Человек из тоннеля - Ростовцев Эдуард Исаакович (читать книги полные TXT) 📗
Вначале называл меня Михаилом Михайловичем (отчество, как и фамилию, мне дали по схожести с именем - Михаил Михайлович Михайлов), но сейчас уже зовет Мишей и говорит "ты". Особо разговорчивым его не назовешь: бывает, целыми днями лежит на кровати, глядит в потолок или делает вид, что читает книгу, забывая при этом переворачивать страницы. Я догадываюсь, что он думает о чем-то важном для него, хотя не представляю, как можно молчать целыми днями.
Сам я не могу долго думать: начинает гудеть, кружиться голова. Лучше всего чувствую себя, когда вообще ни о чем не думаю. Не думать ни о чем не так-то просто: когда общаешься с людьми или чем-то занят, мозг начинает работать сам собой. Но я уже приноровился думать недолго. Секрет прост: не следует все усложнять, делать проблему из того, что тебе не по силам решить. Я заметил, что люди портят себе нервы не столько из-за споров, неурядиц, сколько из-за того, что придают этим спорам, неурядицам чрезмерное значение, питая их горючим растревоженного воображения. Недаром, желая успокоить человека, говорят: "Не думай об этом". Так вот, я знаю место, где можно отключиться от всего и ни о чем, абсолютно ни о чем не думать.
После того, как мне разрешили прогулки в больничном парке, я отыскал уединенную скамейку в боковой аллее. Эта скамья с высокой, причудливо изогнутой спинкой, на которую можно откинуться, как в шезлонге, прячется за большим дубом в самом конце аллеи. В одну из моих первых прогулок на нее указала Лилечка, которая дежурила в тот вечер и вышла со мной в парк. Мы сели на эту скамейку и, откинувшись, стали смотреть на звезды. Лилечка предложила находить знакомые звезды и радовалась, когда я узнал Большую Медведицу, Полярную звезду, отыскал Марс, а затем Венеру. Это походило на игру, хотя названия звезд я вспоминал с трудом. Но мне было приятно участвовать в игре уже потому, что она доставляла удовольствие Лилечке. Так вот, на этой скамейке я мог отключаться.
Кирилл Самсонович тоже старается помочь: занимается со мной математикой, физикой, то покрикивая на меня, то расхваливая на все лады. У него есть на то основания: если алгебру в объеме восьмилетки я одолел за неделю, то с геометрией у меня не все ладится, а когда мы дошли до тригонометрии, я вынужден был признать, что эта наука мне не по силам...
Лилечка ушла в отпуск. У меня появилось такое ощущение, словно я лишился чего-то крайне необходимого мне ежедневно, ежечасно. Это чувство угнетает меня: ничего не хочется, ни к чему не тянет, даже телевизор перестал смотреть. Если бы Лилечка не взяла с меня слово прочитать за время ее отпуска "Войну и мир" Толстого и учебник географии, я бы целыми днями валялся на койке. Но я дал слово и держу его - ежедневно одолеваю до сотни страниц. А когда темнеет, выхожу в парк, стараюсь незаметно пробраться к скамейке за большим дубом, чтобы за мной не увязались любители пустых разговоров - таких немало среди больных - откидываюсь на изогнутую спинку и смотрю на звезды - благо ясная сентябрьская погода благоприятствует этому. Но я уже не пытаюсь узнавать звезды - просто смотрю на них. Впрочем, вру - не совсем просто: каждый раз внушаю себе, что рядом сидит Лилечка, и наши устремленные вверх взгляды сходятся где-то на тускло мерцающей россыпи Млечного пути..."
4
Старший ординатор неврологического отделения Василий Романович Крыжанский был словоохотлив, но осторожен в выводах.
- Процесс стабилизации психики у больного Михайлова не окончен. Физически он здоров. Да и мыслит в общем-то логично. Но это относится к конкретному мышлению - непосредственной реакции мозга на окружающую обстановку, события, контакты. А вот с абстракциями у него плохо. Беда не в том, что ему уже не быть физиком-теоретиком или, скажем, вашим коллегой, - есть немало других, не менее достойных профессий. Но взрослый человек, независимо от профессии, должен уметь анализировать, обобщать, видеть в частном общее и наоборот. Иначе он не сможет претендовать на взрослость.
