Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
В служебной каморке старуха сняла с вешалки коричневое драповое пальто, Андрей Ильич взял пальто у нее из рук и подал.
– Ишь ты, – под нос себе пробормотала Софья Григорьевна, и они вышли во внутренний двор, белый от нападавшего за ночь снега.
На гравии за ними оставались две цепочки темных следов – рифленые от боголюбовских кедов и овальные, ровные от старухиных бот.
– Хоть бы до Пасхи растаяло, – сказала старуха и покачала головой.
– А когда в этом году Пасха? – спросил Андрей Ильич.
Лавочка вся была под мокрым снегом, Боголюбов стал его сметать.
– Вы работаете в музее с… какого года? С шестьдесят пятого?
– С шестидесятого.
– Давно, – сказал Андрей Ильич. – И старого директора, и Анну Львовну знали хорошо?
Софья Григорьевна помолчала, пристраивая на голову платок.
– Если вам что нужно по делу спросить, товарищ директор, – начала она, справившись с платком, – так спрашивайте!.. А сплетни разводить я не приученная.
– Анна Львовна была хорошим человеком? – бухнул Боголюбов первое, что пришло в голову.
– Директором хорошим. А там кто ее знает. Я с ней дружбу не водила. Она начальство, а мы персонал.
– А старый директор? Он был хорошим?
– Он попроще был, – Софья Григорьевна улыбнулась. – Все же бывший военный, без фанаберий.
– А Анна Львовна, выходит, с фанабериями?
Старуха насупилась:
– Нечего меня на слове ловить! Чего не знаю, того говорить не стану. И сплетничать не стану.
– Да не сплетничать, – с досадой возразил Боголюбов. Ладонь его и рукав были совсем мокрыми от снега. Он вытер руку о джинсы. – Вот говорят, что после войны музей почти в руинах лежал, его долго восстанавливали. Но ведь восстановили так, что он стал одним из лучших в средней полосе России! Значит, и старый директор, и Анна Львовна не зря старались!
– Музей наш отличный, – подтвердила старуха. – А про войну – что я помню? Сорокового года я. Когда немца окончательно победили, пять лет мне всего и было. Тут у нас, конечно, живого места не осталось, одни развалины. Это точно. До шестидесятых годов впроголодь жили, сливочное масло по праздникам было только. А музей все равно принялись восстанавливать. Тогда такая власть была, понимающая.
– Ну да, – то ли согласился, то ли не согласился Боголюбов. – Понимающая.
Он и сам не знал, что именно хочет услышать. Что-то такое, что сразу, сию минуту все бы прояснило и сделало понятным.
Ему очень надоело быть «болваном»!
– Вы мне что-нибудь расскажите, – попросил он жалобно. – Про музей. Каким он был, кто здесь работал!.. Может, знаменитые художники приезжали!.. Вот у вас был художник Сперанский. Он ведь в музее часто бывал?
– Да какой он художник, что ты! – неожиданно засмеялась Софья Григорьевна. – Пьяница, алкоголик. Нет, картинки-то рисовал, конечно, но в музее нашем никогда не выставлялся, а все больше в Доме офицеров. У нас Дом офицеров был хороший, большой, военных много! Мы туда на танцы каждую неделю бегали, и безобразий никаких там не случалось. За порядком дружинники смотрели. Вот там Сперанского картины часто висели. Он с заведующим дружил. Вместе выпивали они.
Боголюбов вдруг как будто ощутил под ногами твердую почву, словно из болота выбрался. Он ведь и сам знал, что картины Сперанского не представляют никакой художественной ценности, что таких полным-полно в любом «доме творчества» или «изостудии». Он знал это совершенно точно, но также знал – видел собственными глазами! – как Анна Львовна восхищалась работой Сперанского, ахала и прижимала руки к сердцу. Музейная старуха сказала что-то понятное, имеющее смысл, подтверждающее его собственные мысли, и он обрадовался этому, как необыкновенному открытию.
– То есть в музее Сперанский бывал редко?
– Ну, уж реже, конечно, чем сынок его. Тот у нас, почитай, каждый день бывал. Анна Львовна его очень привечала, принимала всегда с удовольствием. Она и картины папаши его взялась выставлять, уж зачем, не знаю. Понемножку, конечно, потихоньку. Вот выставка была, «Работы наших земляков» называлась, там их выставляла. Потом еще «Малая родина», тоже выставляла. А в больших выставках, конечно, его картины не участвовали.
Она так и сказала о картинах – «не участвовали», как будто они живые.
