Кухтеринские бриллианты. Шаманова гарь - Черненок Михаил Яковлевич (книги без регистрации .TXT) 📗
— Вот и расскажи правду! — оживился Аким Иванович. — Парни как-никак дольше нас с тобою проживут, своим потомкам перескажут…
В хорошем месте расположилось охотничье село Лисьи Норы. Со всех сторон — сибирская тайга с приметными названиями: Мудринская, Соболиная, Бурундучья. Рядом с селом — река, а за рекой опять таежная глухомань — Тунгусская. Тайга для лисьенорцев — что дом родной. Она их растила, кормила, а некоторых и хоронила.
Особенно богата дичью и зверем была Тунгусская тайга. По преданиям стариков, в ней кочевали енисейские тунгусы, среди которых шаманил некто Васька. Этот ловкач был не только шаманом, но и смекалистым дельцом. Бессовестно обирал тунгусов, выгодно сбывал меха рыскавшим по таежным стойбищам купцам. Поговаривали даже, что он имел связи с заграничными торговцами, облюбовавшими Сибирь за ее неисчислимые богатства. На темных махинациях шаман сколотил большое состояние и неведомыми путями раздобыл гербовую бумагу от самого томского губернатора, в которой значилось, что весь участок Тунгусской тайги переходит в его, шаманово, пользование.
С завистью смотрели лисьенорцы на Тунгусские кедрачи. Пробовали, как прежде, ходить туда на промысел, но редко кому удавалось вернуться с добычей. Только одного из лисьенорцев не трогал Васька — смелого и решительного промысловика Егора Иготкина.
Докатившаяся до Лисьих Нор весть о революции напугала Ваську-шамана. Чтобы не потерять свои владения, распустил он среди охотников слух, будто всех, кто пойдет в Тунгусскую тайгу, постигнет несчастье. Совсем приуныли лисьенорцы, лишь Егор Иготкин не побоялся Васькиных запугиваний. В первый же сезон после революции ушел отважный охотник в шамановы владения промышлять соболя. Ушел и не вернулся. Сильно уважали в Лисьих Норах Иготкина. Поэтому самые лучшие промысловики отправились на поиски односельчанина. Через неделю привезли домой его застывшее, пробитое из самострела тело.
Не перенесла смерти любимого мужа жена Егора. Тоскуя, день и ночь ждала единственного сына Степана, который нес воинскую службу на далеком Балтийском море. Но так и не дождалась.
Когда Степан Иготкин вернулся со службы, окна отцовского дома были заколочены. Лисьенорцы показали ему на сельском кладбище две завьюженные снегом могилки с лиственничными крестами. Тяжко было Степану в пустом родительском доме. Безысходная тоска скрутила его в бараний рог. Дальнейшая жизнь казалась бессмысленной.
Единственным утешителем Степана стал живущий по соседству преданный друг отца. Пятидесятилетний хант Темелькин знал почем фунт лиха. Сам недавно похоронил свою русскую жену и остался вдвоем с дочерью, которую за добрый и отзывчивый характер односельчане ласково звали Дашуткой. Вечерами он приходил к Степану, усаживался возле раскаленной печки-буржуйки и, посапывая набитой самосадом трубкой, по-своему философствовал:
— Пошто, паря, шибко тоскуешь?.. Выкинь тоску, плюнь… Девку тебе искать надо. Карошую девку!..
— Разве в глухомани хорошую найдешь, — чтобы хоть как-то поддержать разговор, вяло отвечал Степан.
— И-и-и, паря, пошто нет?.. Бери мою Дашку! Шибко сочный девка, послушный. Говорить ладно умеет. Самый раз замуж! Мордой совсем белая, как русский. Вся — в матку. Год-два много-много детей настрогаешь…
— Не до женитьбы мне сейчас.
— Эк, паря, упрямый, как бык-сохатый. Остепенись мало-мало. Не хочешь брать Дашку — тайгу ходи. Самый шибкий лекарства — тайга…
Поддавшись в конце концов настойчивым уговорам, Иготкин отыскал в кладовке широкие охотничьи лыжи, взял отцовское ружье и отправился в тайгу. За день еле-еле осилил с десяток километров, хотя до службы часто отмахивал добрых полсотни. Вернулся из тайги словно разбитый, без добычи, но вроде бы немного схлынула с души безысходная тоска. В следующий раз он почувствовал себя увереннее. Даже удалось подстрелить увесистого глухаря и трех рябчиков. День ото дня веселел взгляд Степана. Ослабшее от душевной боли тело стало крепнуть.
