Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Боголюбов махнул рукой:
– Спасибо, мне тут рядом!
– Ну-ну, – ответил дядька и загрохотал дальше.
На участке писателя Сперанского от валившего снега все казалось меньше: дом с деревянными колоннами как будто присел и нахмурился, круглые кусты недоуменно топорщили запорошенные ветки.
Оставляя темные расплывающиеся следы, Боголюбов взошел по пологим ступеням, постучал в переплет стеклянной двери и шмыгнул замерзшим носом. Мотя возле его ноги трясла ушами и, кажется, тоже шмыгала носом.
Боголюбов прислушался и еще постучал. Подождал и, приставив ладонь козырьком к глазам, заглянул внутрь. Ему показалось, что в доме мелькнул желтый огонек. Мелькнул и пропал. От дыхания холодное стекло запотело, он протер его рукавом.
– Алексей Степанович! – крикнул Боголюбов негромко. – Это я, новый директор музея!
И опять прислушался.
Мотя вдруг перестала отряхиваться и насторожилась.
Зазвучали шаги, стеклянная дверь распахнулась.
– Я снова мешаю вам работать! – вскричал Андрей Ильич, не дав Сперанскому рта раскрыть. – Знаю, знаю, но москвичи бесцеремонны до ужаса, чем и славимся! Вы меня извините, Алексей Степанович!
– Здрасте, – сказал Сперанский хмуро. – Заходите.
Боголюбов кинулся было привязывать Мотю к перилам веранды.
– Бросьте, – сказал Сперанский, глядя в сторону. – Заходите с собакой.
– А я к вам с вопросиками, – продолжал наддавать Боголюбов. – Вы мне в прошлый раз показывали картины вашего батюшки и рассказывали, что Анна Львовна их очень ценила.
– Вы проходите, проходите. – И Сперанский подтолкнул его мимо кабинета, куда Боголюбов вознамерился было войти, в большую комнату с картинами. Андрею Ильичу показалось, что их стало меньше. Жаль, что он не обладал наблюдательностью сыщика из детектива и точно не мог вспомнить, сколько их было в первый его визит!..
– Погода-то, погода! – оглядываясь на хозяина, Боголюбов потер руки, как бы их отогревая. – Снег пошел, самый настоящий! Просто конец света какой-то!
– Да конец света уж давно наступил, – молвил Сперанский безучастно. – А вы только что это заметили?..
– Тут я не силен, – признался Боголюбов. – Не могу ничего сказать. Мне кажется, конец света – такое широкомасштабное мероприятие, что его не заметить сложно. А вы думаете, наступил? Предвестники были?
Сперанский пожал плечами. Он держался холодно и с какой-то безнадежной досадой, как будто новый директор музея ему давно и окончательно надоел, но поделать с ним ничего нельзя, не выгонишь же.
– Вы говорили, что у вас вопросы какие-то?..
– Да все об искусстве, о местном, так сказать, искусстве!.. Я бы очень хотел картину вашего батюшки посмотреть, которую вы Анне Львовне подарили! Чудная картина, и она так восхищена была!
– А разве… – начал Сперанский, осекся и как будто спохватился, – да ведь я вам говорил, что портрет, должно быть, остался у нее в доме. Вам нужно с наследниками связываться, они покажут, если сочтут нужным…
– Ну-у, – протянул Андрей Ильич, – где их возьмешь, наследников-то! Да и не знают они меня. А вас наверняка знают, Алексей Степанович! Может, вы позвоните, договоритесь? Великое одолжение мне сделаете, великое!.. А мы бы взаимообразно в музее литературные чтения организовали, встречи, так сказать, общественности с писателем, – продолжал Боголюбов вдохновенно сочинять на ходу, – а то вот сегодня звонил директор школы, просил меня выступить перед учениками, рассказать им о британском искусстве, а что ж мы все о британском да о британском, когда у нас собственные, так сказать, исконные таланты имеются, да и поклонники наверняка есть тоже…
– Какие чтения? – перебил Сперанский в раздраженном изумлении. – Что такое?! У меня нет той картины, я вам уже говорил! Звонить я никому не стану, я не знаю никого!
– Да как же так, Алексей Степанович?! Вы столько лет с Анной Львовной знакомы, сами же говорили, родились и выросли здесь, а наследников ее не знаете? Быть такого не может!
– Я никого и ничего не знаю! – почти закричал Сперанский. – Какие наследники?! У нее был сын, я его в глаза не видел, он всегда жил с отцом. Анна Львовна нас не знакомила! Нужно вам, сами ищите телефоны, сами звоните!
– Не хотите, значит, мне помочь, – констатировал Боголюбов. – А я, честно признаться, на вас большие надежды возлагал.
– Какие надежды?! – совсем рассвирепел писатель. – Что вам нужно? Что вы вынюхиваете? Занимайтесь своими делами!
– Я и занимаюсь. Музей – как раз мое дело, Алексей Степанович. Вверенное мне, так сказать, лично министром. Он меня к себе вызвал и вверил. Вот я и занимаюсь.
Тут он повернулся спиной к Сперанскому и лицом к картинам и стал их рассматривать. За его плечом писатель медленно и глубоко дышал. Боголюбов подумал, что он сейчас ударит его чем-нибудь тяжелым по голове. Андрей даже представил себе, как это будет.
Раз – рывок воздуха, молниеносный удар, и все. Сделать ничего он не успеет.
– Когда умер ваш отец?
– Что?!
Боголюбов повторил, так же медленно и раздельно:
– В каком году умер ваш отец?
Сперанский помолчал, как будто не сразу вспомнил.
– В восьмидесятом. Давно.
– Понятно.
И Боголюбов опять уставился на картины. Молчание длилось довольно долго. За окнами в саду валил отвесный снег. И вправду конец света!..
– Ваш батюшка был дружен со старым директором музея?
– Я не понимаю, какое вам дело до моего отца?
– Мне интересно, – жестко сказал Боголюбов. – Это что, секретная информация?
– Какая еще секретная, – пробормотал Сперанский. – Да, да, мой отец и старый директор дружили. В нашем городе вся так называемая интеллигенция состоит или в дружбе, или в знакомстве, или в родстве.
– У вас не осталось его работ? Старый директор, насколько мне известно, тоже писал картины, как и ваш батюшка. В его доме, то есть в моем теперь нет ни одной. А у вас?
Сперанский сделал шаг назад, отвернулся, подошел к буфету и зачем-то распахнул дверцу. Даже по его затылку Андрей Ильич понял, что сильно его напугал. Чем?.. Чего он мог испугаться?.. Когда Боголюбов только начал приставать, Сперанский был раздосадован, пожалуй, раздражен, но уж точно не испуган. А сейчас?..
– Видите ли, – начал Сперанский, бесцельно переставляя в буфете чашки, – когда отец умер, я еще не очень… Я был совсем молод, и мне не было дела до его… До его наследства, скажем так. Я не знаю… ничего. Картины отца – вот они, можете смотреть, а все остальное…
– Странное дело, – задумчиво произнес Боголюбов. – Какие-то тайны! Если старый директор рисовал, почему ничего не сохранилось?.. Ни у него в доме, ни у вас? Может, у Анны Львовны?
– Я не знаю!.. Да и какая разница?!
Боголюбов пожал плечами.
На стене прямо перед его носом висело неопровержимое доказательство того, что разница есть и тайна есть, но сказать об этом Сперанскому он уж точно не мог!
– От чего умер ваш отец?
Сперанский сильно хлопнул дверцей буфета.
– Он быль очень пьющим человеком, как вся русская интеллигенция в провинции. Мы здесь никому не нужны и никогда не были нужны, только всем мешаем!
– То есть он умер от белой горячки?
– Он умер от инфаркта! То есть от жизни. Жизнь довела его до смерти.
– Вы утверждали, что он жил прекрасно, никуда не стремился и большего не желал.
Сперанский в упор посмотрел на Боголюбова. Теперь Андрею Ильичу показалось, что он страдает – по-настоящему, всерьез.
– Извините меня, – сказал Боголюбов, – если я позволил себе…
Сперанский кивнул.
Андрей Ильич выбрался на улицу, вдохнул полной грудью и поднял воротник куртки.
…Как все запуталось. Все запуталось, перевернулось и переплелось, и, чтобы распутать, понадобятся месяцы. А лучше вообще ничего не распутывать, оставить все как есть. Это называется – принять правила игры, очень по-американски!.. Я принимаю правила игры, какими бы они ни были, и живу в соответствии с ними, и в конце получаю выигрыш. Это очень просто.
