Леди-босс - Истомина Дарья (прочитать книгу .txt) 📗
Есть вещи, которые надо поскорее забыть, чтобы можно было жить дальше, и мне казалось, что я все это уже забыла начисто. Но в последнее время память все чаще возвращала мне эту картину. Я впервые поняла, что теперь мало чем отличаюсь от этих несчастных женщин и мне так же паскудно, невыносимо тяжко и отчаянно безвыходно, как тогда — им. Жажда ласки, прикосновения, проникновения заставляла меня постоянно думать все о том же, орать ночами, когда я оставалась наедине сама с собой, и метаться, комкая ледяные простыни… Это была нескончаемая мука.
Иногда я плакала до изнеможения. Иногда добиралась до кухни и клюкала. Но прекратила это, когда поняла, что от выпивки становится еще безысходнее.
Из медицинских книг я знала, что процесс превращения невинной девицы в женщину, в отличие от мужских особей, более протяжен во времени. Правдивость теоретических постулатов, изложенных в брошюрке: «Это должна знать каждая девушка», подтверждала и Гаша, признавшись как-то:
— Я это дело не сразу распробовала, Лизавета. Жила себе, жила… Все мои хотелки были терпелки. Ну раз Ефиму надо и для укрепления семьи, чтобы на сторону не косился… А так все удивлялась: и чего в этом хорошего другие бабы находят? Двоих Ефиму родила уж — никакого эффекта. А потом, уже за тридцать было, после Люськи… Как прорвало! Всю меня перевернуло наоборот, то я от Ефима бегала, а тут он от меня… И было мне аж тридцать четыре года! У меня глаза как бы промылись, все кругом — сплошная радость. Лепота и благодать… А главное, ночи никак не дождусь! При свете вроде бы стыдно, только весь день на уме — одно и то ж… И стало у меня к Ефиму совсем другое отношение. Так что то, что ты с Петькой выкинула, плюнь, забудь и не вспоминай. Это все одно детское любопытство. Учебная, можно считать, тревога… Оно к тебе само придет, не спросится… В положенное время.
Гаша тогда про Клецова все разнюхала и делала мне втык. Поскольку делать его было больше некому в связи с отсутствием присутствия мамулечки. И во всех остальных уроках, которые она мне давала как деве, она была откровенна и беспощадна, не раз повторяя:
— Главная красота, Лизка, не морду краской сандалить, а мыла и мочала не жалеть! Чтоб всегда аж скрипела от чистоты! Чтобы ни пятнышка…
Ну и так далее.
Все и впрямь вышло по-Гашиному. Потому что проснулась я, пробудилась, значит, аж через десяток лет после Петьки. И разбудил спящую царевну Сим-Сим.
Самое дикое было то, что его не стало, его не было, но он продолжал быть. Где-то там, во мне, в памяти тела. И когда я забывалась, проваливалась в сон, в трепещущей и мучительно сладкой мгле я снова слышала его дыхание, прикасалась плечом к его плечу, зарывалась лицом в мохнатость его груди, слыша, как гулко бухает его сердце.
И я знала, что люблю его, как никогда и никого не любила, и он — мой, и так будет всегда. Но все не могла разглядеть его лица, его глаз, услышать голос, потому что он всегда молчал. Потом все это расплывалось, истаивало и исчезало. И я кричала в тоске и отчаянии… И просыпалась от боли в искусанных губах, и каждый раз слышала один и тот же странный звук в голове, как будто звенела лопнувшая струна.
Все еще тянулась и никак не могла закончиться эта шалая весна. Я понимала, что должна что-то сделать с собой, переступить какой-то порожек, избавить себя от этого почти еженощного мучительного наваждения. И знала, что сделать этого еще не решусь.
ТОРМОЗНОЙ ПУТЬ
Элга и Вадим страшно удивились, когда я сказала им, как выковыривала наличку из Беллы Львовны Зоркие.
— Ерунда какая-то! — пожал плечами Гурвич. — Бред, в общем… Она прекрасно знает, что Туманские всегда держали в нашем банке заначку. И именно наличные… У них в депозитарии своя ячейка. Я знаю, пару раз с Викентьевной мотался. И она всегда подпитывала свой персональный загашник. После нее Семеныч распоряжался. Теперь это твое… Тоже личное. К банку это отношения не имеет. Просто там безопаснее, сейфы, шифры… Такой аварийный фондик. Когда срочно на лапу надо дать. Или на личные расходы… Всяких инспекторов она тоже оттуда подкармливала.
