Дело длинноногих манекенщиц (Сборник) - Гарднер Эрл Стенли (полные книги .txt, .fb2) 📗

Снова кивок. Я перевел взгляд на Белинду:

– Ты знаешь, что Мэгги умерла?

– Знаю, – она отвечала дрожащим шепотом, еще не успев, как мне показалось, прийти в себя. – Он мне об этом рассказал. Говорил и улыбался.

– Проблеск христианского милосердия, не может этому противиться… Итак, господа, – я повернулся к полицейским, – присмотритесь хорошенько к этому Гудбоди. Наиболее садистский и психоптатичный убийца, какого я встречал и даже о каком когда-либо слышал. Человек, который повесил Астрид Лимэй на крюке. Человек, который приказал заколоть Мэгги вилами на лугу в Хейлере. Человек, который…

– Вы сказали: заколоть вилами? – спросил де Граф. Было видно, что это – не умещается у него в голове.

– Минуточку. Человек, который довел Георга Лимэй до безумия, оказавшегося смертельным. Человек, который пытался и меня убить тем же способом, человек, который сегодня трижды пытался меня убить. Человек, который сует бутылку джина в руку полубеспамятного наркомана, отлично зная, что это – смерть. Который после бог знает каких истязаний и пыток бросает в канал людей, обмотанных оловянными трубами. Который принес деградацию, безумие и смерть тысячам одурманенных людей во всем мире. Он сам назвал себя главным кукловодом, который приводит в движение тысячи насаженных на крюки кукол на цепях и заставляет всех их танцевать то, что он им сыграет. Танец смерти.

– Это невозможно, – отозвался ван Гельдер. Он выглядел ошеломленным. – Этого не может быть. Доктор Гудбоди? Священник…

– Его зовут Игнатиуш Катанелли, и он фигурирует в наших досье. Бывший член «Коза ностра» с Восточного побережья. Но даже мафиози не могли его переварить. Как известно, они никогда не убивают без цели, но только из принципиальных коммерческих, так сказать, соображений. А Катанелли убивал, потому что влюблен в смерть. Вероятно, когда был мальчиком, обрывал мухам крылышки. Когда же вырос, мухи перестали его удовлетворять. Ему пришлось покинуть Соединенные Штаты – мафия вынудила его.

– Это… это бред… – Бред или нет, но румянец так и не возвращался на щеки Гудбоди. – Это возмутительно. Это…

– Тихо, – остановил я его. – У нас есть ваши отпечатки пальцев и антропометрическая карта. Должен сказать, что шло у него тут все как по маслу. Заходящие в порт пароходы оставляют героин в герметически закупоренном и снабженном грузилом контейнере у одного из буев при входе в порт. Потом героин забирает баржа и перевозит на Хейлер, где передает в тамошнюю кустарную мастерскую, выпускающую кукол, которые затем попадают сюда, в этот оптовый магазин. Вполне безобидно, не правда ли? Только вот одна из многих, специально помеченная кукла начинена героином.

– Это нелепо, нелепо, – выдавил Гудбоди. – Вы же ничего не можете доказать.

– Я и не собираюсь ничего доказывать, потому что намерен убить вас через несколько минут. У него целая организация, у этого нашего приятеля Катанелли. На него работали все, от шарманщика до исполнительницы стриптиза. Шантаж, деньги, наркотики, наконец, угроза смерти – и любой был нем, как могила.

– Работали на него? – Де Граф все еще не поспевал за мной. – Но каким образом?

– Продавая и распространяя. Часть героина, сравнительно небольшую, оставляли тут, в куклах. Другие куклы шли в розничную продажу – в магазины или на лоток, с которого они продаются в парке Вондел, а также, вероятно, на другие лотки. Девушки Гудбоди закупали эти особо помеченные куклы в совершенно легальных магазинах и посылали их за границу мелким распространителям героина либо наркоманам. В парке Вондел куклы задешево сбывали шарманщикам, которые были связующим звеном с кончеными наркоманами, достигшими такой безнадежной стадии, что нельзя им позволить появляться в приличных ресторанах, если, конечно, такие паршивые притоны, как «Новый Бали», можно назвать приличным рестораном.

– В таком случае, как же это могло произойти, что мы до сих пор ничего об этом даже не слышали? – спросил де Граф.

