Тревожный август - Хруцкий Эдуард Анатольевич (читать книги полностью .TXT) 📗
— Логично, но неразумно. Я начальник отделения Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?
— Вполне, только прошу документы показать.
Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку доверили машину.
— Все в порядке, — Червяков протянул обратно удостоверение. — Теперь спрашивайте.
— Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.
— Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган. Правда, машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.
— Почему же вам дали плохую машину?
— Теперь уже сказать трудно. Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.
— Вы помните этот ящик?
— Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.
— Больше вы не были у Ивановского?
— Был. В декабре.
— Зачем?
— В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже, на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, когда увидел в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.
Червяков снял очки, помолчал.
— В промкомбинате я передал заявление заместителю начальника охраны, фамилия у него странная, подождите, — Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. — Ага, вот… Шантрель.
— А почему же вы к нам не пришли?
Червяков опять надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.
— К вам я боялся.
— Ага. Так что произошло с вашей машиной?
— Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные…
— Какие?
— Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.
— Побудьте здесь.
Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.
— Слышал?
— Слышал.
— Поезжай в промкомбинат.
В кабинете директора промкомбината сидели двое: пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:
— Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?
— Какой кражи?
— Да…
— А вы из МУРа? — взволнованно спросила девушка. — Вы что же, нам не доверяете?
— Кому это вам? — Степан присел на стул.
— Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем.
Степан невольно улыбнулся. Это «размотаем» так не вязалось с ее аккуратной гимнастеркой, пушком на щеках и маленькими карими глазами.
— Вы уж объясните мне все по порядку, ладно?
— Дело простое. Очень простое, — горячо заговорила Анохина. — Вчера вечером пропало со склада четыре комплекта обмундирования. У нас есть предположение, что они похищены для продажи.
— Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь? — Степан опять усмехнулся.
— Конечно, и усмешки ваши неуместны, товарищ…
— Полесов.
— Товарищ Полесов, — закончила Анохина.
— Вы не обижайтесь только, договорились? — примирительно сказал Степан. — Здесь все немножко сложнее. У нас есть мнение, что эти два дела тесно между собой связаны. Правда, пока это предположение. Вы расскажите, что случилось.
— Такое, значит, дело, товарищ уполномоченный, — откашлявшись, начал рассказ пожилой человек в вохровской форме. — Я начальник военизированной охраны промкомбината. Вчера кто-то взломал окно каптерки и похитил четыре комплекта обмундирования. Гимнастерки и шаровары. Между прочим, диагоналевые. Шерстяные, значит. Мы их перед самой войной получали. Так они без дела лежали до срока.
— А почему без дела? — поинтересовался Полесов.
— Так мужчин всех забрали на фронт. Женщины у нас теперь в охране, а им галифе без надобности. Думаем, что кто-то свой расстарался. На продажу или, вернее, на Тишинку, на харчи менять.
— Вы мне покажите склад.
— Пошли.
Промкомбинат был небольшой. Всего несколько аккуратных двухэтажных домиков с огромными окнами. Каменный забор, с вышками по углам и проволокой по гребню, отделял его от тихой Шаболовки. Степан уже знал, что на вышках постоянно дежурят бойцы охраны, по проволоке пущен ток, у ворот караульное помещение. Люди же несли службу отлично. Да и в самом комбинате ювелирные изделия занимали сейчас только треть производства. Рабочие, опытные мастера-ювелиры, привыкшие к необычайной точности, выполняли особо секретные задания фронта, такие, что знать об этом даже ему, Полесову — чекисту и большевику, не полагалось.
Нет, с улицы сюда не проникнешь. Да и какой вор полезет на охраняемый объект ради четырех комплектов обмундирования, за которые на Тишинке можно получить только водку с закуской. Нет, здесь что-то другое.
Каптерка была небольшой. Обыкновенная каптерка, как на заставе у него, когда Степан служил старшиной на границе. Те же стеллажи по стенам, тот же запах кожи и ружейного масла.
Сейчас тюки с гимнастерками валялись на полу.
— Какие размеры пропали?
— Один — пятьдесят четвертый, рост третий, два — пятьдесят второй, четвертый, и один — сорок восьмой, третий рост, — сказал начальник охраны.
— Вот видите, — повернулся к Анохиной Степан, — видите, как получается: если бы брал просто для продажи, то схватил бы первую попавшуюся пачку и ушел. А здесь он размеры выбирал.
Степан подошел к разбитому окну, присел на корточки, осмотрел пол. Потом, выйдя из помещения, обошел здание. Под окном на траве валялись осколки стекла. Полесов еще раз оглядел раму. Да, рассчитано, на дураков. В разные стороны торчало минимум четыре острых как ножи осколка. И ни одной нитки на них, ни одной капли крови.
Он повернулся к начальнику охраны:
— Окно разбито изнутри. Кто-то вошел, открыл ключом дверь, выбил окно и забрал вещи. Причем этот «кто-то» имел сюда доступ, у него был ключ. У кого есть ключи?
— Только у меня и еще запасной в караулке.
— Все ясно. Где ваш заместитель Шантрель?
— Он в ночь дежурил, теперь сутки свободный.
— Принесите из отдела кадров его личное дело.
Машину они оставили на улице. Шантрель жил во флигеле, в глубине двора. Шли порознь, обходя сквер, на скамеечках которого под деревьями сидели старушки. Флигель был маленький. Четыре окна выходили в заросший палисадник.
«Ничего себе, домик тихий, — подумал Данилов. Сиди у окошка, чай пей и дыши озоном. Прямо дача. Только не пил здесь чай Григорий Яковлевич Шантрель, 1900 года рождения. Он здесь другим делом занимался, совсем другим».
Данилов прислушался, во флигеле было тихо. Через открытое окно доносился голос из репродуктора: «…Роман „Мать“ занимает важное место в творчестве Горького. В нем пролетарский писатель…»
— Второго выхода нет, — сказал за спиной Муравьев.
— Понятно. Ты, Игорь, здесь останься, в палисаднике, цветочки там всякие посмотри… Понял?
— Так точно.
— Белов и Полесов за мной.
Входная дверь была закрыта, и Данилов постучал. Осторожно постучал, как знакомый. В глубине квартиры по-прежнему мягкий актерский голос рассказывал о творчестве Горького.
Иван Александрович постучал сильнее, потом еще. За дверью закончилась передача о Горьком и начался концерт Александровича.
