Тамбур - Малышева Анна Витальевна (версия книг TXT) 📗

Можно было позвонить домой, но… Беда в том, что звонить совершенно не хотелось. В такой ситуаций надо как следует обдумать свою дальнейшую тактику, однако не хотелось и этого. «А может, Илья прав? Я создана лишь для того, чтобы заботиться о других?»

— Алло! — сказала она, снимая трубку. — Вас слушают.

Там послышался тихий мужской голос, неуверенный и робкий:

— Я правильно звоню? Я этот номер на рекламке прочитал… Нам в почтовые ящики бросают.

— Правильно, — ободрила его Галина и раскрыла журнал. — Это ночной телефон доверия.

— А звонок платный? — все так же робко спросил голос. Женщина его успокоила, и тот с облегчением продолжал:

— Понимайте, я бы в жизни не позвонил, но у меня такая странная ситуация…

— Я здесь для того, чтобы вас выслушать, — Галина поудобнее устроилась в кресле и стрельнула взглядом в экран телевизора. Шли новости, звук она, конечно, убрала.

— Понимаете, — чуть не плача, проговорил клиент, — я не знаю, что дальше делать.

«Мне бы самой знать», — раздраженно подумала женщина.

— Не знаю, как и начать.. — Продолжалась исповедь. Она вертела ручку и дожидалась момента, когда можно будет вписать в журнал что-то конкретное. Но вдруг замерла.. Клиент говорил об очень знакомых вещах.

— Понимаете, этот Даня…

— Как?!

— Даня, — продолжал голос, становясь все более напуганным, — этот парень с синими глазами, красивый, лет двадцати… Он попался мне на пути, вот и все!

Да я просто шел домой, хотел чего-нибудь купить к ужину, и вдруг он, с таким взглядом… И рука была в крови!

— Подробнее, пожалуйста, — Галина отбросила свой обычный вежливый тон и заговорила напористо:

— Рука у него была в крови. Почему?

— Ох… — пробормотал тот. — Кажется, он убил своего преподавателя итальянского языка.

— Боже…

Минуту-другую они молчали. Галина просто ничего не могла произнести. Она поняла, что речь идет о том самом Дане-Данииле, который звонил ей в последние дни, цитируя Данте и угрожая покончить с собой. Слишком редкое имя, слишком особенное преступление, чтобы можно было ошибиться. Значит, он молодой, красивый, у него синие глаза… Этот затерянный в ночи голос обретал черты.

— И сегодня, — она была готова поклясться, что мужчина говорил эти слова, проглатывая слезы, — сегодня он.

Меня никто на допрос не тянул, я позвонил сам. Случайно узнал номер следователя…

«Голубкина?!» — в панике подумала Галина.

Что?! — Она схватила пульт и выключила телевизор. — Он признался в убийстве? — Так?!

— Да… — еле вымолвил тот. — Во всем признался, и я, получается, еще ему подбавил.

— Да что вы могли подбавить, если он уже сознался? — воскликнула женщина. Нет, этот разговор совсем не походил на обычные Она всегда говорила со звонившими, как с милыми детками, потерявшими цель в жизни Ночь — самое лучшее время, чтобы выговорить все свои беды, решить проблемы, спастись. Ночь милосердна — она закрывает глаза на то, что кто-то слишком слаб, чтобы Принять решение," кто-то слишком резок, чтобы правильно сделать выбор и не промахнуться.

Ночь — как повязка на порезанных запястьях. Во всяком случае, тек ее воспринимала Галина.

— Что вы…

Рыдающий голос произнес, что его позвали на опознание Дани. И что он его узнал. Это был тот самый парень, который стоял перед ночным магазином, держа чуть на отлете окровавленную руку. А отчего окровавленную? Себе-то он вены перерезал куда позже! А оттого, что только-только убил своего преподавателя итальянского языка. Алексея Михайловича Боровина.

— Это ужасно! — выкрикнул голос в трубке, и Галина машинально отвела ее подальше от уха. — Он, оказывается, пытался уже покончить с собой. В ту самую ночь, с четверга на пятницу. Когда убил…

«С четверга на пятницу…»

— А теперь… Теперь… Еще раз! — прорыдал голос.

— Как — еще? — Галина кусала пальцы. Ее трясло. Она забыла и о муже, и о том, насколько не правильно себя вела, о дочери, вообще обо всем. — Еще?!