- Значит, дело не только в памяти? - спросил Валентин.
- Память и мышление взаимосвязаны. А у Михайлова поражен участок мозга, ведающий так называемой долговременной памятью, которая лежит в основе нашего интеллекта. Образно говоря, его мышление напоминает сейчас ладью без руля и ветрил. Вроде бы ладья как ладья, держится на воде, но куда она приплывет, не угадаешь.
- Вы сказали, что процесс стабилизации не окончен. Стало быть, возможно улучшение?
- Суть не в том, сумеет или не сумеет Михайлов вспомнить то или иное событие. Хотя вас, как я понимаю, интересует именно это.
- Не только, - живо возразил Валентин. - Нам не безразлична и перспектива его полного выздоровления.
- Ну, в этой части не буду обнадеживать, - развел руками Крыжанский. - Мы делаем все возможное, но травмированный мозг - это травмированный мозг.
- Михайлов отдает себе отчет в своих поступках?
- В настоящее время - да. А как будет завтра, не знаю. При амнезии осложнения - не редкость.
- Но сейчас он контролирует свое поведение?
- Скажу больше: при контактах с врачами, незнакомыми людьми он обдумывает каждое слово.
- Свое?
- И свое, и обращенное к нему. Я отношу это за счет осознанности своего заболевания, боязни показаться неполноценным.
- А может, он боится сказать лишнее, проговориться?
- Не думаю. По своему нынешнему характеру Михайлов нескрытен, прямодушен, в чем-то даже наивен.
- Вы сказали - нынешнему характеру?
- Такие заболевания подчас резко меняют характер.
- В какую сторону?
- В любую.
Валентин машинально достал сигареты, но тут же спрятал - они сидели в кабинете завотделением, где, судя по стерильной белизне занавесок и отсутствию пепельниц, не было принято курить.
- Василий Романович, повышенное критическое отношение к себе не сказывается ли на общем состоянии Михайлова? Ведь это ведет к постоянному напряжению нервной системы.
- Самоконтроль не подорвал еще ничье здоровье. К тому же Михайлов не всегда напряжен: в общении со своим однопалатником, другими больными, медсестрой Прокопенко, которой он явно симпатизирует, Михайлов держится раскованней.
- И откровенней?
- Я уже сказал: он не пытается ничего скрывать. За исключением навязчивой идеи, что довлеет над ним.
- Тоннель?
- И темнота. Он боится темноты, хотя и не говорит об этом.
- Это связано с травмой?
- Трудный вопрос! Безусловно, травма так или иначе повлияла на эти отклонения. Но думаю, что первооснова была заложена раньше. Человеческая психика обладает специфическим свойством накапливать негативное из пережитого. Если положение нормализуется, негативное теряет остроту, уходит из сознания, изживает себя. Другое дело, когда нервные перегрузки входят в систему - тут и без травмы психика может дать отклонения.
- Полагаете, Михайлов испытал такие перегрузки?
- Похоже на то.
- Василий Романович, каковы особенности поведения, привычек Михайлова? Можно ли по ним судить о его профессии, прошлом образе жизни?
- Это уже милицейский вопрос? - улыбнулся Крыжанский.
- Других я не задавал.
- Видите ли, долговременная память как раз и хранит определенный объем профессиональных знаний, а также связанные с ним навыки, словарный запас.
- Все это Михайлов утратил?
- Всего он утратить не мог. Помимо основной словесно-логической памяти, человек наделен и другими ее видами. Это память двигательная, зрительная, слуховая, эмоциональная. Но заставить эти памяти говорить вместо основной чрезвычайно трудно.
- Но в принципе возможно?
- Многое зависит от самого больного, от его желания, воли.
- У Михайлова слабая воля?
- Я бы этого не сказал. Однако нахлестывать свой мозг не каждый сумеет. Легче уж примириться с неполноценностью, подобрав ей иное приемлемое для самолюбия название, чем изо дня в день заниматься изнуряющими упражнениями.
- Такие упражнения болезненны?