– Так, – пробормотал Боголюбов. – Так, так…
– А что ты вдруг о Сперанском-то вспомнил? – поинтересовалась старуха, голос у нее стал добрым. Ей нравилось разговаривать с молодым директором о живописи. – У нас других художников полно, и лучше гораздо. Ты бы в запасники сходил, еще ведь ни разу не был.
– Не был, – согласился Боголюбов, думая. – Это точно, не был. Я схожу.
– Там и Зворыкин, и Богданов-Бельский. И Сверчков!.. У нас что ни полотно, то сокровище, – продолжала старуха с гордостью. – А Сперанский – что?.. Ну, рисовал чего-то! Это же не значит, что он художник с Рокотовым наравне.
– А старый директор тоже рисовал?
– Грешил, грешил. Сам же и смеялся над собой-то. Говорил: проведи столько лет среди картин, не захочешь, а живописцем станешь! Только он свои художества никому не показывал, стеснялся. Да оно и правильно, наверное.
– И вы его работ не видели?
– Да где же, товарищ директор! К себе меня он не звал, – она даже засмеялась, – и в музей своих картинок не носил.
Боголюбов понимал, что что-то упускает, но изо всех сил старался поймать мысль за хвост, как проворную белку.
– А музей когда-нибудь работы Сперанского покупал?
Софья Григорьевна махнула рукой.
– Это что значит?
– Покупали. Поддерживали его вроде как, чтоб совсем не загнулся, не спился. Уж не знаю, кто это придумал, старый директор ли, а может, и Анна, но покупали. Одна трата денег. Откуда у музея лишние-то деньги? В прежние времен государство еще кой-чего выделяло, а сейчас, – она опять махнула рукой, – крутись как хочешь. А как же? Разве не так?
– И что? – сам у себя спросил Боголюбов. – Какая разница, есть в музее картины папаши Сперанского или нет? Или их покупали за тысячи и миллионы?
– Да что ты, – перепугалась Софья Григорьевна. – За какие миллионы?.. У нас тут сроду никаких миллионов не водилось!.. Что это ты придумал, товарищ директор? Я тебе такого не говорила!
– Анна Львовна дружила со Сперанским?
– Дружила! – фыркнула старуха. – По молодости лет замуж за него собиралась, вот как дружила! И вышла бы, кабы не морячок заезжий! Он к нам на побывку приехал, дружок у него тут служил. Военных-то много было, говорю же. Так она художнику сразу отставку, а с морячком закрутила. Только не сложилось там ничего, уж не знаю почему. Вернулась через несколько лет – одна, да так одна и осталась.
– А дети? Дети были у нее?
Софья Григорьевна покачала головой.
– Вроде сын. Ездила она несколько раз вроде как к сыну этому, а сам он ни разу не был. Не видели мы его. Только я думаю, что и нет его вовсе, выдумала она это от одиночества своего женского и судьбы нескладной. У одиночки судьба незавидная. Ну, скажи на милость, какая мать родного ребенка отцу по доброй воле отдаст? Да еще такому, который то и дело в море ходит, на берегу и не бывает почти!
– А Сперанский?
– А что он? Он запил, как она закрутила, и так попивал, а тут уж с полным правом принялся, с чувством. А потом женился. Ну а когда вернулась Анна, про женитьбу-то уж никто и не вспоминал. А там я не знаю… Да ты меня сплетничать, что ли, позвал? – вдруг спохватилась старуха. – Сроду не сплетничала и сейчас не стану!
– Вы не сплетничаете, – возразил Боголюбов. Он сильно нервничал. – Вы мне помогаете. Мне обязательно кто-то должен помочь. Я никак не могу разобраться.
– Да чего там разбираться. – Старуха покачала головой. – Музей у нас прекрасный, люди все хорошие работают! Ты в запасники сходи! И ведь все по кусочку, по рисуночку, по холстику после войны собирали. Основную-то экспозицию эвакуировали, успели, а остальное?.. Кто куда свез – ничего не знали! А книги, мебель? Книги знаешь какие были? Барские, в дар церкви предназначенные, в серебряных окладах! Ничего же не осталось, что правда, то правда. Вот собирать и восстанавливать Сперанский помогал, это было. Что было, то было. Они со старым директором каждый день то по архивам, то по складам, то по дальним селам ездили, музейное добро собирали. Запрягут лошадку, и поехали!.. И в распутицу, и по снегу. И так несколько лет. А то ведь без разбору вывозили, когда немец наступал, кто там разбирать станет, лишь бы ноги унести! А они собирали. Может, за это ему и благодарность такая была, работы его к нам брали, не знаю.
