Убийство со взломом - Харрисон Колин (электронные книги без регистрации txt) 📗
И все же, при всем своем невротическом релятивизме, всякий раз входя в зал суда, он испытывал гордость, его мелкое эго, несомненно, тешило и распирало сознание того, что он обвиняет человека в наихудшем из преступлений – в убийстве. Филадельфийская прокуратура очень взвешенно и с большой осторожностью подходила к обвинению в убийстве, формулируя его, лишь когда доказательства были совершенно неопровержимы. Быть прокурором – значит повелевать чужими жизнями. Бросить обвинение в убийстве даже такому полоумному, как этот Робинсон, – дело серьезное. Понесет ли наказание ответчик или же будет оправдан, все равно обвинение перевернет его жизнь; она изменится, пускай не в собственных его глазах, но в глазах тех, кто его знает. Даже невиновный трепещет перед прокурорской властью. Филадельфийский прокурор не пойдет на уступки в отношении убийцы, никогда не даст возможности смягчить ему наказание, изменив формулировку. Такой поступок он счел бы святотатством, позором перед родными убитого, забвением моральных устоев, на которых зиждется деятельность полицейского, насмешкой над доверием, которое оказывает ему общество, доверием, которое, если отбросить новомодный цинизм, огромно, безмерно и извечно. Когда у вас пожар и вы вызываете пожарных, вы ждете, что они прибудут. А когда дочь ваша убита и вы обращаетесь в полицию, для вас естественно ожидать, что преступник окажется в тюрьме, и, предпочтительно, на возможно долгий срок. В отношении преступника, сидевшего в зале, между потерпевшими и их адвокатом существовал как бы некий негласный, но одинаково ценимый обеими сторонами договор, существовала ответственность, которую он смиренно надеялся поддержать, ответственность, о которой он только и заботился.
Позднее, по прошествии времени, Питер не мог припомнить ни перекрестного допроса свидетелей Моргана, ни собственных своих мыслей – помнил лишь, что они опять стали вертеться вокруг Дженис. Ему хотелось скинуть с себя костюм, жаркий сухой воздух зала навевал сон. Вечером он позвонит Дженис и выяснит, где это, черт возьми, она прячется. Он поймал на себе взгляд отца Джуди Уоррен и внезапно испугался, что пропустил нечто важное. По привычке он записывал что-то в блокнот, но внимание его рассеивалось, и он полагался лишь на инстинкт, умение следовать ходу разыгрывавшейся драмы, ощущать ее ритм, пусть драма эта и была обычной третьеразрядной историей убийства. Но тут дело было ясное, без сучка и задоринки, и Морган не имел ни малейших шансов. Прокуратура тщательнейшим образом провела расследование, и не только потому, что так полагалось по закону, но и потому, что чем больше раскрытых деталей вы обрушите на защитника, тем быстрее двинется он в нужном вам направлении, склоняясь к благоприятному для вас решению, то есть обычно начиная выторговывать условия признания подсудимого виновным. Морган же, теперь приступивший к перечислению передвижений ответчика в вечер убийства, кажется, настроился добиваться полного оправдания своего подзащитного, что было пустой тратой общественных денег. Представители, группа поддержки, репортер, полицейская охрана, судебные чиновники и, наконец, судья – каждое дело, дошедшее до судебного разбирательства, обходилось налогоплательщикам по нескольку сотен долларов в час. Питер предпочел бы человека, искушенного в судебных тяжбах, возможно, даже бывшего работника прокуратуры, который, столкнувшись с лавиной неопровержимых свидетельств, прагматично признал бы виновность обвиняемого, не доводя дело до суда.
А с другой стороны, одним выигранным делом будет больше. Дел по поводу убийства у Питера было тридцать шесть и еще три проигранных.
Одно из этих трех он проиграл из-за свидетелей, вдруг изменивших показания, другое – из-за ненадежности присяжных, в третьей же неудаче виноват был он сам и собственные его глупейшие ошибки в доказательствах. Не то чтобы он вел счет, хотя, конечно, он его вел, и не то чтобы он видел себя в качестве общественного деятеля, хотя и такая возможность не исключалась.
