Странники в ночи - Быстров Андрей (книга жизни .TXT) 📗
Я ползаю медленно, как насекомое
(Бываем порой насекомыми мы)
Из душа вода бьет меня, опаленную,
Глупую жрицу Богини Судьбы.
Еще долго из-за открытых ворот до Ани доносились упругие звонкие шлепки - отскоки мяча, равномерные, как взмахи маятника невидимых часов, отсчитывающих непостижимое время, выброшенное кем-то из вечной колеи.
42
День третий. Пронзительно заверещал телефон.
- Алло, - сказала Аня в трубку.
- Анна Николаевна? - голос был ни мужской, ни женский, ни механический, ни человеческий, а такой, будто говорила сама Пустота. - У вас осталось тринадцать дней.
Гудки отбоя.
43
На четвертый день Аня обедала в кафе. Не потому, что среди людей она чувствовала себя в безопасности - она знала, что безопасности для неё нет нигде. Она просто обедала в кафе - а почему бы и нет? - и мысленно в сотый раз перебирала все возможные выходы из ситуации. Впрочем, это только так сказано - перебирала все выходы... Какие там все, если она ни одного не видела.
Конечно, она никому не рассказывала о происходящем. Если бы и отыскался человек, хорошо знающий Аню и обладающий достаточно живым воображением, чтобы поверить ей, чем он смог бы помочь? Совершенно ничем. Нужно самой догадаться - а как тут догадаешься? Ни малейшей зацепки.
Аня совсем не удивилась, когда на черенке ложечки для мороженого обнаружила выбитую в металле и залитую красной эмалью цифру 12.
- У вас все ложечки пронумерованы? - спросила она официанта.
Парень (очевидно, подрабатывающий студент) недоумевающе сдвинул брови.
- Простите?
- Вот, - показала Аня. - цифра двенадцать.
- Не понимаю, - официант забавно тряхнул головой. - Вроде наша ложечка...Я сам взял её из... Но никаких номеров на наших ложечках нет, и я сначала не заметил... Вас это смущает? У нас все стерильно. Ну, хотите, я её заменю?
- Все в порядке, - сказала Аня, но мороженое есть не стала. Она сидела, глядя на стену, выложенную шахматным кафелем, черными и белыми плитками. По белой клетке вертикальной шахматной доски, в метре от пола, ползла зеленая гусеница. Ничего особенного в ней не было, кроме самого факта появления гусеницы в сверкающем чистотой кафе - особенное было РЯДОМ с ней, точнее, ЗА ней. Гусеница оставляла след, темно-вишневую дорожку на белом кафеле.
Словно фотографический блиц вспыхнул в памяти Ани, на миг осветив пустынную долину покинутого прошлого. Это было не воспоминание, а именно статичный моментальный снимок, яркий и четкий, но одинокий, вырванный из контекста событий, а потому бессмысленный. Он изображал холмы, лес, гору все залитое ослепительным серебром, с резкими черными тенями. Где это, что это? Аня не знала, но снимок явно имел и сегодняшнему дню определенное отношение... И не только и этому дню, но и к
/миру, лишенному звуков/
гусенице, ползущей по стене, к темно-вишневому следу... Нет, не к самому следу, а к его ЦВЕТУ, и даже не к цвету, а к тому, о чем цвет призван был напомнить. Но о чем? Какие наглухо заблокированные каналы памяти должны были открыться, куда увести? Аня напрасно терзалась, пытаясь установить связь. Так порой тщетно стараешься вспомнить прекрасно знакомое имя или название... Не из-за того, что оно очень нужно в данный момент... Но оно ТАК ХОРОШО ЗНАКОМО!
С белой клетки гусеница переползла на черную, где след едва ли мог быть виден. Но он оставался - интенсивный, светящийся.
- Мария Васильевна! - раздался чей-то начальственный голос. - Вы что, заснули? Уберите ЭТО немедленно!
Квадратная спина уборщицы заслонила гусеницу, и Аня мысленно возблагодарила за это... Кого? Неизвестно, но Ане почему-то невыносимо было увидеть, как волочившая вишневый след гусеница погибнет.
44
День пятый.