– Отвечу и на это, но чуть позже. А пока – еще о распространении. Значительно большая часть упомянутого товара выходила отсюда в ящиках с Библиями, теми самыми, которые присутствующий здесь святой отец так щедро раздаривал по всему Амстердаму. Некоторые из этих Библий были внутри выдолблены. Эти молодые души, которых Гудбоди в невыразимой доброте своего христианского сердца пытался исправить и спасти от судьбы худшей, чем сама смерть, приходили на его проповедь с Библиями в своих маленьких, белых ручках – некоторые, прости господи, ловко обряженные в монахинь. А потом они уходили, держа другие Библии в своих маленьких белых ручках, и торговали этой пакостью в ночных ресторанах. Остальной же товар, главная его часть, шел в Кастель Линден. Я что-нибудь упустил, а, Гудбоди?

Судя по выражению его лица, я не упустил ничего, достойного внимания, но он мне не ответил. Я приподнял пистолет:

– Ну, Гудбоди, думаю, что пора.

– Никому тут не дано права самовольно вершить суд, – резко произнес де Граф.

– Но ведь вы сами видите, что он пытается сбежать, – спокойно откликнулся я. Гудбоди стоял не шевелясь, а руки не мог бы поднять выше ни на миллиметр. И тогда, во второй раз за этот день, раздался за моей спиной чей-то голос:

– Бросьте оружие, господин майор!

Я медленно повернулся – и отбросил пистолет. Поистине кто угодно мог его у меня отобрать. На сей раз это была Труди, вынырнувшая из тени шагах в пяти от меня, с люгером, весьма решительно зажатым в правой руке.

– Труди! – Ошеломленный де Граф с ужасом вглядывался в радостно улыбающуюся золотоволосую девушку. – Ты что, ради бога… – Он вскрикнул, когда дуло пистолета ван Гельдера рубануло его по запястью. Пистолет де Графа с грохотом упал на пол, а когда полковник повернулся, чтобы посмотреть, кто его ударил, в глазах его отражалось только растерянное изумление. Гудбоди, Моргенштерн и Муггенталер опустили руки и достали из-под пиджаков револьверы. Количество материала, использованного для прикрытия их грузных тел, было так обильно, что, в противоположность мне, им не требовалась изобретательность специальных портных, чтобы скрыть очертания оружия. Гудбоди вынул платок и отер лоб, который очень в этом нуждался, после чего брюзгливо обратился к Труди:

– Ты не слишком спешила, а?

– Ах, это меня так забавляло, – заявила она радостно и беззаботно, со смешком, от которого застыла бы кровь в жилах даже у камбалы. – Я замечательно развлекалась почти целый час.

– Трогательная пара, не правда ли? – обратился я к ван Гельдеру. – Она и этот ее преподобный приятель. Такая доверчивая, детская невинность.

– Заткнись! – холодно оборвал меня ван Гельдер. Он подошел, ощупал меня, ища оружие, но не нашел. – Садись на пол и держи руки так, чтобы я их видел. Вы тоже, де Граф.

Мы сделали то, что нам приказали. Я уселся по-турецки, с локтями, опертыми о бедра и с кистями рук, свисающими у щиколоток. Де Граф вглядывался в меня, явно ничего не понимая.

– Именно к этому я и подходил, – в моих устах это звучало как оправдание. – Как раз собирался сказать, почему вы добивались столь ничтожных результатов в поисках источника этих наркотиков. Ваш доверенный заместитель, инспектор ван Гельдер, тщательно следил, чтобы вы не продвигались вперед.

– Ван Гельдер? – Де Граф, даже имея наглядные доказательства, все-таки не мог объять мыслью измену высшего офицера полиции. – Этого не может быть!

– Но ведь он сейчас целит в вас отнюдь не из пугача, – спокойно возразил я. – Ван Гельдер – это шеф. Ван Гельдер – это мозг. Он и есть истинный, Франкенштейн. Гудбоди – только чудовище, вырвавшееся из-под контроля. Правда, ван Гельдер?

– Правда! – Зловещий взгляд, которым ван Гельдер окинул Гудбоди, не сулил ничего хорошего, если говорить о будущем священника, впрочем, трудно было допустить, что у него вообще было какое-либо будущее. Я без малейшей симпатии взглянул на Труди.

– Что же касается нашей Красной Шапочки, господин ван Гельдер, этой вашей сладкой маленькой любовницы…