Наконец пробило пять часов, судья отдал распоряжение присяжным не обсуждать ни с кем дело, чтобы ни один злонамеренный юрист не смог обвинить их в сговоре, и присяжные потянулись к выходу. Зрители поднялись с мест. Родные убитой, совершенно измученные многочасовым заседанием, направились к дверям – прошел еще один день со дня гибели их Джуди, еще на день, как надеялся Питер, приблизились они к дарующей облегчение развязке. Обычно он болтал с родственниками, обсуждая с ними, как продвигается дело, но тут он чувствовал себя для этого слишком усталым, хотя и упрекал себя. Разложив на столе бумаги, он искал свой календарь, оказавшийся под черно-белыми глянцевыми снимками трупа Джуди Уоррен.
Он спустился на лифте вниз, еще больше погруженный в себя, он слишком устал и слишком беспокоился о Дженис, чтобы опять раскланиваться со следователями и местными полицейскими. Выйдя из Ратуши, он направился домой. Красота опустевших административных зданий с узором кое-где освещенных в вышине окон, на фоне темной улицы, усугубляла ощущение одиночества. Небоскребы, устремленные вверх, были одеты в гранит, стекло и металл. Раньше над всем здесь царила статуя Уильяма Пенна, этого квакера, покровителя Филадельфии, глядящего на окружающие здания сверху, с высоты часовой башни. В простой шляпе, из-под которой выбивались, свисая до плеч, его кудри, в жилете, в панталонах до колен и туфлях с пряжками, Билли Пенн мог видеть все, что происходило в городе, который он основал, спланировал, который он любил. Теперь этого эффекта больше не было.
Их городской дом находился в южной части города, состоявшей из двухсот домов, в квартале улицы Деланси. Улица была узкой, с двух– и трехэтажными домами, ни один из которых не был моложе начала восемнадцатого века. Туристы, устав от лицезрения Колокола свободы и бульвара Независимости, нередко гуляли по этой улице, фотографировали, восхищались сохранностью домов, подлинностью исторической атмосферы. По утрам в воскресенье Питер мог слышать через окно их гомон – они читали даты, обозначавшие года сооружения, и сокрушались, что не они здесь обитают. Дженис очень нравились крашенные в глубокий черный цвет ставни, потертые гранитные ступени крыльца, железная решетка и старинный шершавый камень, вделанный в кирпичную дорожку, И ему тоже все это нравилось, потому что живописная узкая улочка и собственный их дом на ней были знаком упорядоченной и счастливой жизни, говорили о том, что брак их в классическом смысле идеален и не имеет изъяна. Здесь, в самой старой части города, располагались наиболее дорогие городские усадьбы. То, что ему и Дженис удалось приобрести здесь дом, доказывало успешность их брака. Он собственноручно занимался реставрацией, сдирал старый линолеум, циклевал полы. Им еще крепко повезло приобрести этот дом, заплатив сравнительно умеренные проценты как раз перед тем, как цены на недвижимость скакнули вверх, и все-таки в течение ряда лет они отказывали себе в отпусках, посещении ресторанов, экономили на автомобиле, чтобы платить по ипотеке сумму, даже теперь являвшуюся внушительной. И по сей день их совместное жалованье в восемьдесят две тысячи они в основном тратили на дом. Зато каким удовольствием было возвращаться из кино или гостей по их тихой улице, мягкое газовое освещение которой указывало на достигнутую ими почти полную гармонию их желаний, на благополучие и счастье.
Войдя, Питер занялся сортировкой почты. Послания из адвокатской коллегии, листок Ассоциации пенсильванских прокуроров, Общий Путь, приглашение на встречу выпускников Пенсильванского университета, счета от «Визы» и «Америкен экспресс», модный каталог для Дженис, письмо от Бобби, поборовшего в себе менталитет жителя Восточного побережья и ставшего геологом в Аризоне и вдобавок женившегося на красотке. Отложив письмо брата, чтобы насладиться им, когда будет время, он продолжал рыться в почте. Одна из многочисленных организаций в помощь голодающим раздобыла его адрес. Все эти компании охотятся за адресами и имеют списки, а у юристов, как принято считать, денег куры не клюют. О бедных заместителях окружного прокурора большинству слышать не приходилось. Он вскрыл конверт и прочел напечатанное на компьютере персональное обращение:
