Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Кроме того, он – бывший руководитель киношколы Воскресенский. Постаревший не на десять лет, прошедших с тех пор, как они виделись, а на все двадцать пять. Воскресенский – скончавшийся, по официальным данным, два года назад в тюрьме.
Оживший Димин кошмар.
Не переставая целиться журналисту в голову, преступник, обогнув стоявшего на коленях Полуянова, зашел ему за спину. Изо рта и от халата Воскресенского поднимался пар. Лицо было потным.
– Руки назад! За спину! – резко скомандовал он, одновременно упирая ствол ружья Диме в затылок.
Полуянов покорно опустил руки и завел их за спину. «Только бы он не обыскал меня! – мелькнуло в голове. – Только б не обыскал!»
– Голову вниз, руки поднять выше, сомкнуть их!
«Он приказывает, он командует, распоряжается – ничего общего с тем интеллигентом, что пришел ко мне в поисках правды десять лет назад».
По-прежнему упирая дуло в голову Диме, маньяк, орудуя одной правой рукой, неловко связал ему кисти за спиной скотчем. Однако крепость узла Дима пока проверять не стал.
– Встать! – резко прозвучала новая команда.
С трудом – со связанными за спиной руками – Полуянов поднялся с колен.
– Вперед! – ружье ткнулось журналисту в шею.
Он шагнул с крыльца внутрь дома. Прямо перед ним, в узком круглом бетонном колодце, вверх поднималась винтовая лестница.
– Пошел! Медленно!
Дима встал на железную ступеньку и безропотно начал подниматься по гремящей лестнице. Плечи зябко ощущали нацеленный сзади ствол.
«Итак, я стал еще одним пленником маньяка. Впрочем, он не обыскал меня. И мой пистолет по-прежнему ждет своего часа. И руки связаны не слишком крепко. Это означает хоть смутную, но надежду».
Они достигли второго этажа.
– Вперед! – Дима получил удар дулом между лопаток. Подумалось: «А ему явно доставляет удовольствие помыкать людьми. За годы, проведенные в тюрьме, Воскресенский стал настоящим садистом».
Полуянов плечом распахнул дверь – и оказался в большой комнате, превращенной в некое подобие склада. Шикарный камин – в нем тлели угли – контрастировал со стоящим перед ним ободранным диваном. Куча стройматериалов посреди комнаты резала глаз на фоне плотных и дорогих портьер на окнах. Из дальнего окна тянуло ледяным ветром.
Однако убранство комнаты Дима отметил лишь краешком сознания – потому что у разбитого окна на полу ничком лежала Надя. Она не шевелилась.
Полуянов кинулся к ней через комнату – не думая о направленном ему в спину стволе, не думая о том, что может получить пулю.
Он бросился перед Надеждой на колени. Наклонился и дотронулся губами до виска. На виске отчетливо билась маленькая жилка. Изо рта вырывалось слабое дыхание. Надя была жива.
– Она просто спит, – снисходительно пояснил маньяк. – Отойди от нее. И сядь, не мельтеши.
Дима послушался. Он тяжело поднялся на ноги. Воскресенский стоял на пороге, по-прежнему направляя оружие в сторону Полуянова.
Единственным местом, где можно было усесться, оказался диван у камина. Журналист подошел к нему и плюхнулся боком.
Похититель также сменил свою диспозицию. Он проследовал мимо камина, по пути подбросив в него пару поленьев, и встал у другого, неразбитого окна – по всей видимости, ведущего во двор.
– Ты оказался умнее, чем я думал, – философски заметил Воскресенский. – Ты нашел меня быстрей, чем я рассчитывал.
Сидя лицом к маньяку, Дима постарался, напрягая и ослабляя предплечья, растянуть скотч, стягивающий его запястья.
– Как ты догадался, что я жив? – спросил похититель, жадно рассматривая лицо журналиста.
«Главное – не злить его. Говорить мирно, спокойно и со всем соглашаться. Выигрывать время и стараться освободить руки. И тогда, может быть…»
– Ты сам, – чуть ли не раболепно начал Полуянов, – оставил мне наводки. – Теперь он пытался сдвинуть скотч с запястий пальцами и ногтями.
Реплика журналиста пришлась Воскресенскому по вкусу. Его лицо расплылось в холодной улыбке.
