Успеть изменить до рассвета - Литвиновы Анна и Сергей (чтение книг txt) 📗
Из городского пейзажа исчезла Останкинская башня. Телевышка всегда присутствовала здесь, и днем, и ночью – когда ее расцвечивали то рекламой, то цветами российского флага. Она как бы венчала улицу и была доминантой пейзажа – но теперь ее не стало. И еще: не оказалось памятника космонавтам – титановой, устремленной в небо запятой. В первый момент Алексей подумал, что его скрывают знаменитые «полстакана» – полукруглая туша гостиницы «Космос». Но нет, Данилов продвигался вдоль улицы все ближе к ВДНХ, и по законам перспективы обелиск давно уже должен был появиться в поле зрения – но его тоже не оказалось.
А улица, как прежде, была пустынной: никаких прохожих и никаких проезжих машин, только еще один битком набитый, как прежде, троллейбус просквозил в сторону выставки.
Люди возникли совсем неподалеку от метро, на пересечении с проспектом Мира. Прямо на газоне был припаркован грузовик-фургон, к которому змеилась хмурая очередь. Люди довольно быстро получали какие-то объемные пакеты и небольшие коробочки, похожие на лекарства от насморка. Иные немедленно раскрывали эти лекарственные коробки – и впрямь, в них находилось что-то вроде упаковок спрея для носа. Кто-то тут же раскрывал упаковку и пшикал себе в ноздри.
Данилов спросил у одного из отоваренных: «А что дают?»
Непонятно было, из какого лексикона, из какого советского далека вдруг выпорхнул у него этот социалистический глагол – «дают», вроде всю свою сознательную жизнь прожил Данилов при капитализме и сроду это словечко не применял. Мужик лет тридцати в поношенной футболке посмотрел на него, словно Алексей с луны упал, и хмыкнул: «Гуманитарку и антид». С «гуманитаркой» все было более-менее понятно – гуманитарную помощь, отец рассказывал, в конце восьмидесятых западные страны голодающему Советскому Союзу посылали. А вот что такое «антид»? Данилов дернулся спросить у мужика, но того и след простыл.
Он вышел на проспект Мира и огляделся. По этой транспортной артерии автомобили ездили далеко не так много, как раньше, но все-таки. Пронеслась пара черных машин с мигалками, проехала «Скорая помощь», прогрохотала фура. Но поток, наверное, раз в сто сократился. И воздух, видимо, от этого казался свежим и чистым.
На противоположной стороне проспекта его привлекло какое-то шевеление. Алексей присмотрелся. На монументе «Рабочий и колхозница», блистающем в солнечных лучах своей нержавеющей сталью, ему привиделись шевелящиеся черные точки. Двое оседлали выдвинутые вперед ноги фигур. Еще один сидел на отодвинутой назад другой ноге Рабочего, вдобавок парочка взобрались на его плечи. Издалека они казались Данилову чем-то вроде мушек, но это, несомненно, были люди. Вокруг каждого к постаменту спускалось по паре веревок – то была страховка. Оттуда раздался резкий звук. Даже рассеянный расстоянием, он все равно неприятно резал уши – то был лязг сразу нескольких работающих болгарок.
Донесся вой полицейских сирен, и мимо Данилова в сторону монумента пронеслись, одна за другой, сразу три полицейские машины. А потом отставленная назад правая рука Рабочего, отрезанная болгаркой в районе плеча, отвалилась и рухнула вниз. Почти немедленно упала опущенная вниз левая рука Колхозницы. И тут же со стороны монумента донеслись пистолетные выстрелы. На них ответила автоматная очередь, а потом один из тех, кто сидел на плечах Рабочего, сорвался и полетел вниз.
«Что происходит? – подумал Алексей. – Отчего этот вандализм и для чего? За что и кто калечит знаменитый памятник? И что в подоплеке преступления? Экономика – кто-то хочет продать скульптуру на лом? Политика – кому-то стал ненавистен этот прекрасный символ всего советского? Или это чистый вандализм?» Молодому человеку хотелось подобраться ближе и узнать – но он понимал, что не увидит ничего, кроме полицейской операции, и никто ему ничего объяснять не станет.
