Тогда ты молчал - фон Бернут Криста (первая книга .TXT) 📗
Давид решил разузнать подробности за обедом. Подумав так, он вдруг понял, что сильно проголодался и очень устал от всех этих стрессов. Но пока что Фабиан еще не отпустил остальную «семью» Гельмута: Сабина, Хильмар, Рашида и Давид все еще стояли на своих местах, не решаясь двинуться. Тем временем Гельмут ушел в угол, сел скрестив ноги на пол и закрыл лицо руками. Его всхлипывания становились все громче и мучительнее. Фабиан сидел рядом с ним, положив руку ему на плечо, и в чем-то тихонько его убеждал.
22
Мона уже в третий раз за это утро набирала номер сестры Плессена. Хельге Кайзер уже исполнилось семьдесят шесть лет. После смерти мужа она жила одна, автоответчика, естественно, у нее не было, а мобильного телефона — и подавно.
Ей просто нужно было, как в прежние времена, звонить беспрерывно.
А что, если она стала третьей жертвой? Что, если она уже лежит в своей квартире мертвая, в таком же состоянии, как и Соня Мартинес? Мона видела много трупов в стадии разложения: и такие, как труп Сони Мартинес, и другие, выглядевшие и вонявшие еще ужаснее, трупов, которые уже совсем не походили на человека, но она привыкла к этому. В противном случае она не смогла бы работать в полиции. Но все же она совершенно сознательно старалась не соотносить увиденное со своей жизнью, не думать о своей смерти или о смерти своих близких. Все же для себя она сделала необходимые приготовления: поставила условие, чтобы ее кремировали. Пожалуйста, никаких погребений! Она не хотела стать кормом для червей и личинок.
После десятого гудка она, расстроенная, положила трубку.
Криминалист-биолог-энтомолог, оказывавший ей помощь в расследовании одного из последних дел (он должен был на основании вида мух, личинки которых преобладали в трупе, определить длительность пребывания трупа в том месте, где его нашли), однажды признался ей, что ему нравилось представлять свой труп лежащим где-нибудь в лесу, медленно поедаемый личинками мух, жуков-оленей и гнилостными бактериями. «Земля к земле», — произнес он тогда и еще сказал, что мы таким образом просто превращаемся в другую материю и в этом смысле, если можно так выразиться, живем дальше. Мону эта идея оставила равнодушной. «Мертвое есть мертвое», — подумала она. И если уж исчезать, так лучше быстро, чисто и полностью — до состояния приятной, удобной в обращении и не имеющей запаха кучки пепла.
Она посмотрела на часы: сейчас начнется совещание. Мона обещала не упоминать о промахе Форстера, но сделать это оказалось труднее, чем она думала. Если она сейчас не дозвонится Хельге Кайзер, то молчать об этом станет почти невозможно. «От фактов никуда не деться», — подумала она. Фактом было то, что она уже три часа пытается дозвониться до этой старухи, но вполне возможно, что этой женщине — старой, с не очень здоровыми ногами, не имеющей никого, кто мог бы помочь ей, — нужно именно столько времени, чтобы сходить за покупками. А может, она как раз в отъезде. Пожилые люди в наше время много путешествуют.
Мона заметила, что стала нервничать. Это было плохим знаком. Если не она, то кто же тогда будет спокойным?
«Ничего не получается из запланированного», — подумала она.
Плохо было не то, что у них не хватало одной или нескольких частей мозаики, чтобы в конце концов получить целостную картину преступления. Плохо было то, что они вообще не знали, какие детали искать, — они даже не знали, сколько их, этих деталей. Было ли важно то, что Плессен усыновил своего сына и ничего не сказал об этом на допросе, или же он просто постеснялся и поэтому промолчал? Было ли важно то, что он соврал им, говоря о своей сестре, или же он просто хотел уберечь пожилую женщину от марафона допросов, которые, с его точки зрения, были излишними и мучительными? Мона закурила еще одну сигарету, уже шестую за этот день. Когда все это закончится, ей придется сократить количество выкуриваемых сигарет. Вкус вот этой, к примеру, она даже не почувствовала. Ей нужно довести количество сигарет до пяти, максимум до шести в день. С этим она справится без труда, как только доведет дело до конца.
