Пес, который порвал поводок - Конант Сьюзан (библиотека книг txt) 📗

Больше всех была потрясена Барбара, которая долго ходила в любимицах у д-ра Стэнтона. Если тяготение к болезненным на вид молодым женщинам сделало его женофобом, Маргарет была права, но Барбара ему никогда не возражала, — а ведь когда она хочет проорать «Фу!» собаке, в голосе у нее ничего болезненного нет. В нашем постоянном девятичасовом классе она и д-р Стэнтон всегда тренировались друг с другом рядышком. С расстояния более двадцати шагов — или в этом роде — ему трудно было видеть Рауди, и когда мы оставляли собак сидеть или лежать, она с Рауди глаз не спускала и давала д-ру Стэнтону знать, если Рауди начинал шевелиться. В ответ д-р Стэнтон не скупился на советы насчет Фреды и другой ее немецкой овчарки, — советы, в которых, впрочем, она не нуждалась. Отец Барбары умер, когда ей было двенадцать. Потом, когда я рассказала Рите, до чего Барбара расстроилась из-за д-ра Стэнтона, Рита сказала, что она утратила вновь обретенную цель. Рита разговаривает в таком вот роде. Может, и все психотерапевты так. Роджер, племянник д-ра Стэнтона, казался ошеломленным и печальным, да и многие наши опечалились и перепугались, но Барбара была настоящей плакальщицей. Ей бы лучше уйти домой, но нам этого не разрешили. Я радовалась, что ее Фреда — при ней. С виду Фреда являет собою подлинный контраст Индии. Для овчарки она небольшая и в основном рыжевато-коричневая, с несколькими темными отметинами на морде и на спине, но и она, как Индия, удивительно чувствительна и интуитивна. В этот вечер она жалась к левому боку Барбары и не сводила с ее лица больших мягких глаз.

Нам пришлось слоняться по арсеналу по меньшей мере час. Двое офицеров записали наши имена и адреса. Народ закурил. Пол здесь так давно не натирали, что от былого блеска ничего не осталось, а в некоторых местах паркет даже выкрошился, так что Джерри позволил нашим курить.

— Знаешь, что мне это напоминает? — спросила Барбара. — Это символ рока. Похоже на дурной сон о собачьей выставке.

Она была права. Когда выводишь одного пса на один показ послушания, то проводишь на ринге максимум минут пятнадцать. В придачу, может быть, тренируешь пса, прогоняешь с ним пару номеров и выпиваешь чашечку кофе. А в оставшееся время слоняешься по залу. Но в этот вечер, пока мы слонялись, смотреть, само собой, было не на что, а когда нашим приходилось выводить собак наружу, их сопровождал коп. Как сказала Барбара, это было кошмарное видение собачьей выставки — без обустроенных рингов, без собак, ищущих — или теряющих — гантели, зато с расхаживающими повсюду должностными лицами, не судьями или стюардами, а копами, включая Кевина Деннеги.

— Эй, Холли, что хорошенького поделываешь?

Если мы с Кевином попадем в ад и встретимся в одном из бессобачных его кругов, он и там спросит, что хорошенького я поделываю. Мой дом на углу Эпплтон-стрит и Конкорд-авеню, недалеко от арсенала, а его — первый по Эпплтон-стрит. Кевин, который немногим старше меня, живет при мамаше. Она его перекармливает, и он выглядит так, будто не очень-то способен и штрафы за нарушение парковки выписывать, но работает он на транспортной развязке, ежедневно бегает трусцой вокруг Фреш-Бонд и всегда финиширует в Бостонском марафоне. У него рыжеватые волосы и голубые глаза. Задолго до того, как мы с ним познакомились, у него был пес. Собака умерла — событие, о котором Кевин говорит: «Я никогда не смог бы сызнова через это пройти». Произнося это, он двигает взад-вперед крупной своей головой, точно я держу в руках щенка, а он от него отказывается. Я всегда считала Кевина славным парнем, которому собака нужна.

— Ничего хорошенького, Кевин, — ответила я.

— Ага, — сказал он. — Слушай, а как по-твоему, не смогла бы ты мне кое-что порассказать?

— Aгa, — сказала я. — Пожалуй. Только я ничего не знаю.

Мы перешли к концу зрительских скамеек, где был привязан Рауди, и сели. Рауди лег, обнюхал пол, а потом стал настойчиво совать свой носище под скамейки. Хотя я никогда не видела в арсенале мышей, но мне говорили, что они тут есть и живут именно под скамейками. Может, Рауди мышь и учуял.

