Картонная пуля - Духнов Александр (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
— Серпуховской вал, — объявил я первому попавшемуся.
Вот тут и проявилась застенчивость.
— Девятьсот, — объявил он с интонацией, живо напомнившей мне покойничка Андрея Миронова из старинной ленты «Берегись автомобиля», когда Галина Волчек хотела купить из-под прилавка заморский «Грюндиг».
Утренний таксист назвал сумму и первый же ее устыдился, уточнив:
— В смысле рублей.
Он бы еще запросил девятьсот девяносто девять.
— Поехали, — без колебаний согласился я.
А дальше уже пошла окончательная, то есть предельная застенчивость:
— Сейчас, погоди, — сказал он, — может, еще кому-то в ту же сторону…
Тут и я не выдержал, проявил исконную сибирскую скромность — схватил мужика за отвороты куртки и, дыша нечищеными зубами рот в рот…
В общем, попутчиков дожидаться не стали…
Дверь, маркированная табличкой с номером тринадцать, оказалась незапертой и открылась бесшумно.
Внутри пахло моргом. Конечно, я опоздал и сейчас передо мной откроется… Перемазанное кровью, резиновое то, что осталось от живой девушки Насти, которую однажды мне довелось поцеловать.
Я сделал шаг и увидел странный пейзаж. Настя сидела на диване живая и здоровая, но экипированная довольно экстравагантно. Белая блузка расстегнута до половины, так что виден краешек кружевного бюстгальтера. Одна нога голая, но в туфле на высоком тонком каблуке, вторая — в чулке.
Она тоже меня увидела, но я сообразить не мог, какие чувства отражаются на ее лице.
Перед ней на полу в беспорядке валялось множество предметов дамского туалета, от платьев до нижнего белья и скомканных колготок.
Продвинувшись в комнату еще на полкорпуса, я наткнулся на направленный на меня ствол и, разумеется, Котяныча, сидящего на стуле с гнутой спинкой у невысокого элипсообразного столика в противоположном от.
Насти углу комнаты. Получилось, что мы держим друг-друга на мушке.
— Заходи, дядя!
Я так и не понял, удивился Воронов моему появлению или ожидал чего-то в этом роде. Он умный, а умные умеют предугадывать. А я так точно не удивился, встретив Константина Альбертовича. Последний сегмент мозаики с изображением его вооруженной фигуры занял последний промежуток художественно-документального полотна под названием «Маньяк избавляется от приятелей своей бывшей возлюбленной, а в конце убивает и саму возлюбленную».
А ведь сегмент-то не последний. Умертвив предмет страданий, он направляет ствол в свой висок… Или наоборот, педантически уничтожает отпечатки пальцев и иные доказательства своего присутствия, возвращается к нормальной жизни, знакомится с другой девушкой, женится, воспитывает сына и дочку, выходит на пенсию…
Или я стреляю первым…
Воронов шибко умный, но лицо синее, а шея раздулась, как у одной рыбы, не помню названия. Вернее, у нее не только шея раздувается, она делается похожей на теннисный мяч, когда ее достают из воды. Вот именно, Котяныч сейчас напоминал теннисный мяч, хотя сам по себе он довольно сухопарый паренек. А в глазах мерцает красноватый огонек, то ли признак переутомления, то ли отблеск далеких костров, что пылают в преисподней.
Несмотря на явное возбуждение, стрелять он, похоже, не собирается. По крайней мере не в эту самую секунду.
— Ребята, чем вы тут занимаетесь? — спросил я.
— Развлекаемся, — ответил Котяныч. — Вот смотри… А теперь второй чулок сними.
Последняя фраза предназначается Насте, хотя цепкий, окрашенный в багровые тона взгляд Котяныча по-прежнему нацелен на меня.
Настя не шелохнулась.
— Стесняется, — пояснил Воронов. — Тебя стесняется. А до тебя тут такой театр одного актера был, вернее актрисы. Жалко, ты к началу опоздал. Мы с ней за ночь почти весь гардероб перемерили. В разных комбинациях…
Гардероб Котяныча выглядел так, будто сам он и не думал раздеваться. Пиджак, галстук… Разве что верхняя пуговица рубашки расстегнута, чтобы шея не потекла через край. То есть получается, что физически они не того… В смысле он ее не трогал. Неужели всю ночь только смотрит?
