Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
— Двенадцать апостолов, говоришь? И на моем перстне, значит, апостол? Который же из них?
— Андрей Первозванный, — ни на миг не замедлил с ответом Хинган. — Считается первым проповедником христианства на Руси. Распят язычниками на косом кресте, с тех пор крест этот называется Андреевским. Им, к примеру, был отмечен русский морской флаг.
Кавалеров смотрел на него неподвижными, расширенными глазами.
— Чего вылупился? — грубо спросил Хинган. — Я, между прочим, на искусствоведческом факультете учился!
Но мысли Кавалерова сейчас были далеко. Он вспоминал, как мама сказала однажды: «Я очень хотела назвать тебя Андреем, но бабушка потребовала, чтобы назвали в честь их полкового командира, с которым она воевала в гражданскую…» Бабушка в данном случае имелась в виду совсем другая: отцова мать, деятельница партии и бывшая пламенная революционерка. Умерла она в блокаду Ленинграда, Кавалеров ее в глаза никогда не видел. Но сейчас ощутил острую, какая только в детстве бывает, ненависть к ней за то, что не дала называться святым именем — может быть, охранительным для семьи. Отца-то звали Семеном. Апостол Симеон… Хоть и совпадение, но какое совпадение!
— Ну, сговорились? — послышался нетерпеливый голос, и Кавалеров медленно взглянул на Хингана.
Он видел перед собой крепкого тридцатилетнего мужчину среднего роста, стриженного ежиком, с неровным, резко начерченным лицом и твердым, решительным ртом. Та жестокость, которой прославился Хинган, таилась в набрякших углах рта, в прищуре узких глаз, в бескомпромиссно прямых, будто углем прочерченных бровях. Да, этот человек может сделать все, чего хочет Кавалеров… и все же придется поискать другого!
Поднялся, аккуратно отставив толстостенный стакан, резко пахнущий коньяком.
— Печально, Хинган, но факт: цену ты загнул непомерную.
— Три с полтиной штуки? — усмехнулся тот.
Кавалеров криво улыбнулся, ощущая, как начинает трескаться броня самообладания и сквозь нее медленно просачивается бешенство. Нет, он просто уйдет — молча. Он не станет ударами вбивать в Хингана рассказ о том, что произошло c ним, когда год назад в витрине антикварной лавочки на Арбате он вдруг увидел этот потемневший, забитый грязью перстень, перечеркнутый косым крестом с крошечной фигуркой человека… Если бы Кавалеров знал хоть одну молитву, он помолился бы тогда. Он обратился бы к Богу, вознес благодарность небесам… Но он просто стоял — и медленно, тупо размышлял, каким образом очутилась здесь драгоценная реликвия, исчезнувшая больше сорока лет назад, после того рокового ноябрьского дня, когда перестала существовать семья Кавалеровых, когда арестовали отца и мать, разгромили, разграбили дом… Какой-нибудь энкаведешник разжился конфискованным при обыске золотишком? Или соседи, совдеповские мародеры, растаскивая по домам оставшийся хлам, нашли перстень закатившимся в какую-нибудь щель? Теперь не узнать, да это и не важно…
— Уходишь, значит? — со вздохом спросил Хинган. — Жаль, жаль…
Голос его звучал странно-вяло. Позевывая, взял со столика телевизионный пульт, резко вытянул руку.
Кавалеров мельком глянул на зарябивший экран, на Хингана, который тоже смотрел на этот экран с таким видом, будто надеялся обнаружить среди мельтешенья пятен что-то важное. Помнится, стало как-то странно, муторно на душе, однако Кавалеров все-таки пошел к двери, но замер, услышав свой собственный голос:
— Мне плевать, как ты намерен извращаться. Это дело твоей изобретательности. Мне только нужно, чтобы при взгляде на труп даже менты поседели, не говоря уже о семье!
Почудилось, меж лопаток воткнули осиновый кол. Неуклюже, всем телом обернулся… чтобы увидеть свое лицо — мертвенно-застывшее, бледное — на экране телевизора. Полуприкрытые веки маскировали выражение глаз, и все равно Кавалеров на какое-то мгновение испугался этого чужого лица с резиново шевелящимися губами:
— Дашенька Смольникова, семи лет. Школа недалеко от Смоленской набережной. Мой человек задержит машину матери, а ты сделаешь с девчонкой то, что я скажу.