— Так что же здесь произошло? — спросил Кевин.

Я рассказала то немногое, что знала.

— Этот поводок, — сказал Кевин, когда я умолкла. — Не был ли он тонковат для эскимосского пса?

— Для маламута, — автоматически поправила я. — Да, об этом тут только что говорили. Он был чуточку тоньше, чем те, которыми пользуется большинство наших, но ведь что нравится, тем и пользуешься. Собака в этом не разбирается. Кожаные поводки немного дороже. Доктор Стэнтон заплатил за него, вероятно, ну не знаю, долларов двадцать. А может, пятьдесят. У него была уйма денег, а в собаках — вся его жизнь, так что, может, он и больше заплатил.

— У него были враги? — спросил Кевин.

Вопрос Кевина меня насторожил. Я по-новому на него взглянула. Большую часть времени он слишком много ест, патрулирует вокруг Фреш-Понд, выгребает листву из-под своей барбарисовой изгороди, а на досуге выспрашивает, были ли у покойников враги.

— Да, — сказала я. — Но это долгая история. Он был из твердохарактерных. Имел массу друзей и кой-каких врагов, но никого из них здесь нынче вечером не было.

— А как насчет этого типа, Гаролда Шагга?

— Кого?

— Шагга, — повторил Кевин, поглаживая Рауди, который перестал вынюхивать мышь, обнаружив, что Кевин вознамерился его почесывать. — Тот тип, который попался тебе у арсенала. Крупный такой парень. Блондинистый. Собирает банки и бутылки. Ты видела его у арсенала.

— Гэл, — догадалась я. — Да он же безобидный. Ото всех удирает. По-моему, доктор Стэнтон его даже и не знал.

— Слушай, — сказал Кевин, — мне с тобой еще надо поговорить. Будешь завтра дома?

— Ты приказываешь мне не уезжать из города, де проинформировав полицию?

— Верно, — сказал Кевин с более покорной, чем обычно, усмешкой.

Я не впервые заподозрила, что Кевин положил на меня глаз. Вот его мамаша на меня глаз не кладет. У нее в доме алкоголь под запретом, и пока я не купила дом по соседству, Кевин приноровился сидеть на заднем крыльце, когда ему хотелось пива, — даже в разгар зимы. Кевин не горький пьяница. Просто любит время от времени пропустить пивка «Бадвайзер», если, например, ровняет лужайку или расчищает проезжую часть. А теперь, когда промозгло, он порой посиживает-потягивает у меня на кухне. Миссис Деннеги этого не одобряет. Стив — тоже.

— Слушай, Кевин, — сказала я. — Мне правда не хочется отпускать на этот счет шуточки. Ты знаешь, что произошло? Имеешь понятие, кто это сделал?

— Ну, я крепко уверен, что не ты, — сказал он. — Иди домой. Мотай отсюда. Мне надо вкалывать.

Нескольких наших уже отпустили. Толпа в зале поредела, хотя там еще оставались тройки совещавшихся — коп, вожатый и собака. В одной из таких троек был Роджер, он стоял прислонившись к стене возле открытой двери в приют, а Лайон, его громадная сука-ньюфаундленд, разлеглась на полу у ног Роджера, словно гигантский тысячедолларовый плюшевый мишка, символ продовольственно-сельскохозяйственной организации. Рон и Виксен стояли поблизости, может быть дожидаясь своей очереди.

Ко мне подошли Винс и Рэй. Рауди рвался и пританцовывал на конце поводка, непрерывно издавая горловое рычание, которое было, как я надеялась, не более чем мольбой ко мне — выгулять его. Последний раз его, верно, выгуливали часа два-три назад.

— Холли, — необычно тихим голосом сказал Винс, — я хочу с тобой поговорить.

— Конечно, — ответила я, — но надо выгулять Рауди.

— Всего минутку, — сказал Винс. — Они сказали тебе, что ты можешь уйти?

— Ага, — сказала я.

— Тогда чего ты ждешь? Собирай манатки, бери Рауди и сваливай домой. Рэй говорит, у Роджера появилась сумасбродная идейка взять Рауди к себе.

— Исключено.

Я об этом думала. Чем угодно могла бы поклясться, что какие бы распоряжения ни сделал д-р Стэнтон относительно Рауди, Роджер в них не упоминался. Не то чтобы д-р Стэнтон недолюбливал Роджера или что-нибудь в этом роде.