Леди-бомж - Истомина Дарья (прочитать книгу TXT) 📗
— Чуть бы пониже, не в крышу, а в окна — и «Умер наш дядя, а тетя рыдала…», — злобно сплюнул Чичерюкин. — Эта хреновина в Чечне опробована, от любого танка — зола! Согласно принципу реактивного движения. Судя по тому, сколько выжрали, их тут не менее трех голов кувыркалось. А вмазали лихо, видать, не впервой… Спецы! «Кубанская», видишь, а закусывали докторской… Мерзли, значит, дожидаючись. А курили «Петра Первого», с фильтром…
Он бросил бутылку под ноги.
— А зачем так? — удивилась я. — Снять надо же отпечатки пальцев…
— Ты поменьше про Шерлока Холмса читай. Проверено. Нету тут никаких отпечатков! — усмехнулся он — Судя по всему, заезжая бригада. Гастролеры. Исполнили арию — и с концами! Может, уже где-нибудь в Сочах цинандали кушают…
— Если заезжие, как же они знать могли, что Туманский именно на месте, да еще точно — в своем кабинете? — удивилась я.
— Понимаешь… — кивнул он. — Вот и у меня от этого самого — сплошная мозговая чесотка… И так выходит, что сидит где-то в нашем гнездышке какой-то дятел, постукивает. Протечка вышла, Лизавета… Мой прокол!
Он говорил сдавленно, негромко и был совсем не похож на себя прежнего — грубого и уверенного.
Но действовал он стремительно — в двадцать четыре часа вышиб почти всех прежних охранников, сменив на новых парней из какого-то московского частного охранного предприятия, установил жесткий проверочный режим для каждой автомашины, въезжающей на территорию, для чего обзавелся очень дорогой спаниелькой, натренированной в питомнике на запах пластита и иной взрывчатки, которая постоянно дежурила на воротах и ежедневно по утрам обходила дом и нюхала все углы от биллиардной, кухни и до туалетов, и теперь круглосуточно территорию по периметру с внешней стороны объезжали вооруженные патрули на финских снегоходах, оснащенные приборами ночного видения.
Как-то я услыхала, что для Сим-Сима заказан новый «мерс», очень дорогой, бронированный, почти президентский, но на фирме в Германии на эти автомобили большая очередь, в связи с заказами от всяких арабских шейхов, чернокожих монархов и диктаторов и прочих кокаиновых королей. Но в основном — от россиян, таких, у которых задницу подпекает, но которые могут платить почти столько же, сколько те же шейхи.
Туманскому пока «мерсы» были не нужны, ни прежний, ни новый. В каком-то закрытом военном госпитале в Москве, куда его увозили в ту ночь и куда меня не допустили, он пробыл всего неделю, потом его вернули на территорию, но уже не на носилках, а самоходом, и он, грузно опираясь на палку, шипя от боли и ругаясь, проковылял в спальню и засел там, только приказал поставить компьютер и телефоны. Плюс, конечно, портативный бар-холодильничек с выпивкой.
Сим-Сим выглядел жутко: обожженная и подранная голая голова была пятнистой и разноцветной, в пластырях и наклейках, в розовых отметинах подживавшей молодой кожи и коричневых корочках на содранных местах. К тому же башку ему густо промазали какой-то желтой мазью, и она лоснилась, как у тюленя, только что вынырнувшего из воды. Стеклянный осколок, пробивший его правое плечо, проник глубоко, но, к счастью, до легкого не достал и прошел в каких-то миллиметрах от артерии, но рана была глубокой и заживала плохо, так что сквозь бинты еще торчали идиотские дренажные трубки, и приглашенная медсестра, поселившаяся у нас, дважды в день делала перевязки и вгоняла лошадиные дозы антибиотиков. Когда его вышвырнуло из кресла и оно падало на него, накрывая сверху, он сильно ударился коленом о литую каминную решетку, и коленная чашечка треснула, так что теперь он щеголял гипсовым наколенником и обходиться без палки или костылей не мог. Что его больше всего и бесило.