В один из дней, петляя по тайге, наткнулся Степан на свежую лыжню. Лыжня была неглубокой, вроде проскользил по сугробу подросток. Обрадованный близким присутствием человека, Иготкин поддал ходу. Увлекшись, задумался. Вывел его из задумчивости хлесткий, как щелчок пастушьего кнута, выстрел мелкокалиберной винтовки. Вздрогнув от неожиданности, Степан огляделся. Невдалеке между деревьев увидел невысокую фигурку. Сразу подумалось, будто подрастающий лисьенорец пробует охотничью удачу, но, приглядевшись к овчинному полушубку с беличьей оторочкой и пуховой шали на голове, сообразил, что стреляла молодая охотница.
— Здравствуй, землячка, — подкатившись на лыжах к ней, сказал Иготкин.
— Здравствуйте, — спокойно ответила девушка, отряхивая снег с подстреленного рябчика.
— Кажись, метко стреляешь, а?..
— Слава Богу, из однопульки не мажу.
— Давно охотишься?
— С детства.
— Сколько ж тебе сейчас годков?
— Уже восемнадцатый.
Степан вгляделся в молодое лицо. Порозовевшие от мороза щеки, алые, чуть припухшие губы, выбившийся из-под шали на лбу посеребренный инеем завиток русых волос и черные, как переспевшая смородина, глаза с лукавым прищуром делали девушку похожей на красавицу с цветной рождественской открытки.
— Ты чья, такая славная? — спросил Иготкин.
— Темелькина, — строго ответила девушка. — Не узнали?..
— Нет, не узнал. Стало быть, ты — Дашутка?
— Стало быть, так, — девушка улыбнулась. — А вас, Степан Егорович, я сразу узнала. Вернулись со службы, да?..
— Вернулся, — с внезапной веселостью проговорил Степан.
Последний раз он видел Дашутку еще до призыва на флот и теперь поразился тому, как выросла она за прошедшие годы, как похорошела.
Доктора и время вылечивают самые тяжкие раны. Со временем затянулась и душевная рана Степана Иготкина. А доктором стала Дашутка. Она заполнила в его душе ту пустоту, которая образовалась после смерти самых близких людей: отца и матери.
Весной Степан с Дашуткой справили свадьбу. Дашутка с небольшим узелком приданого пришла в дом Степановых родителей и в один день навела в нем порядок: желтизной засветился выскобленный пол, заголубели вымытые стекла окон, повеяло в доме теплом и уютом, памятным Степану с отроческой поры. Темелькин жить с молодыми отказался — не захотел покидать свою избу.
Через год у молодоженов родился сын. В честь погибшего деда новорожденного нарекли Егором, а Дашутка стала звать сына Егорушкой.
Когда в семье согласие да радость, время летит незаметно. Село Лисьи Норы находилось в стороне от больших дорог, жизнь здесь текла тихо, будто и не было в России революции. Изредка лисьенорцы, ездившие в губернский город, привозили смутные слухи о том, что началась какая-то новая политика, называемая НЭПом, что опять появились купцы, которые скупают пушнину для продажи ее за границу. Иготкин, занятый своим хозяйством, политикой не интересовался, а слухам, тем более сомнительным, не верил.
Однажды, в сумерках возвратившись из тайги, Степан грелся у теплой печки. Дожидаясь, пока Дашутка соберет на стол ужин, присматривал за сыном, резво бегающим по кухне. Неожиданно на крыльце послышался громкий разговор, затопали валенки. В распахнувшейся двери появился Темелькин, а следом за ним рослый мужчина в морской одежде.
— Дружка, паря Степан, тебе привел, — снимая меховую шапку, сказал тесть и, присаживаясь у порога на скамейку, как всегда сразу полез в карман за трубкой.
Короткий зимний день был на исходе. Лампу еще не засветили, и Степан не мог толком разглядеть лицо вошедшего моряка.
— Не узнаешь, едрено-зелено? — басом проговорил тот.
— Федос?.. — неуверенно спросил Степан, смутно припоминая своего сослуживца по эскадронному миноносцу «Самсон».
— Он самый, — пробасил моряк. — Федос, по фамилии Чимра. Забыл?..
— Как же забыть?!
Обнялись старые друзья, расцеловались.
За ужином Иготкин пробовал начать разговор, однако, заметив, что друг сильно голоден, умолк. Только когда Чимра наелся и поблагодарил хозяйку, Степан спросил:
