Героиновые пули - Щелоков Александр Александрович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Ленина Марусич пропускал по простой причине: тот единственный после Петра Первого знал чего хочет, зажал ланцепупов в тугом кулаке и держал, не позволяя дергаться.
Сталину Марусич прощал многое из-за его формулы: «Нет человека — нет проблемы». Для того, кто имеет власть, эта формула — путеводный маяк.
Дальше шел Никита Хрущев, лапоть в подпояске, случаем попавший на царствие балабон, авантюрист, дуролом.
Потом Ленька Брежнев — сибарит, самолюб, который даже на ширинку своих брюк вместо пуговиц нашивал наградные медали.
Да и нынешний вождь не лучше — кабан под дубом. Чтобы досыта набить желудями брюхо, он подрыл корни могучего государства, не дав ему ничего, кроме горя и унижений. Однако в будущее Марусич глядел с оптимизмом. Он верил — скоро все неизбежно изменится. Вокруг кабанчика, который все ещё похрюкивает, уже кучкуются молодые волки. Они обложили его со всех сторон, и тому уже не отбиться, не выкрутиться из их кольца. Они ещё покажут миру зубы и когти!
Себя Марусич тоже относил к волкам, хотя к власти пока не рвался, а лишь точил зубы и нагуливал капитал. Делал деньги, короче.
Деньги, деньги… О них говорят все, а что такое деньги понимает далеко не каждый. Чтобы понять их существо, надо иметь такое количество «зеленых», чтобы можно было считать себя миллионером.
Марусич себя таковым числил и значение денег понимал сполна.
Вы когда-нибудь дирижировали Большим симфоническим оркестром в Большом зале Московской консерватории? Конечно, нет. Вы же не корифеи, вроде великих дирижеров России — Светланова или Федосеева. Потому, коли умеете блямкать на балалайке, то и дуйте на ней — увеселяйте жену.
Марусич даже на балалайке не играл, но дирижировать Большим симфоническим право за собой оставил.
Кто они, эти тромбонщики и трубачи, первые и вторые скрипки? Что умеют? Да ничего, только смычками пилить по струнам, в ноты глядеть и дудеть, как им кем-то предписано. Потому их цена во всем мире включается в цену билетов. Предложи он этой ораве, выпиливающей и выдувающей сладостные звуки, хороший спонсорский куш, встань после этого за дирижерский пульт, они под твои взмахи отбахают и «Героическую симфонию» Бородина и «Лунную сонату» Бетховена так, будто ты величайший дирижер всех времен и народов.
Правда, пока Марусич не считал, что пора дирижировать Большим симфоническим уже наступила. Придет время, такую хохму он обязательно отмочит и пригласит послушать свой концерт весь бомонд, прислав каждому тисненый золотом пригласительный. А пока Марусич решал другие задачи. Более важные, чем музыкальные. Он покупал министров.
В целом, если смотреть в глаза правде, российский министр — это дырка от бублика. Сидит высоко, а под ним — пустота. Выдернут стул и полетит милок кверху задницей. Кто знает где ещё приземлится. Но… Именно это «но» имело практический смысл. Сам по себе министр ничего не значит, а вот его подпись, его слово, его влияние, пока он на коне… Ради этого и стоило кое-кого прикупить, положить в карман.
В кругу своих друзей Марусич был мужик-душка. На вопрос «Как здоровье?» он неизменно отвечал «Наливай!» И это не было рисовкой интеллигента. Пил Марусич профессионально: много и почти не пьянел. Выпив, любил ущипнуть за мягкое или упругое место даму, выбирая для этих целей тех, что пофигуристее, попышнее и посвежее. Тощенькие и тонконогие позывов к обследованию их достоинств у него не вызывали.
Тем не менее в приемной Марусич держал секретаршу, напрочь лишенную признаков каких-либо округлостей — ни бюста, ни бедер. Ко всему выражение лица у неё было монашески-постным, а глаза светились наивностью и честностью. Однако не деле секретарша была продувной бестией: за то, чтобы доложить чью-то просьбу депутату, она взимала солидную мзду. Личные встречи стоили дороже. Зато перед судом под самой строгой присягой она не могла показать, что рука депутата касалась недозволенных мест её тела. Да и скажи иначе, суд бы не поверил, поскольку на означенной фигуре эти самые места обнаружить было трудно.
Зато личных референток или как говорил сам Марусич «имиджмейкерш», он менял со строго соблюдавшейся регулярностью.
В тот день он и был занят приятной процедурой выбора.
Претендентка вошла в кабинет мягкой походкой, легко покачивая бедрами. Пока она приближалась к столу, Марусич успел разглядеть и оценить её экстерьер. Женщина была выше среднего роста, но самый придирчивый ценитель не нашел бы в её фигуре несоразмерных пропорций. Высокая грудь, гибкая талия, стройные ноги. На ней была белая, украшенная вышивкой блузка с глубоким вырезом, который позволял разглядеть ложбинку между грудей. Поверх блузки она надела черный блестевший отделкой кардиган. Такая же черная прямая юбка, опускалась на два-три пальца ниже колен. Темно-каштановые волосы, аккуратно постриженные и причесанные, хорошо гармонировали с зеленоватыми живыми глазами.
— Присядьте, — Марусич не вставая (работодателю не обязательно это делать при встречах с претендентами на место), показал женщине на стул.
Она села, заложив ногу на ногу, и Марусич увидел её округлые колени.
— Что вы умеете, госпожа Соловьева? — Марусич взглянул в лежавшую перед ним бумажку и добавил. — Людмила Аркадьевна, не так ли?
Она тронула тонкой белой рукой юбку, будто старалась разгладить невидимую помятость. Ответила высоким музыкальным голосом.
— Компьютер, стенография, ведение документации…
— Вы замужем?
— Да.
— Что заставляет вас искать работу?
Женщина потупила глаза.
— Муж остался без дела.
— Все ясно. — Марусич пристально посмотрел ей в глаза. — Скажите, госпожа Соловьева, в какой мере вы готовы выслушать правду?
— Я пришла сюда, значит готова услыхать ваше «да» и «нет».
— Вы меня не совсем поняли. Я спросил о вашей готовности к откровенному разговору по поводу ваших обязанностей.
— Я готова.
Она ответила спокойно, но по тому как нервно задвигались её пальцы, он понял — она все же сильно волнуется.
— Вы мне нравитесь. — Он выдержал паузу. — Не знаю, насколько это с вашей стороны можно отнести ко мне. Дело в том, Людмила Аркадьевна, что мне нужна не просто стенографистка. Я ищу женщину, которая станет моей подругой…
— Вы знаете… — Она вспыхнула от такой наглости и вскочила с места. — Я не…
— Сядьте. — Марусич говорил спокойно, чуть улыбаясь. — Вы согласились выслушать правду, а теперь её испугались. Между тем в каждой работе есть свои особенности, о которых лучше всего узнать сразу. Разве не так?
Соловьева мягко опустилась в кресло и снова поправила юбку.
— Меня подобные условия не устраивают.
— Жаль, Людмила Аркадьевна. Мне почему-то показалось, что вы женщина современная, лишенная дурацких предрассудков. Увы, насильно мил не будешь…
Соловьева уже пришла в себя.
— Вы меня просто испугали своим напором.
— Может быть откровенностью?
— Этим тоже. — Она смущенно улыбнулась. — Как-то так, сразу…
— Предпочитаю в делах открытость.
— Я поняла. — Соловьева машинально поправила вырез блузки и легким движением огладила ткань на груди.
— Так может быть все же рискнете?
Она опустила голову, стараясь не глядеть ему в глаза.
— Вы думаете? Но муж…
— Господи, муж! Позвоните ему и сообщите, что вас взяли на хорошее место. Посмотрим, что он скажет. Вот телефон. Заодно сообщите ему, что прямо сегодня уезжаете в командировку.
Марусич оттолкнулся ногами и кресло на колесиках отъехало от стола. Чтобы добраться до телефона, Соловьевой пришлось обойти стол и встать на место, которое освободил Марусич. Она сняла трубку, услыхала гудок вызова и стала набирать номер. Марусич протянул руку и коснулся колена Соловьевой, обтянутого гладким скользким эластиком. Соловьева вздрогнула, ощутив неожиданное прикосновение. В это время в трубке раздался голос мужа.
— Ха-л-ло. На проводе.
— Кен, это я. — Голос Соловьевой дрожал от напряжения. Чужая рука, касаясь внутренней стороны бедра, поднималась по чулку все выше. Ей хотелось рвануться, отойти, но сделать это с трубкой, прижатой к уху, оказалось не так-то просто.