Я читал, так бывает. И слово еще есть такое. Вуайеризм, что ли… Наверное, считает ее оскверненной, поэтому сам не прикасается, а наказывает, как умеет. На расстоянии.
— Ты ведь с ней тоже спал? — неожиданно переменил тему Воронов.
— Нет.
— Врешь. А она сказала, что спал.
— Ничего я не говорила, — слабо запротестовала Настя.
— А ты пока помолчи. Когда надо будет, тебя спросят.
— Костя, ты бредишь, — осторожно заметил я. — Проснись и все пройдет.
— Сам ты бредишь. Ты и не жил-то никогда по-настоящему.
— А ты жил?
— Я-то? Само собой! Еще как! Я жил в огне. Вы оба даже представить не можете, каково это — жить в топке. Когда в огне — это и есть настоящая жизнь, а когда в холодильнике, это самый сон и есть.
— Что-то не замечал за тобой раньше… Костя, ты же спокойный, рассудительный…
— А что ты вообще замечал? Воображаешь себя проницательным!.. А ты сюда вообще-то к Насте приехал? Развлечься? Или все-таки догадался? Или, может, ребята в Боровом рассказали? Кстати, как там у вас все прошло? Ты там был?
— Был. Душевно прошло. Кое-что ребята рассказали, кое-что додумал.
— И чем там кончилось?
— Все устроилось, все нормально. Давай и здесь все мирно решим.
— Как это?
— Уберем волыны и разойдемся по-хорошему в разные стороны. Ты мне не нужен, я тебя топить не буду… Я тебе не нужен… Девушка пусть уезжает…
— Мирно не получится. Я тебе, может, и не нужен. Может, и ты мне не нужен. А девушка никуда не поедет.
— Это ты к чему клонишь?
— Н-не знаю пока. Думаю.
Девушка никуда не поедет… Не собирается же он под пистолетом вырвать у нее обещание выйти за него замуж! Конечно никуда не поедет. И я никуда не поеду! Обожравшись эротическим шоу, он выпишет ей последний билет. В прозекторскую судебной экспертизы, И мне за одно — билет в один конец и в том же направлении.
— Настя, а что в самом деле, сними ты этот чулок, жарко же, — подыграл я Котянычу в расчете хоть на мгновенье отвлечь его внимание.
Как назло, в тот же миг позади раздался звук неясного происхождения, может, донесся через стену из соседской квартиры — не то зашуршало, не то заскрипело… Вместо того, чтобы контролировать реакции Воронова, я сам обернулся.
— Не надо дергаться, — раздался голос над ухом, после чего в то же ухо уперся твердый предмет, в котором без труда можно было угадать ствол.
Краем глаза я заметил, что человек, сумевший подкрасться почти бесшумно, одет в белый плащ.
— А эту штуку давай сюда.
Досадуя на свой недоразвитый слух, но сохраняя при этом неподвижность головы, я расстался с «Береттой».
— Вот так — хорошо, — ухмыльнулся Воронов. — А знаешь, ведь еще вчера я сомневался насчет тебя, потому что не был уверен… насчет тебя и Насти. Когда ты в одиночку собрался на Корнищева, я решил, вот пусть судьба и рассудит. Вообще-то я ставил против тебя пять к одному. Но всякое в жизни случается… Все-таки что там в Боровом произошло? Да ты не ерепенься! Чего уж теперь из себя Зою Космодемьянскую изображать? Давай рассказывай все, как есть… Да мне собственно наплевать. Сегодня вечером сам все узнаю…
Во всяком случае дырявить себе чайник он не собирается.
— Пять к одному, — ответил я. — Шесть тел. Один был со мной. Ты его не знаешь.
— То есть всех положили?! А вас сколько было?
— Двое и было.
— Солидно! Не думал, что с Корнищевым можно так запросто обойтись… Ну так я говорю, еще вчера насчет тебя сомневался. А теперь уж извини. Сам не оставил мне выбора. А что, правда, у тебя, с ней ничего не было?
Он кивнул на Настю.
— Правда.
— Вот видишь, мог бы жить да жить, если бы сидел в Новосибирске… Ладно, вопросы есть?
— Не пробовал обращаться к психиатру?
— Предпочитаю испытанные народные средства, — осклабился Воронов.
— Психиатр дешевле бы обошелся.
— Предпочитаю на таких вещах не экономить. Один раз живем… Вижу, вопросов больше нет. А пожелания? Не хочешь с ней трахнуться? Напоследок…