Аня почти не спала ночью, ворочаясь с боку на бок, то включала, то выключала лампу, и лишь под утро провалилась в недолгое забытье. Днем она чувствовала себя размагниченной, будто внутри распались какие-то нервные коммуникации. Она легла, мечтая снова заснуть - безуспешно. И сон не приходил, и ощущение разбитости в душе и теле не исчезало.
Тогда Аня решила ринуться в атаку. Она отправилась в магазин, где купила бутылку дорогого сухого вина, потом переоделась в праздничный наряд и громко запустила кассету незабвенной команды "АББА" с "Танцующей королевой". Нежные и звонкие гитары, торжествующий рояль смели остатки сумерек, застоявшиеся в углах комнаты даже днем. Аня выпила полный бокал вина, закружилась в танце. Легкое вино вызвало у непривычной к алкоголю Ани прилив эйфории. Ей вдруг показалось, что все печали отлетели прочь под напором вихревой мелодии...
Смеясь, Аня упала на диван и залпом проглотила содержимое вновь наполненного бокала. Это было ошибкой, потому что теперь вино произвело прямо противоположное действие. Головокружение из фестивального аттракциона превратилось в гнетуще-болезненную проблему. Аню тошнило, на лбу выступили капли пота, она тяжело дышала. Только ли вино было причиной её состояния? Вряд ли, ведь выпила она все-таки совсем немного по любым меркам.
Кое-как Аня доковыляла до ванной, разделась, встала под горячий душ. Тугие струи воды, хлещущие по обнаженной коже, принесли облегчение. Аня не торопилась вылезать - пусть это продлится подольше.
Круглое зеркало над раковиной запотело. Две набухшие сверху капли воды под собственной тяжестью побежали вниз, оставляя на туманном зеркальном стекле параллельные прозрачные дорожки. Трудно было усмотреть в этом явлении что-то из ряда вон выходящее, если бы... Капли не раздвоились наверху и вопреки законам тяготения устремились не только вниз, но и влево, прочертив короткие отрезки под углом в сорок пять градусов к вертикальным линиям.
На зеркале отчетливо вырисовывалась цифра одиннадцать.
Аня увидела ее; она закричала, закрыв лицо руками.
45
Шестой день не был похож на предыдущие, хотя его непохожесть никак не проявлялась внешне. Просто невидимая паутина, сотканная загадочными силами, словно отпустила Аню, пропала из её комнаты, из этого дня. Если бы Аню спросили, как она определяет свое ощущение свободы, она не нашлась бы с ответом. Но не было незримых тенет на окнах, не ползали по полу клочки лилового сумрака и не подкрадывалась к сердцу призрачная лапа.
Аня боялась поверить в отсутствие паутины... И в то же время ей так хотелось поверить! Может быть, её оставили в покое, удостоверившись в её неспособности догадаться, пойти навстречу... Или по каким-то другим причинам... Мало ли причин может существовать для тех, кого и назвать-то Аня не в состоянии! Так или иначе, ей было легко, она была свободна...
До тех пор, пока не включила телевизор.
Программа новостей подходила к концу. Спортивный комментатор завершил рассказ о футбольных баталиях и сказал с приветливой улыбкой:
- А теперь специальное сообщение для Анны Николаевны Даниловой. Анна Николаевна, вы не забыли, что у вас в резерве только десять дней? Не так много, но и не так мало...
Точно черные тяжкие небеса обрушились на голову Ани. Оглушенная, сгорбившаяся, она сидела у экрана, где уже передавали прогноз погоды. Бежать, вырваться из этого ужаса... Бежать?! Но куда?
В Санкт-Петербург, к единственному близкому человеку, к дяде, Александру Львовичу Штерну. Он один выслушает, поймет... То есть Аня, разумеется, не сможет рассказать ему всю правду, но это и ни к чему, коль скоро Штерн бессилен реально помочь. Он поймет и поможет в другом смысле поймет смятение Аниной души, утешит, успокоит.
Бывший советский чиновник, Александр Львович Штерн не только не растерялся в новой эпохе, но и сумел извлечь из неё максимальные выгоды. Теперь один из богатейших людей северной столицы, он мог обеспечить Аню на всю жизнь, нимало не обеднев (что и предлагал ей неоднократно и весьма настойчиво). Александра Львовича, с одной стороны, огорчало упорное нежелание искренне любимой племянницы воспользоваться его щедростью, но с другой - он втайне гордился её жизненными правилами.