– В своей последней записи, – продолжал Дима, – ты сказал: «Только мертвецы выходят отсюда». Я сразу подумал о том, что где-то слышал эту фразу. Потом понял, откуда она. И проверил. Это из «Графа Монте-Кристо». Ее говорит Эдмон Дантес, когда собирается обменяться судьбой с умершим аббатом Фариа. Вот я и подумал, что ты – жив, просто с кем-то обменялся документами и биографией…
Похититель довольно хохотнул.
– Молодец!.. А раньше? В самой первой записи? Ты ничего не заметил?..
– Заметил, – кивнул журналист. Ему явно удалось ослабить путы, связывающие руки, однако до того, чтобы полностью освободить их, было еще далеко. – Но уже задним числом, после того, как просмотрел вторую запись.
– Ну, и что ты увидел там? – хитренько прищурился Воскресенский: его лицо стало точь-в-точь как у преподавателя, принимающего экзамен у любимого студента. «А он и вправду стал совсем безумным», – мелькнуло у Полуянова.
– Всю дорогу ты там цитируешь Шекспира. «Гамлета». И вдруг – строчки, которых у Шекспира нет: «Пусть бог мщения уступит мне место, чтобы я покарал злых». Ведь это тоже цитата из «Графа Монте-Кристо», верно?
Маньяк захохотал, закинув голову. В его широко раскрытом рту стал виден недостаток зубов и тускло блеснули две стальные коронки. Дима теперь начал вращать кисти вокруг своей оси и очень надеялся, что похититель не заметит движения его плеч. Чтобы отвлечь его внимание, журналист продолжил:
– Ты ведь, словно Дантес с аббатом Фариа, обменялся судьбой с неким Кисленковым. Его похоронили в колонии под твоим именем. А ты – с его документами вышел на свободу… Наверное, тебе пришлось заплатить начальству колонии?
– Пришлось, – усмехнулся Воскресенский. – Только заплатил не я – а он.
Последнее местоимение похититель произнес с придыханием: так говорят только об очень близком, любимом человеке.
– Базальт – то есть Кисленков, – пояснил он, – был богатым человеком. И он все оставил мне. Потому что я был его единственным другом, мир праху его.
Зажав ружье под левой подмышкой, Воскресенский истово перекрестился окровавленной правой рукой.
Тут Надя громко вздохнула и перевернулась на полу с живота на спину.
Глянув на часы, похититель прокомментировал:
– Просыпаться ей пока рано.
Дима попытался освободить правую руку из скотча, но этого ему не удалось, и, чтобы оправдать свои телодвижения, он подался на диване вперед.
– Значит, твой друг оставил тебе свое состояние – как аббат Фариа графу Монте-Кристо? И, как Монте-Кристо, ты решил мстить?
– Это было далеко не состояние, а просто деньги, – усмехнулся Воскресенский.
«Снова цитата из «Монте-Кристо», – подумал Дима. – Они там, в колонии, наверное, Дюма всем отрядом читали. И мечтали о побеге и о несметных богатствах, которые их ждут на воле… Но Воскресенскому не повезло – или, смотря чего он добивался, наоборот, подфартило… Я «Графа» тоже знаю чуть ли не наизусть. Я его Надьке маленькой вслух читал. Когда мне лет тринадцать было, а ей – девять… Надька-Надька, бедная девочка, как же я хочу, чтобы все кончилось хорошо…»
– Денег, что оставил мне Базальт, оказалось не так много, – продолжал разглагольствовать Воскресенский. – Их мне всего-то хватило, чтобы построить этот дом. И приступить к выполнению своей Миссии.
– А в чем она состоит, твоя миссия?
– Выследить и покарать тех, кого я должен наказать.
– Должен? Но почему именно нас? – кротко спросил Полуянов. – Точнее, даже не нас, а наших любимых: дочерей, жен, возлюбленных?
– Как?! – вдруг взревел похититель. От его благодушия не осталось и следа. – Ты еще не понял?! Ты сам до сих пор не понял, в чем ты виноват?!
– Я догадываюсь, – смиренно ответил журналист.
Разговор, становясь конфликтным, требовал теперь большего напряжения. И, соответственно, у Полуянова меньше сил оставалось на то, чтобы развязать руки.
– Наверно, я, – продолжил он, – виновен за ту статью про тебя в газете.