Да, да, Мона, так оно и будет.
Так должно быть.
Да, да. Успокойся.
Несмотря на то, что державшаяся жара была редкостью в этих широтах, все просто истосковались по прохладе. Дождь — да, пожалуйста! Прохладный воздух, который за несколько часов выгонит удушливые испарения из бюро, — прекрасно! Сегодня вечером обещали грозу, а через два дня — падение температуры в тридцать градусов ровно наполовину.
Дай-то Бог!
Мона погасила сигарету и открыла окно. Она взяла документы, необходимые для совещания, и уже хотела выходить из комнаты, как зазвонил телефон. Раздавались двойные звонки, а это означало: звонят не из отдела, а из города. Мона еще подумала, брать или не брать трубку, потом вспомнила желтозубую учительницу, поймавшую Лукаса на прогуливании школы, почувствовала укоры совести, вернулась к столу, закрыла окно и сняла трубку.
— Криминалгаупткомиссар Зайлер, 11-й отдел. Чем могу вам помочь?
Властный женский голос в трубке спросил:
— Это вы только что звонили мне?
Мона посмотрела на дисплей. Длинный номер с междугородним кодом. Это был тот номер, который она безуспешно набирала на протяжении нескольких часов.
— Фрау Кайзер? — спросила она, боясь поверить, что звонила действительно сестра Плессена.
У пожилой дамы есть цифровой телефон с определителем номера, но без автоответчика?
— Да. Вы несколько раз звонили мне. Я ходила по магазинам, а потом, наверное, не слышала звонка. Но я увидела ваш номер на этой штуке и подумала: дай-ка позвоню, а вдруг что-то срочное.
— Да… Очень хорошо, что вы позвонили, фрау Кайзер. Я — главный комиссар уголовной полиции Мона Зайлер. У вас найдется сейчас немного времени? Речь идет о вашем брате.
— О Фабиане? С ним что-то случилось?
В ее голосе не слышалось особого волнения. По крайней мере, такого, с каким говорила бы сестра о любимом брате, когда ей звонят и полиции.
— Да, — сказала Мона. — Это как посмотреть. У него-то все в порядке. Но…
— Слава Богу. Я имею в виду, что рада за него. Знаете, мы, собственно, почти не поддерживаем отношений. Я даже не знаю, чем он занимается.
— Ну он…
— Правда, прошло много лет с тех пор, когда я хоть что-то слышала о нем. Я совсем… Он давно не давал о себе знать, все последние годы. Словно исчез из этого мира.
— Нет, не исчез. Но есть кое-что, в чем вы, наверное, могли бы мне помочь. Пожалуйста, не кладите трубку, мне тут как раз кто-то звонит по внутреннему телефону.
Мона переключилась на внутреннюю линию. Звонил Бергхаммер, желая знать, почему ее нет на совещании. Она ответила, что опоздает на десять-пятнадцать минут и потом объяснит причину задержки. Бергхаммер согласился с этим и положил трубку.
— Фрау Кайзер? Вы еще здесь?
— Напомните, как вас зовут?
— Мона Зайлер, главный комиссар уголовной полиции. Я…
— Вы не могли бы мне объяснить, что все это означает? Вы говорите, с Фабианом все в порядке, однако хотите поговорить со мной. Что случилось, ради Бога?
Мона сделала глубокий вздох и перешла к medias res [21], пока женщина ее опять не перебила. Если Хельга Кайзер действительно много лет не поддерживала никаких отношений со своим братом, то она как-нибудь переживет неприукрашенную правду.
— Сын Фабиана Плессена, ваш, э-э, племянник. Он погиб. Насильственная смерть. То же самое случилось с одной из пациенток господина Плессена. Поэтому мы должны с вами поговорить.
— О Боже! Это ужасно!
— Да, это так, и поэтому нам обязательно надо…
— Мне так жаль Фабиана. Это ужасно. Бедный мальчик.
О ком она говорила? О Фабиане Плессене, своем брате, или о его приемном сыне? Да все равно, однако, их разговор складывался как-то трудновато.