Во время взрыва он кокнул свои обожаемые стеклышки и теперь носил большие очки в массивной оправе, которые ему не шли и в которых он становился похожим на филина. Лицо ему, конечно, отмыли, но из-за мелких порезов и ссадин он бриться не мог, и его возраст вдруг явственно обозначила густая, совершенно старческая неряшливая седая щетина, лишь кое-где пробитая рыжими волосиками. К тому же во время взрыва этого мощного дерьма его так долбануло волной и звуком, что он оглох. Почти начисто. Мне сказали: это что-то вроде контузии и пройдет со временем. Но пока ничего не проходило, и он орал так, словно командует парадом на Красной площади.
Я орать не могла, к тому же были вещи, о которых не стоило громыхать на весь дом, чтобы слышали посторонние.
Он это сразу же сообразил, и мы стали переписываться, используя блокнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.
В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: «За что и зачем ты меня вышибал?»
«Спящий в гробе — мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!» — ответил он.
«Не виляй!»
«Меня „заказали“».
«Кто?»
«Еще не знаю. Есть „братки“. Есть другие. Много».
«Я с тобой. Всегда».
«Зачем?»
«Идиот!» — написала я.
— Дура! — заорал он.
Медсестра, возившаяся со шприцами в дальнем углу спальной, перепуганно ахнула и оглянулась.
Но мы уже ржали, стукаясь лбами.
Наверное, для того, чтобы понять, что для тебя значит человек, нужно вот такое — когда его могло не стать и он больше бы не был. Все мои закидоны и соображения куда-то улетели, растворились в этом каком-то новом счастье — он есть!
И все стало совершенно иным, все приобрело совершенно другое, неизвестное раньше значение. Каждый день, каждый час, каждая минута теперь для меня были просто драгоценными, и, кажется, я впервые поняла, что любить — это прежде всего не брать то, что щедро и безоглядно дают тебе, но отдавать. Всю себя, до донышка, не задумываясь, что там в остатке, ничего не оставляя на завтра, ничего не просчитывая и не прикидывая. Кажется, я мощно и безоговорочно поглупела, просыпалась с ощущением какого-то бесконечного солнечного праздника, ликования и ни от чего не уставала, как будто меня подпитывал какой-то новый источник могучей, неиссякаемой силы.
Элга посматривала на меня с неясным удивлением, но как-то за завтраком не выдержала и сказала:
— Это явление метеорологическое, климатическое или гинекологическое?
— Что именно?
— Я вынуждена признать, что вы похорошели. — Она задумчиво выпустила перед собой струйку табачного дыма и рассекла ее пальцем. — Распустили лепестки, как майская розочка, несмотря на то что скоро Рождество. От вас исходит запах улыбки. И я уже не наблюдаю шипов и колючек, которые недавно вы мне не без успеха демонстрировали. Вы припрятали клыки и втянули когти.
— Очевидно, меня хорошо и вовремя кормят и дрессировщик неплох! А?
— Кажется, вас готовят к большому аттракциону? И когда вы полагаете выйти на манеж в нашем идиотском цирке?
— Понятия не имею…
Элга унюхала точно — Сим-Сим явно переводил меня на какой-то новый уровень. И по-моему, все это было как-то связано с ночной бомбардировкой. Во всяком случае, вел он себя со мной совсем не так, как раньше. Сам он в Москву не выезжал, да и не смог бы, пока не залижет свои героические пробоины и ожоги, тем более что это бы вызвало ненужное любопытство (шухер в доме подавался как взрыв бытового газа в одряхлевшей системе, которая дала протечку), ремонтники в три дня накрыли крышу новым стеклянным колпаком, и снаружи дом уже смотрелся так, словно ничего не случилось.
В самом кабинете работы было невпроворот, я как-то заглянула, и новое остекление мне не понравилось, оно было тонированное, дымчатое и меняло цвет и прозрачность в зависимости от солнца, пригашая яркость; от этого казалось, что это не комната, а аквариум, заполненный зеленоватой водой. Окна ставили новые, с тройным остеклением, бронированные. Кажется, бронированным был и колпак.
Туманский вышибал меня в главный офис каждое утро, составлял писулечки, что и как я должна делать и с кем встречаться в течение дня, я вымачивалась и не успевала каждый вечер возвращаться из Москвы, и как-то так вышло, что я стала застревать там на недели и приезжала к нему только по выходным.
