Следователь по особо важным делам - Безуглов Анатолий Алексеевич (книги без регистрации txt) 📗

— Станислав, вы писали портрет Залесской? — спросил я у него напрямик.

— Писал, — ответил он, солидно попыхивая погасшей трубкой.

— На память или с натуры?

— С натуры. Но я его не закончил.

— Почему?

— Не то, что хотелось. Он был задуман как портрет русской мадонны. И виделся мне при зимнем освещении.

Представляете, молодая женщина с истинно славянским лицом, с младенцем на руках на фоне окна. Большого, без занавесок. А сзади — уходящая далеко снежная степь, с синими полутенями, вдали одинокое дерево… Ну разве летом напишешь такое? Хотел писать заново зимой… — Он вздохнул. — Не судьба, значит…

— У вас не сохранился портрет?

— Незаконченный?

— Да.

— Сохранился.

— Вы не можете показать?

Коломойцев склонил набок голову и на мгновение задумался. —

— Вообще-то, у нас, художников, не принято раскрывать кухню… Но если вы настаиваете…

— Хотелось бы взглянуть.

— Что ж, если вы располагаете временем, я схожу принесу, — милостиво улыбнулся он.

Сбегал домой он довольно бистро. И когда принёс и положил на стол завёрнутый в газету подрамник, мне показалось, что от Станислава слегка попахивает спиртным.

Неужели успел где-нибудь приложиться? Наверное, показалось… На вопросы отвечал Коломойцев твёрдо.

— Вы поверните к окну, лучше будет видно, — подсказал он, когда я стал рассматривать незаконченную картину.

Коломойцев успел довольно детально выписать лицо.

Обнажённая длинная шея, плечи и грудь были только набросаны карандашом.

— Это вы домыслили? — спросил я, показывая на контуры торса.

— Зачем, — сказал он серьёзно. — С натуры…

— Выходит, Залесская позировала обнажённой?

— До пояса, — кивнул он.

— Как же она согласилась?

Коломойцев пососал мундштук трубки:

— Сначала стеснялась, не хотела. Тут как раз фильм показывали «А зори здесь тихие». Видели?

— Нет.

— Там есть сцена, когда девушки в бане купаются. Валерии её убедил. Ведь мы, художники, видим прежде всего красоту. И только её. А не грубую натуру…

— Выходит, Залесский знал о том, что Аня вам позирует?

— Разумеется. Замысел картины мы обсуждали с ним вместе. Вспомните, мадонны всех итальянцев, Боттичелли, Рафаэля, Да Винчи, — это, сразу видно, южные женщины.

Пейзаж, интерьер. Русская мадонна непременно просилась быть именно северной. Когда я писал, так и чувствовал — не то. Вот и отложил до зимы. Тем более Аня бы сейчас, с ребёнком на руках, смотрелась очень эффектно.

— Когда вы приостановили работу над портретом?

— Давно. В начале июня. Может быть, в конце мая…

— Можно мне пока оставить его у себя? — спросил я, заворачивая подрамник в газету.

— Вообще-то, я хотел его закончить… — Он замолчал.

И, встретив мой вопросительный взгляд, пояснил: — Валерии просил.

— Когда?

— В последний приезд, — просто ответил он.

Так мы незаметно подошли к вопросу, который я хотел задать, но обдумывал, как это лучше сделать.

— Для чего он приезжал? — спросил я словно бы невзначай.

— Не кошку похоронил, — сурово ответил Коломойцев. — Памятник надо поставить. Так разве здесь приличное могут сделать? Халтура! Работаю над эскизами… Хотелось бы что-нибудь лирическое. И чтобы проглядывало противоречие, что и есть на самом деле трагедия. — Он помолчал. — В искусстве и жизни.

— Больше у Залесского никаких дел не было? — задал я ему вопрос, как и Матюшиной.

— Обсуждали, где бы могли хорошо выполнить памятник, когда будет готов эскиз… Наверно, придётся мне освоить эту технику…

— По-моему, — вставил я, — надо иметь специальное образование. Во всяком случае, навык.

— Я занимался. Вспомнить только. Сделать две-три небольшие вещички. Я обязан увековечить память Ани…

Незаконченный портрет Залесской он согласился оставить мне на время. Я составил протокол допроса. На сей раз записывать показания Коломойцева было легче. Я уже свободней разбирался в его ужасной шепелявой дикции.

Когда Коломойцев читал протокол, я ещё раз внимательно пригляделся к нему. Но не мог обнаружить ни на лице, ни па руках ни одной бородавки. Даже родинки. Почему же прилепили парню такую неприятную кличку?

После яшинского заключения в ходе дальнейшего расследования необходимо было приготовиться к сюрпризам.

И вот следующий пришёл из Института судебных экспертиз, где я побывал перед последним отъездом из Москвы.

Заключение, в частности, гласило:

Любому человеку стало бы ясно, что это-набросок письма Залесской, обнаруженного после её смерти.

Прежде всего следовало разобраться, каким образом следы текста оказались именно на первой странице двойного листа?

Скорее всего, Залесская открыла тетрадь и стала писать, как писала бы на уроке-с первой строчки. По каним-то причинам написанное ей не понравилось. Она вырвала лист и уничтожила. С ним, естественно, выпал и последний (вторая половина).

Таким образом, получалось: мне попал в руки ВТОРОЙ и ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ЛИСТЫ.

Когда она снова принялась за письмо, то стала действовать разумнее: вырвала двойные листы ИЗ СЕРЕДИНЫ.

Вот почему окончательный вариант дошёл до нас не на ВЛОЖЕННЫХ один в другой, а на СЛОЖЕННЫХ друг к другу листах.

Более того, писала она его, отложив тетрадь в сторону.

Этим и объясняется тот факт, что на других страницах двойного листа и на обложке отпечатков не было.

Приходилось лишь сожалеть, что Залесская не подкладывала под листы тетрадь. В таком случае можно было бы выяснить, был ли ещё набросок.

Почему ещё? В целой тетради двойных листов шесть.

Как мы знаем, три ушло на последний вариант. Один — испорчен, другой — остался в обложке. Итого пять. Судьба шестого не известна. Не исключено, что его использовали раньше и к событию он никакого отношения не имеет…

Я изрядно повозился, прежде чем восстановил картину действия Залесской. Растерзал и исписал несколько тетрадей, пока не нашёл самое разумное и простое объяснение.

Итак, Аня писала письмо, тщательно все обдумывая и анализируя. Ни в коем случае не наспех. —У неё было время.