— Да! — крикнули ей прямо в ухо. — И кажется — все! Мне показывали уже… Уже почти совсем труп… Но я узнал его! Я понимаю, что ему все равно, и мои показания ничего не прибавят, но… Я не могу так больше! Я устал! Устал, понимаете?! Я не хочу больше возвращаться домой по ночам, покупать продукты в ночных магазинах и видеть эти лица… Не могу их видеть! Теперь мне все кажутся убийцами, понимаете?!

О, как она его понимала! Она и сама уже устала до такой степени, что трубка вываливалась из рук. Галина постаралась утешить клиента, дала ему пару советов, почти не слыша себя и уж подавно — его. Бросила трубку, взглянула на часы. «Бог ты мой! Смена только начинается!» Набрала номер Голубкина. Тот был еще на работе.

— Это я, Заремба, — напористо представилась она. — Что с Даней?

— Да кажется, все, конец, — оторопев, ответил тот. — Повторная попытка… Откуда вы знаете?

— А наши листовки раскидывают по всей Москве!

Хочешь — не хочешь, а многое узнаешь! Так он…

— Знаете, — после паузы проговорил Голубкин, — вы мне нравитесь. Вам, по крайней мере, не все равно, что случилось в соседней квартире. Я вот сейчас пробивал соседей этого Дани — мамашу и дочку. Свидетельница одна показала, что они возвращались домой примерно в то время, когда убили Боровина. Спрашивал — может, что-то видели, с кем-то столкнулись? Машу…

Свидетельницу мою вспомнили. Даже время уточнили, когда виделись. А вот в своем тамбуре ничего не заметили. Ну это пусть, люди ехали с дачи, устали. Но они же вообще на все плюют! Смотрят на меня, как на врага народа! Говорят сквозь зубы! По их мнению, пусть хоть весь подъезд перережут, только бы они одни остались целы!

Голубкин был зол. Да, этот Сергей оказался ценным свидетелем. Он опознал парня. Да, парень и сам во всем сознался. Дело можно было закрыть. Но… Мотив, черт побери, мотив-то должен быть, или как?! И не было его.

Точно так же, как в случае С Пивоваровой.

— Да, мне не все равно, — так же зло ответила женщина. — Парень невиновен. Я уверена в этом!

— Ой, спасибо. — Голубкин говорил с нею фамильярно, как с коллегой — Может, поменяемся местами? Я буду раздавать людям добрые советы, а вы — работать с мокрыми делами?

Галина швырнула трубку. Взглянула на незаполненную страницу журнала и резко закрыла его. К черту!

Хватит!

Она сделала то, о чем раньше и думать не могла. Спокойно отключила телефон. Надела куртку. И бросила смену. В ночь со вторника на среду телефон доверия мог разорваться на куски — ей было все равно.

* * *

Дома ее встретили изумленная дочь, ошеломленная овчарка и апатично настроенный муж. Юлия бросила куртку на вешалку, стащила вязаную шапку — Я уволилась.

— Ой, — тихо сказала Ольга и вдруг бросилась ей на шею. Юлия заплакала и прижала девочку к себе:

— Ты останешься со мной? Ты обещала!

— Да, мама, да!

— Понимаешь, в мире столько боли, но надо справляться, потому что… Потому что я люблю тебя!

Овчарка залаяла. Она жалась к ним, стараясь в буквальном смысле стать членом семьи — то есть положить лапы им на плечи Юлия и смеялась и плакала одновременно, обнимая то дочь, то собаку. Наконец ее отпустили. Она подняла глаза на мужа.

— Пойду, поставлю чайник, — сказал Илья, и внезапно ей показалось, что он стал совсем прежним — тем самым веселым, добродушным парнем, который все силы клал на то, чтобы содержать семью, которого она любила, который любил ее…

— Пряники в хлебнице, — напомнила Юлия, стаскивая мокрые ботинки.

Глава 10

Самым меньшим, чего ожидала Маша, было его появление. Она не могла сказать, что успела прийти в себя — да это и невозможно было сделать за такой короткий срок. Но все-таки ей стало чуть легче. Особенно после встречи с Татьяной. В самом деле, о чем было жалеть? Да, накололась, выглядела полной идиоткой, была обманута. Но не она одна — эта мысль подспудно ее утешала. И разве в такой ситуации могло быть место ревности? Ведь неясно, кому он, собственно, изменял.