Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы) - Рэй Жан (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Конечно, и этот комплимент никогда не менялся.
Теодюль Нотте жил один. Будучи гурманом, он проводил долгие часы безделья, которые ему оставляла мало посещаемая лавочка, для приготовления разных яств.
Работы по уборке дома были доверены одной глухой старухе, которая ежедневно возилась в доме пару часов, приходила, двигалась и исчезала, словно тень.
— За трубки, бокалы и за дам! — провозгласил Ипполит, когда они отведали на десерт по большому куску айвового торта.
Черные и оранжевые шашки начали свое движение по шахматной доске.
Так происходило каждый вечер, кроме среды и пятницы, когда господин Ипполит Баэс не ужинал вместе с другом, а также в воскресенье, когда он не приходил вовсе. Когда гипсовые часики прозвенели десять раз, они расставались, и Нотте провожал друга до двери, высоко подняв древний ночник из синего стекла. Затем он забирался в постель в спальне третьего этажа, которая некогда принадлежала его родителям. Он быстро проходил площадку второго этажа, поспешно минуя запертые комнаты капитана Судана. В них вели узкие и высокие двери, столь черные, что выделялись даже на стенах, потемневших от грязи и ночного мрака. Он никогда не рассматривал их, и никогда ему в голову не приходила мысль открыть их и пропустить свет синего ночника в комнаты, охраняемые этими дверьми.
Он входил в комнаты только по воскресеньям.
Однако в апартаментах капитана Судана не было ничего таинственного.
Безликая спальня с кроватью под балдахином, цилиндрический ночной столик, два шкафа из орехового дерева и круглый стол, лак которого был прожжен трубкой и сигарами. На нем также остались круглые пятна от стаканов и бутылок. Но капитан, похоже, восполнял недостаток обыденности спальни, уютом и убранством гостиной.
Огромный роскошный буфет закрывал одну стену. Обстановку дополняли два вольтеровских кресла, обитые утрехтским бархатом, массивные стулья с мягкими сиденьями из кордовской кожи, окаймленные медными позолоченными шляпками гвоздей, камин с тяжелым таганом, резной стол, две тумбочки, высокое, чуть позеленевшее зеркало над камином, а также библиотечные полки, забитые книгами до самого потолка. Гостиная была так заставлена, что передвигаться здесь было затруднительно.
Для господина Теодюля Нотте, который покидал дом только ради коротких визитов к поставщикам, гостиная капитана Судана была местом молчаливых, незабываемых воскресных праздников.
Он заканчивал обедать, когда часы отбивали два удара, наряжался в прекрасный китель со стоячим воротничком, влезал в расшитые домашние тапочки, возлагал на лысеющую голову черную шелковую шапочку и открывал дверь гостиной. Застоявшийся воздух был насыщен запахом кожи и пыли, но Теодюль Нотте ощущал в нем далекие, таинственные и чудесные ароматы.
О капитане Судане он смутно вспоминал, как об огромном старике в красноватой хламиде, который курил тонкие черные сигары. А вот лица отца с роскошной черной бородой, худой и молчаливой матери и красивых и белолицых сестер Беер казались ему исчезнувшими лишь накануне. Смерть быстро унесла их одних за другими тридцать лет назад. Он помнил, что за какие-то пять лет угасли эти четыре человека, которые так плотно заселяли его жизнь.
Все собирались на трапезу в маленькой столовой на первом этаже и наслаждались едой. Но по воскресеньям, когда старухи Хэма, с головами, покрытыми большими капюшонами из черного шелка, тянулись на вечерню в церковь Сен-Жак, стол накрывался в гостиной второго этажа.
Господин Теодюль Нотте вспоминал…
Дрожащей рукой папа Нотте извлекал с полок одну или две книги, несмотря на чуть осуждающий взгляд супруги.
— Послушай, Жан-Батист… из книг ничего хорошего не почерпнешь!
Бородач неуверенно протестовал:
— Стефани, я не думаю, что причиняю зло…
— Причиняешь… Для чтения хватает книги молитв и часослова. Кроме того, ты показываешь дурной пример ребенку…
Жан-Батист с несчастным видом покорялся:
— Мадемуазель Софи нам что-нибудь споет.