Я припомнила, что, когда Туманский собирался уезжать, мы с ним зарулили в банк "Славянка "Т", и я подписывала бумаги, касающиеся какого-то ключа или ключей. Но, во-первых, бумаг было много, во-вторых, я почти ничего не соображала, занятая одним — Сим-Сим смывается, а в-третьих, члены правления, среди которых была и Белла Львовна, были изумлены, если не больше, тем фактом, что на их горизонте возникла новая Туманская, а главное — тем, что Сим-Сим делал все, не объясняя причин, и старался провернуть оформление передаточных документов как можно скорее, так что я запомнила только это — их недоумение и тревогу. Банк "Славянка "Т" на банк был похож, как ворона на лебедя, Туманские открыли его на самой окраине, вблизи метро «Орехово», в «спальном» районе, арендовав и приспособив под невеликую банковскую команду стекляшку магазина «Союзпечать», пристроенную к громадному жилому корпусу. И если бы не мощные решетки на окнах и вывеска из черного стекла с надписью золотом, догадаться, что тут коммерческий микробанк, было бы трудно. Но подземелья у него были серьезные: бронированные двери, главное хранилище и отдельно — серые металлические стеллажи с выдвигающимися ящиками-сейфиками… Сим-Сим сказал мне:
— Сюда только в крайнем случае! Если припрет всерьез. Но лучше без меня ничего не трогай. Вернусь — разберемся.
Я хотела позвонить в банк и узнать, сколько там и чего в депозитарии. Но Вадим заржал:
— Откуда они знают? Если только отмычками не обзавелись… В заначку только ты имеешь право нос сунуть! Даже если там бриллианты из короны Российской империи — их дело десятое… Что кладешь, что берешь, никто не видит, тебя же одну оставляют с ящиком! Можешь хоть дохлую крысу хранить…
— Крыса будет иметь запах! — дернула носом Карловна. Она косилась на меня с любопытством. — Разве вы имеете нужду в наличных купюрах?
— Поимела! — огрызнулась я.
— Вам надлежало звонить мне.
— Звонила. Не знаю, где вы там в воскресенье шлялись.
— Я посещала дневной спектакль в театре по Метерлинку… «Синяя птичка».
Ага, вот оно в чем дело! Карловна уже сопровождает Михайлыча с его детворой в их культпоходах? Приручает она их или как? И знает ли про это законная мадам Чичерюкина или ушами хлопает? И что ей плетет Михайлыч? Дескать, товарищ по работе двинул в тот же театр на те же игрища?
Элга будто и не заметила моей озадаченности, заперла дверь в кабинет, передвинула стул к стене, на которой висели маски, влезла на него и сняла с крюка здоровенную, оскаленную клыками из слоновой кости эбеновую харю с выпученными глазами из океанских ракушек. Оказывается, харя прикрывала нишу в стене, в которой стояла картонная коробка из-под куриных кубиков «Кнорр», перевязанная шпагатом и проклеенная скотчем.
Она поставила коробку на стол, срезала шпагат и открыла ее. Пачки неновых хоженых долларов, немецких марок и еще чего-то европейского были перехвачены резинками.
— А-а, — протянул Вадик, — «четверговые», что ли?
— Да, это предназначалось для четвергов… Она называла это «мой чулок». Я полагала, Лиз, что вас Туманский поставил в известность.
— Ерунда! — сказал Вадик. — Он про эту заначку ни ухом ни рылом! Викентьевна боялась, что, если он разнюхает, тут же на фиг все спустит на ипподроме или в казино! Он же даже с охраной в «очко» дулся… Как только в кармане купюры зашевелятся — тут же все в игру! Между прочим, Лизавета, возле Маяковки такая контора есть, тотализаторная, с выходом на Европу. Там даже ставки на скачки в Ипсоме британском принимают, футбольное тото тоже. Скажем, продует какой-нибудь «Челси» «Манчестеру» и с каким счетом. Очень приличные ставки накачивались… Он оттуда не вылезал. Вот она его и держала на голодном пайке, в смысле начички. И наша касса была предупреждена, и в банке знали: без нее ему ничего не выдавать. Только с ее визой.