Хинган взмахнул пультом, выключая телевизор, и пропустил мгновение, когда рука Кавалерова скользнула в карман и выдернула пистолет.
— Кассету. Живо.
Хинган покорно нажал на пульт, взял вылезшую с жужжанием кассету, протянул Кавалерову. Лицо его было спокойным, только глаза странно мерцали:
— Не стреляй, ладно? Зачем? Сбегутся мои… как это? — пощелкал пальцами, вспоминая. — Сбегутся мои бодигарды — на куски разорвут.
— Ладно, живи, — проскрипел Кавалеров, пряча кассету в карман. — Ис-кус-ство-вед хренов… живи! Только запомни: не все ты можешь в свою коллекцию захапать!
Хинган кивнул, переводя взгляд на экран. Пошевелил пальцами на пульте… и Кавалеров качнулся, будто от удара в лицо, снова увидев резиновую маску и услышав голос:
— …чтобы при взгляде на труп даже менты поседели…
Экран погас.
— Видишь? — обернулся к нему Хинган. — Я нажимаю eject. По идее, кассета должна вылезти, но этого не происходит. На самом деле источник воспроизведения находится вовсе не здесь. То есть ты можешь пристрелить меня и разгромить все вдребезги — если успеешь, конечно, — однако запись нашего разговора все равно сохранится. Вот такой вариант… С другой стороны, как только дело будет сделано и я получу перстень, ты в обмен получишь матрицу, с которой и делаются копии. Понимаешь? Но только так: в обмен на перстень! По рукам? И, ради бога, не вздумай потерять колечко или принять какие-то меры против меня. Вместе сядем, ты же понимаешь? Ну а кому из нас на нарах будет лафа, а кому почки отобьют, ты уж сам кумекай. Так что лучше не надо ничего такого. Ну что тебе эта железяка? В крайнем случае, сделаешь копию, если денег куры не клюют. А вот страсть истинного коллекционера замены не допускает. Приходится идти на все, буквально на все, ты понимаешь?
Кавалеров кивнул, размышляя: а понимает ли Хинган, что существует и другая страсть, которая не допускает замены? Месть, например. Или верность… Понимает ли Хинган, что сам подписывает себе смертный приговор?
И вот наконец пришло время привести приговор в исполнение.
…Кавалеров провел ладонью по двери, потом сунул руку под борт куртки. Здесь в ременной петле покачивался маленький, чудовищно острый топорик, давно уже похищенный на кухне. Бодяга с этим перстнем тянулась так долго не из-за желания Кавалерова тренировать свою волю или из-за потребности непременно увидеть переделанного Хингана. Чушь. Надо было сдернуть перстень еще там, в саду, когда бесчувственное тело Хингана волокли к забору. Кавалеров пытался, однако кулаки этого мерзавца после чудовищного африканского укола были судорожно стиснуты. Не вышло тогда, ну а потом… Причины были самые естественные: от гормональных препаратов, которые со страшной силой всаживал в Хингана сучонок Герка, тот начал жутко отекать. Буквально на второй день перстень так врос в палец, что так просто и не снимешь. Либо перстень пилить, либо палец. Однако Герка уверял, что отеки вот-вот сойдут, и Кавалеров ждал как дурак…
Только подумать, чем обернулось для него это ожидание, какой мукой! С одной стороны, конечно, он упивался зрелищем страданий Налетовых, зрелищем мести. С другой… от рук сбежавшего Хингана погиб верный, как пес, Денис; пришлось прикончить его девчонку, которая слишком много знала о том, кто такой Вольт. Услышав о гибели Дениса, она могла сломаться сама и очень многое сломать…
Ладно! О чем это он? Все позади! Впереди — только эта дверь, ключ от которой у него в кармане, и острие топорика подмышкой, и платиново-золотой блеск на бабьем пальце…
А потом — свобода!
— А ну вали отсюда, пока еще трамваи ходят!
Альбина вздрогнула и забилась за спину Валерии, полуживая от стыда. Никогда еще она не слышала у подруги такого голоса. Он вызывал одновременно страх и отвращение. Очевидно, то же впечатление он произвел и на полного мужчину, который приостановился рядом с ними и заговорил с той особенной вкрадчивой интонацией, с какой тут все обращались к женщинам. Услышав отповедь Валерии, толстяк пожал плечами и торопливо отошел.