Яростная стрельба со стороны монумента продолжалась, еще один черный человечек полетел с его высот на землю. Следом, как возмездие за убийство, повалились воздетые вперед и вверх длани с серпом и молотом: левая рука Рабочего, правая – Колхозницы. Перестрелка стала потихоньку стихать. На четвертованном монументе никого больше не осталось – только на безруких инвалидских торсах блистали несчастные головы обезображенных статуй.
И в этот момент Данилов понял, зачем он здесь и что ему в этом мире обязательно следует узнать и увидеть.
И – проснулся.
Потом день был как день.
В час Данилов начал прием, а закончил в десять вечера, с часовым перерывом на обед. Семеро посетителей с проблемами разной степени сложности – это было тяжеловато.
Потом, потихоньку отходя от чужих проблем и горестей, он обсудил со своим бессменным и преданным импресарио Сименсом планы на будущий месяц – по всему выходило, что сразу после Нового года им придется выехать на Дальний Восток: во Владивостоке и Хабаровске Алексея давно ждали.
Домой, то есть к Варе на Новослободскую, он добрался только без четверти полночь. Варя уже спала, уютно устроившись в кровати и не погасив ночник.
На столе в кухне его ждал ужин. У Кононовой начался очередной бзик здорового питания, поэтому в этот раз – «цезарь» с креветками с большим количеством разнообразной травы. Впрочем, Варя готовила так хорошо, что из ее рук вкусным выходило любое блюдо, невзирая на исходные ингредиенты. Алеша поел с удовольствием, по ходу дела просматривая на планшете новости.
А спустя полчаса, почистив зубы, уже устроился рядом с большим, жарким и любимым, спящим Вариным телом. Он обнял ее, но она засопротивлялась, пробормотала сквозь сон: «Уйди, жарко», – и перевернулась на другой бок и отодвинулась.
Делать было нечего, да и спать хотелось. Данилов улегся навзничь в йоговскую «шавасану», стал представлять, как расслаблен большой палец левой руки… указательный… средний… безымянный… И спустя пару минут ему начал сниться предыдущий, вчерашний сон – словно сериал запустили ровно с того места, на котором он остановился прошлой ночью.
Данилов смотрел на обезображенный монумент Рабочему и Колхознице, безо всех четырех рук и с печально торчащими головами, и понимал, что ему зачем-то следует ехать в город Мытищи. Он, словно в навигаторе, знал адрес, куда ему надлежит прибыть, однако понятия не имел, ради чего. И что ему надо там увидеть и узнать.
Он перешел через проспект Мира по подземному переходу. Он запросто мог бы перескочить его поверху – автомобильное движение позволяло, но решил оставаться здесь, в чужом мире, посетителем законопослушным. В подземном переходе попалась ему навстречу пара прохожих – хмурых и озабоченных, никаких отличий от привычного ему времени. Но вообще людей в городе стало гораздо меньше. Даже в конце каникул, где-нибудь в двадцатых числах августа, народу в столице обычно раз в пять, а то и в десять больше. Ау, москвичи, куда, интересно, вы все делись?
Когда он вынырнул из перехода, стал виден крупным планом разрушенный монумент покорителям космоса. Начиная с постамента, весь он, на высоте примерно метров десяти, был срезан и прикрыт маскировочной сетью. И непонятно было, как и в случае со скульптурой Мухиной, что произошло. Вандализм? Добыча металла для нужд отечественной промышленности? Или на экспорт? А может, возникли странные, совсем новые идеологические войны и соображения? И кто и почему разрушил до основания Останкинскую телебашню?
У метро «ВДНХ» Алексей без труда отыскал остановку автобуса, идущего в Мытищи. Билет стоил тысячу рублей – многовато, конечно, но, учитывая инфляцию, вполне к 2033 году терпимо. Тем более что купюры у него в портмоне нашлись. Имелась там и невиданная пока в действительности двухтысячная – с пейзажами Владивостока, и десятитысячная – с видом моста через реку Дон и собора в Ростове-на-Дону.
Народу в автобусе оказалось немного, и Данилов уселся у окна. Скоро тронулись, и мимо слева пронесся и уплыл обезображенный «Рабочий и колхозница». Никто на плечах статуй больше не сидел, выстрелов не раздавалось.
