Забавы с летальным исходом - Макбейн Эд (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Надо сказать, что на Фрэнка Саммервилла все это не произвело ни малейшего впечатления.
Он сообщил об этом Мэтью, едва тот успел переступить порог. Под правую ручку Мэтью вел блондинку, под левую — брюнетку. При ближайшем рассмотрении — напарник Мэтью был немного близорук — блондинка оказалась самым красивым прокурором округа в штате Флорида, а брюнетка — самой красивой из бывших жен, которую только можно представить. Вот везунчик, черт бы его побрал!
— Лично на меня эта чаша впечатления не произвела, — сказал Фрэнк. — Похожа на бутылочку из пластилина, которую первоклашка притащил домой после первого урока по лепке.
Сам Мэтью еще не видел чаши. Фрэнк пил мартини. Мэтью мучила жажда. К тому же он чувствовал себя не в своей тарелке. Он был далеко не в восторге от того, что сопровождает двух красивых дам, не испытывающих друг к другу особой симпатии. Один разговор в машине по пути сюда чего стоил… И он никак не мог понять, с чего это Патриции вдруг взбрело в голову пригласить Сьюзен. Не мог понять он также, с чего это Сьюзен так охотно приняла приглашение. Не понимал он и того, зачем это жена Фрэнка Саммервилла вырядилась в изумрудно-зеленое платье с огромным и ассиметричным вырезом, открывающим почти всю левую грудь до самого соска… Возможно, ему вообще не дано понимать женщин.
И уж разумеется, он ничего не смыслил в древнегреческих чашах.
Он не находил ничего красивого или примечательного в кривобокой глиняной бутылочке, выставленной под толстым стеклом и освещенной со всех сторон. Не видел он в этом предмете и особой исторической ценности — возможно, потому, что ни на грош не верил, что это та самая чаша, которую держал в руках Сократ в 399 году до нашей эры.
А потому он был просто счастлив отвести двух своих дам в Салон и заказать для Патриции мартини «Танкерей», крепкий и очень холодный, а для Сьюзен — ром с кока-колой (возможно, тем самым она пыталась напомнить ему о тех временах в Чикаго, когда он только начал ухаживать за ней?). Себе же он заказал мартини с джином «Бифитер», льдом и парой оливок, вот так, прошу вас, будьте любезны!
— Ваше здоровье! — сказали дамы, взглянули друг на друга со смертельной ненавистью в глазах и чокнулись.
Вечер еще только начался.
Джилл Лоутон знала, где будет сегодня вечером ее муж, поскольку незадолго до смерти Мелани успела рассказать ей о плане ограбления. Она знала, что старина Джек, знаменитый грабитель музеев, будет в «Ка Де Пед», готовый похитить бесценную чашу — ну, может быть, бесценной она была только для Миклоса Панагоса. Ведомо было ей и о том, что где-то между половиной первого и часом ночи тип с совершенно несуразным именем Зейго подгонит туда моторку, заберет Джека и сообщников и увезет всю эту компанию в дом, снятый на острове Санта-Лючия.
Джилл планировала появиться в этом доме после того, как все остальные уедут. Знала она и адрес: дом под номером 26 на Лэндз-Энд-роуд — спасибо тебе и за это, Мелани, вот только зря ты действовала столь импульсивно и опрометчиво. Под дулом пистолета она отберет у Джека чашу, а потом пристрелит. Ведь теперь она знала, как пользоваться «вальтером». Правда, воспользоваться им пришлось лишь раз, но если любишь кого-то от всего сердца — и одного раза достаточно. Достаточно убить хотя бы одного глубоко любимого человека, а уж дальше все пойдет как по маслу.
У нее была лишь одна проблема.
Если она не ошибалась, «Шевроле»-седан, успевший запарковаться на противоположной от ее дома стороне улицы еще до наступления сумерек, все еще находился там. И двое мужчин, сидевшие в этой машине, определенно следили за ее домом.
Кэндейс Ноулз и Джек Лоутон являли собой изумительно эффектную и красивую пару, так, во всяком случае, им казалось. Кэндейс выглядела просто сногсшибательно в длинном холодного голубого оттенка платье, столь выгодно подчеркивающем ее формы. Сбоку на левом бедре имелся глубокий разрез, позволяющий полюбоваться ногами и не лишающий возможности залезть, когда придет час, в прибывшую за ними лодку. Лакированные синие туфли на высоких каблуках, длинные белокурые волосы завиты, зачесаны набок и спадают эдакой небрежной волной, в ушах сверкают серьги из фальшивых бриллиантов — о Господи, да не было мужчины, который бы не обернулся ей вслед. Джек выглядел не менее ослепительно в черном изящном смокинге с черными шелковыми лацканами и в легких черных лакированных туфлях. Перекрашенные светлые волосы как-то игриво и по-мальчишески спадают на лоб, очки с плоско-выпуклыми линзами, приобретенные в ближайшей аптеке, придавали ему очень интеллигентный, изысканный и совершенно неотразимый вид — о, да все девушки на свете, казалось, жаждали его!..
Они осмотрели чашу, притворяясь, что она их мало интересует, затем прошли в Салон Луи П. Ландемана, где заказали в баре по бокалу «Перрье» с долькой лимона, потому как ограбления следует совершать исключительно на трезвую голову. В одном из помещений, где некогда была бальная зала, уже гремели звуки джаза. Всего половина восьмого. Весь вечер еще впереди.
— Твое здоровье! — сказал он.
— Твое здоровье! — откликнулась она, и они чокнулись.
Очевидно, никто никогда не говорил им, что чокаться бокалами с безалкогольными напитками — плохая примета.
По внутреннему дворику расхаживал Гарри Джергенс, тоже в смокинге, делая вид, что с наслаждением затягивается сигаретой, но на самом деле он вышел посмотреть, где находятся охранники.
Как и говорила Кэндейс, охранников было двое. У одного на поводке доберман. У обоих — фонарики на длинных ручках. И оба, как и он, с удовольствием затягивались сигаретами, здесь, в благоуханной флоридской ночи, под пальмами, освещенными луной.
Охранники примутся за настоящую работу только тогда, когда гости разъедутся по домам и музей закроется на ночь.
К этому времени оба они должны быть мертвы.
И их гребаный пес — тоже.
Он никогда так и не поймет, что заставило Патрицию сказать ему об этом именно сегодня. Зато после того, как она выдала новость, наконец понял, почему она так настойчиво просила пригласить Сьюзен. Они кружились в танце по гладкому паркетному полу под мелодию «Танцующие в ночи», или «Буду бродить один», или «Ты заставила меня полюбить тебя», или же под одну из тех баллад 40-х, которые, на вкус Мэтью, звучали совершенно одинаково, и уже позже их сменили песни, наполненные большим смыслом. Богачи, собравшиеся в зале, дружно отплясывали то, что, по их мнению, называлось фокстротом. Но Мэтью с Патрицией изображали нечто другое, тихо покачивались и кружились в тесных объятиях, и тут вдруг она принялась говорить ему, как замечательно сегодня выглядит Сьюзен, какой она вообще прекрасный человек и как она, Патриция, рада, что Мэтью пригласил ее сегодня (что на самом деле он, между прочим, сделал только по ее настоянию). А потом, как гром среди ясного неба, вдруг заявила:
— Почему это ты считаешь, что у Чарлза нет чувства юмора?
— Какого еще Чарлза? — спросил он.
— Ну Чарлза Фостера. Ты прекрасно знаешь, какого Чарлза.
— Прости, сразу не понял. Нет у него юмора, вот и все.
— Нет, есть!
— Даже намека на чувство юмора не ощущается.
— А я собираюсь выйти за него замуж, — сказала Патриция.
— Ужин подан! — громко объявил чей-то голос.
Зейго, наверное, раз сто проверил моторку, убедился, что бак полон, убедился, что ничто не помешает умчаться сразу же, как только чаша окажется у них в руках. Он ждал и прямо-таки не мог дождаться этого момента — когда они на бешеной скорости будут пересекать воды залива от причала возле музея и дальше прямиком к острову Санта-Лючия. Там он их высадит, возьмет причитающиеся ему деньги, и прощайте, господа!
Нет, все-таки это самое худшее…
Ожидание.
До двенадцати тридцати появляться у музейного причала ему запрещено.
