Обман Зельба - Шлинк Бернхард (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Я тоже, в сущности, не знал ничего, кроме того, что смерть Вендта как-то связана с терактом. В его папке лежала карта Фирнхайма. Он был убит пулей из пистолета Лемке. Он давно знал Лемке, тот познакомил его с Лео, которой он помог скрыться после теракта. Может, он и есть тот самый пятый участник акции, которого привез с собой Лемке? Которого не знала Лео? Который успел раньше ее оказаться в психиатрической больнице?
Когда баржа проходила Швабенхаймский шлюз, я сошел на берег. Я дошел до прибрежной деревушки Швабенхаймер-Хоф и сел за столик на террасе маленького отеля «Якорь». Многие целыми семьями пришли сюда пешком или приехали на велосипедах из Ладенбурга, Неккархаузена или Гейдельберга. Время послеобеденного кофе и пирожных уже прошло, отцы семейств постепенно переключились на пиво, и дети хныкали, потому что тоже чего-то хотели, но не знали чего. В стене дома была ниша, и в ней стояла Мадонна в голубом платье и синем плаще. Через два столика от меня сидела женщина средних лет, читала газету, пила вино и, судя по всему, была в прекрасном настроении. Она понравилась мне. Эмансипация эмансипацией, но прийти в полном одиночестве в ресторан отеля и сидеть за столиком с газетой и бокалом вина в свое удовольствие — это могут позволить себе мужчины, но не женщины. А она позволила себе это. Время от времени она поднимала глаза, изредка наши взгляды встречались.
Когда пришло такси, которое заказал мне хозяин, я, расплатившись с ним, подошел к ее столику, сел, сказал ей, что она мне очень понравилась, встал и ушел, едва она с удивленной улыбкой успела поблагодарить меня за комплимент. Кажется, я при этом немного заикался.
По дороге в Гейдельберг я сначала испытывал гордость за себя. Потому что я, в сущности, человек застенчивый. Потом я разозлился на себя. Почему я ушел? Почему не остался за ее столиком? Разве в ее улыбке не было приглашения, обещания?
Я уже хотел сказать водителю, чтобы он развернулся и ехал обратно. Но не сделал этого. Нельзя желать сразу слишком многого. А обещание — может, оно было только потому, что она видела по мне, что ей не придется его выполнять.
22
Напишите статью!
У Бригиты сидел Пешкалек.
— Мы хотели вместе навестить вас, но тут позвонил комиссар Нэгельсбах. От всей души поздравляю! Вас отпустили на свободу до суда?
— Не знаю. Может, никакого суда вообще не будет. Вздорный старик, который упрямо твердит, что теракт был не в Кэфертале, а Фирнхайме, — может, они, наоборот, сочтут за благо больше не видеть и не слышать меня.
Пешкалек наморщил лоб.
— Вы сказали им, что теракт был совершен в Фирнхайме?
Я кивнул.
— Я думаю, они отпустили меня, потому что…
— Да вы что, с ума сошли?.. — перебил меня ошеломленный Пешкалек. — Я же вам объяснил, как надо было действовать. Вы должны были взорвать эту бомбу на процессе. А сейчас это была не бомба, а петарда. Никто ее не видел и не слышал. Что же теперь будет с процессом? — Он пришел в ярость. — О чем вы думали? Вы пустили насмарку всю мою работу. Мне что теперь — начинать все сначала? Вам уже не важно, что полиция скрывает теракт? Вам плевать, что процесс превратится в фарс? — Он уже кричал на меня.
Я не понимал его возмущения.
— В чем дело? Взрывать бомбы — это ваше ремесло, а не мое. Возьмите да напишите статью!
— «Статью»! — Он махнул рукой, разочарованно, но уже без злости. — С ума сойти! Мы уже были у цели, у нас в руках донесение американцев, вам предстоит суд — и вот все пропало.
Бригита смотрела то на него, то на меня.
— Донесение, которое я…
Я перебил ее. Пока я не понял, почему Пешкалек закатил мне такую истерику, я не хотел, чтобы он знал о том, что я показал полиции копию донесения. Поэтому я сам пошел в наступление:
— Что «пропало»? И что это значит: «мы были у цели»? Что это за цель?
Но опять махнул рукой и встал.
— Мне очень жаль, что я раскричался… — сказал он с вымученной улыбкой. — Вы тут ни при чем, это у меня от отца. Моя мать выдерживает только потому, что у нее слуховой аппарат и она его отключает, как только он начинает кричать.
Бригита уговорила его поужинать с нами. После ужина он помог Ману написать школьное сочинение. Из «Похода в планетарий» вышел «крутой репортаж», и Ману был в восторге от Пешкалека. Бригите он тоже понравился. Когда он помогал ей на кухне мыть посуду, он предложил ей перейти на ты. Потом, уже за бутылкой вина, она внесла предложение, чтобы и мы с ним тоже перешли на ты, и я не нашел повода отказаться.
— Герд.
— Инго.
Мы чокнулись. Но чувствовал я себя при этом не очень уютно.
23
Рип
На следующий день я поехал в Хузум. Это была поездка на край света. Горы и леса за Гисеном становятся однообразными, города за Касселем — беднее, а земля, начиная от Зальцгиттера, плоской и унылой. Если бы у нас диссидентов отправляли в ссылку, то наверняка сюда, на Штейнхудское озеро.
В секретариате Евангелической академии я выяснил, что ректор, о котором мне рассказывал Титцке как о бывшем соратнике Лемке, сейчас проводит семинар «Устрашен, подавлен, потрясен… О методах борьбы с опасностями современного мира» и что я просто могу войти в аудиторию и сесть на любое свободное место, а в перерыве обратиться к нему со своим делом. Я нашел аудиторию и тихо прокрался на последний свободный стул. Докладчик как раз сообщил, что заканчивает, и сдержал слово. Хотя и с некоторым опозданием. Я еще успел узнать, что подавленность есть пассивная позиция, а потрясение — активная и что мы должны не прятать голову в песок, а активно противостоять вызовам современного мира. Кроме того, я познакомился с законом энтропии; согласно этому закону современный мир добром не кончит. Бородатый мужчина лет пятидесяти поблагодарил докладчика, сказал, что тот своим докладом протянул нам всем руку братской помощи и что нам следует с искренней благодарностью принять эту помощь. Для этого он приглашает всех на дискуссию в четырнадцать тридцать, а сейчас — перерыв на обед. Похоже, это и был ректор, который в 1967–1968 годах сидел с Лемке в первом ряду кинотеатра и смотрел итало-вестерны. Сначала его окружили участники семинара. Когда они наконец разбрелись, захватив с собой и докладчика, он остался один и принялся что-то писать.
Я поздоровался и представился.
— У меня к вам вопрос, который не имеет никакого отношения к семинару. Я частный детектив, расследую одно убийство, и вы, возможно, знаете или знали когда-то главного подозреваемого. Вы ведь учились в Гейдельбергском университете в шестьдесят седьмом — шестьдесят восьмом годах?
Он вел себя очень осторожно: сначала попросил меня показать удостоверение, потом набрал номер секретариата и потребовал связать его с офисом фирмы Вендт в Гейдельберге, где фрау Бюхлер подтвердила ему, что я действительно расследую убийство молодого Вендта по поручению его отца. Услышав это, он побледнел.
— Ужасное известие, — сказал он, положив трубку. — Человек, которого я знаю, стал жертвой преступления… В вашей профессии это, наверное, привычное дело. А в моем мире это воспринимается как страшная угроза.
Известие о смерти Вендта действительно потрясло его. Поэтому я не стал протягивать ему руку братской помощи, указывая на то, что потрясение предпочтительнее подавленности.
— Когда вы общались с Рольфом Вендтом?
— А когда в Гейдельберге был СКП, Социалистический коллектив пациентов?.. После того как он развалился, Рольф стал искать новые пути, новое направление, познакомился с нами и был для нас какое-то время своего рода младшим братом. Ему тогда было лет семнадцать или восемнадцать.
— Вы говорите: для нас. Вы имеете в виду себя и Хельмута Лемке?
— Себя, Хельмута и Рихарда — нас было трое друзей. — Он задумался. — Понимаете, как ни потрясла меня смерть Рольфа, но, вспоминая прошлое, я вижу, что мертвый Рольф для меня не более мертв, чем те двое, которые еще, наверное, живы, но о которых я уже много лет ничего не слышал. А ведь мы тогда жили так, как никогда больше не жили, — всеми мыслями, всеми чувствами в настоящем. Несмотря на мечту о мировой революцию. А может, благодаря ей? Когда становишься старше, часть души тянется к прошлому, а голова занята будущим. И в то, что дружба — это навек, тоже уже больше не веришь.