Софи Беер откладывала в сторону цветное шитье, которое носила в громадной сумке из гранатового плюша, и подходила к буфету. Этот жест был предметом постоянного восхищения юного Теодюля. В нижней части буфета скрывался короткий и низкий клавесин, который выдвигался в комнату с помощью бокового рычага. Им же музыкальный инструмент вновь убирали в громадный шкаф. Клавиши инструмента желтые, как тыква на срезе, издавали при прикосновении высокие дребезжащие звуки.
Мадемуазель Софи пела приятным и чуть блеющим голоском:
Или исполняла песню о высокой башне, ласточке и потоках слез.
Эти музыкальные слезы вызывали настоящие слезы у мамы Нотте и дрожь пальцев папы Нотте, вцепившихся в черную бороду.
Только мадемуазель Мари, похоже, не испытывала волнения. Она сажала Теодюля на колени и прижимала к груди, обтянутой синим сюром.
— Мы отправимся в сад с тремя тысячами цветов… цветов… цветов… — тихо напевала она.
— А где этот сад? — так же тихо спрашивал Теодюль.
— Никогда тебе не скажу. Его надо найти.
— Мадемуазель Мари, — шептал малыш, — когда я вырасту, то стану твоим мужем, и мы отправимся в сад вместе…
— Тс, тс, — смеялась она и целовала его в губы.
Тонкий аромат цветов и фруктов от синего корсажа пьянил, и Теодюль говорил себе, что нет никого прекраснее и нежнее в мире, чем эта розовощекая дама с кукольными глазками в платье из шуршащего шелка.
Когда в один жаркий июльский день он бросил горсть песка на ее гроб, Теодюль Нотте ощутил, как сильно он любил эту женщину, которая была старше его на сорок лет, ведь мадемуазель Мари была подругой детства его матери. Они почти не отличались по возрасту.
Однажды, через много лет после ее смерти, в навсегда проклятое им воскресенье он обнаружил в ящике стола капитана письма, которые доказывали, что старый капитан Судан и мадемуазель Мари…
Господин Теодюль Нотте не смог перевести в слова ужасающий образ, убивший единственную влюбленность в его жизни. Он глубоко страдал всем существом и терзал свою память. Целую неделю он проигрывал в шашки к величайшему удивлению господина Ипполита Баэса. Ему не удалось филе с ореховым пюре, удивительный рецепт которого ему передала мать.
Кстати, это было единственным событием, которое омрачало его дни с того дня, как он в полном одиночестве стал жить в вековом доме в Хэме, до мартовского воскресенья, черного от дождя, ветра и града, когда, по неизвестно какому тайному катаклизму, с верхней полки упала книга из библиотеки капитана Судана.
Было бы неверным сказать, что господин Теодюль никогда не видел эту книгу, но это случилось столь давно, что многие, но не он, давно забыли бы об этом.
Итак, тот вечер 8 октября, погребенный во времени полвека назад, остался удивительно живым в его памяти.
Кстати, разве его истинная роль в жизни не казалась постоянным воспоминанием?
Неправдоподобно, странно, но все, что вызывает у вас приступы тоскливой тошноты, бросалось ему в лицо, как разъяренная кошка, когда в тот день в четыре часа пополудни он вернулся из школы.
Четыре часа — спокойный час. Он вкусно пахнет свежим кофе и горячим хлебом, никому не причиняя зла.
Мокрые тротуары блестели, отражая солнце. Старухи, исчерпав запасы колкостей, покинули свои наблюдательные посты, затянутые тюлем, и удалились в задние помещения с кухнями, где плавал дымок от готовящегося обеда.
Теодюль шел прочь от школы с усталостью юного лентяя и невежды. Трудная арифметическая задачка терзала его мозг.
— Ну чему послужит эта ужасная задачка с людьми, которые никогда не догонят друг друга? Папа и мама зарабатывают достаточно денег, оставят мне в наследство лавочку, и я буду зарабатывать в свою очередь…
