Плохие привычки - Горбов Анатолий Анатолиевич (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Повод был вполне уважительным и безобидным, о чем клятвенно заверяли приподнятые в удивлении тонкие брови. И все-таки что-то мне не нравилось. Может быть, я начал чувствовать фальшь, даже старательно спрятанную настоящим мастером?
— А скажи, к работе ли только имели отношение слова «Ты все… сделаешь… правильно?» — я старался сохранить интонацию Колосова.
Видимо, фраза не очень запомнилась Ирине, она уставилась на меня, не понимая, чего вообще от нее хотят. Она лихорадочно вспоминала и, оторопев, вспомнила, что именно говорил шеф, забираясь ей под юбку в тот самый момент, когда я произнес:
— Или «Нагнись, моя хорошая, вот так…» — я поражался, насколько легко вошел в роль возбужденного Колосова.
Лицо Ирины исказилось гневом, но брови оставались в удивленной приподнятости. На ее щеках, и так уже румяных от выпитого ликера, проявились яркие пятна, и моя любовь уронила бокал:
— Ты что, в квартире жучков натыкал? Придурок компьютерный, быстро отдал мне эту запись!
Это был мой приговор. Раненая любовь, которую я на своих руках тащил последние три дня, умерла, когда были озвучены «жучки». И у «придурка» опустились руки, предавая бездыханное тело земле. По этому когда-то красивому и желанному для многих людей телу тут же заметалась босыми ногами с безупречным педикюром и розовыми пятками моя бывшая вторая половинка. Муж и жена — одна сатана, даже если они не расписаны. Теперь, похоже, Ирина была одной сплошной Сатаной, невольно лишив меня личной дьявольской составляющей.
Она брызгала слюной, забиралась на стулья — искала жучков. Конечно же, в то, что их нет и не было, Ирина мне не поверила. Да и как еще можно было воспроизвести то, что происходило между двумя людьми в закрытой квартире? Ей грезились кошмары, в которых она занимала топ-листы порносайтов, и она с ужасом прорисовывала осуждающие лица родителей и родственников, а также ухмыляющиеся и приценивающиеся — знакомых парней. И еще презрительные — женские.
Видимо, это несколько отрезвило ее, и поток ругательств прекратился. Опасно злить человека, обладающего такой убойной записью. Иначе все ее кошмары станут явью.
Собиралась она быстро, словно покидала зачумленный район. Я почувствовал себя лишним, накинул куртку и ушел. Забыв головной убор и зонтик, я шел по улице вниз, к Дону, и крохотные капли дождя, казалось, моментально испарялись с моего пылающего лица.
Неожиданный удар судьбы. Именно так гадалки говорят, когда выпадает перевернутый пиковый туз. Неожиданный… Только вот был ли он неожиданным? Сейчас я понял, насколько мне не хотелось верить в кино, прокат которого был любезно предоставлен собственным мозгом и Джином. Я не верил до последнего в то, невольным свидетелем чего стал.
Вместо того чтобы попытаться разрешить все сразу после памятного «просмотра», в четверг, я растянул этот удар на два раза. От этого удар не стал слабее — он разделился на два равноценных, каждый из которых был вполне смертелен. Раньше я со смехом читал или слушал про приговоры американской судебной системы — такие, как «два пожизненных заключения» или «186 лет тюрьмы». А теперь ощутил, как дважды за последние три дня умерла одна и та же моя любовь — и вместе с ней дважды умер и я.
Я наблюдал за своими ощущениями, ощущениями трупа, не в силах размышлять ни о чем другом. Дышать было трудно, сердце старательно изучало пляску святого Витта, то застревая в горле, то отдаваясь в мокрых пятках — я выскочил на улицу в тапочках.
От меня нестерпимо несло стрессом, и, почувствовав это, какая-то мелкая шавка выскочила из подворотни и больно укусила за правую лодыжку. Видимо, приняла стресс за страх. Не знаю, может быть, она не так уж и неправа…
Несмотря на позднюю осень, почти на всех деревьях подрагивали листья. И в большинстве своем листья эти оставались зелеными — это делало осень какой-то фальшивой и ненастоящей. Даже ночных заморозков еще ни разу не было, а осень уже близилась к календарному концу.
Довольно быстро я оказался в самом низу крутого спуска двадцать девятой линии и смотрел на рябой Дон, неспешно текущий мимо. Спускаться по крутой улице в тапочках было сложно — они постоянно норовили соскочить, но я не обращал на это никакого внимания, как и на дождь, и на боль от шавкиного укуса. Понтонный мост на Зеленый остров уже разобрали, готовясь к зиме, и никаких рыбаков видно не было.
Я не отдавал себе отчета, что по лицу вместе с каплями дождя стекают слезы. Раскинув руки, заорал, освобождаясь от вони стресса и очищаясь от налипшей на душу грязи, и на какую-то секунду мне это удалось, я будто бы вылетел вместе со своим криком…
Листья, как сумасшедшие, бились на ветках в истерике. Пьяный дождем ветер задал им трепку и рассказал, что они скоро умрут. Сначала станут желтыми или красными. Некрасивыми, одним словом. Потом высохнут и оторвутся от веток. Если сами не оторвутся, ветер им поможет, он всегда помогает таким задохликам. А потом он будет гонять их, макая в грязные лужи и бросая под ноги равнодушным людям.
Некоторые люди в оранжевых жилетах будут их собирать, свозить в одну огромную кучу. А потом вывезут куда-то за город. Что там будет, он не знает — там живет другой ветер, провинциальный. Он с ним не общается.
А если не успеют вывезти, кто-нибудь подожжет. Непременно подожжет — только гореть они толком не умеют. Разве что тлеть. Тлеть и пахнуть дымом. Говорит, запах этот ему нравится — он его любит разносить по окрестностям. Окрестностям запах тоже нравится. И людям некоторым. Тем, которые не очень равнодушные.
А если повезет и сразу ударит мороз, у них есть шанс умереть заживо. Тогда и с веток падать необязательно. Их к ним приморозит. Так и будут висеть — зеленые и мертвые, жуткое зрелище. Такое же примерно, как равнодушный человек — живой, но мертвый…
Курить хотелось, как никогда за последнюю неделю. Собственное эго, упав на колени, умоляло закурить ту самую сигарету, которую нашел в шкафу и забрал в этот истерический поход к Дону. В том состоянии, которое окутывало меня последний час, я мог быть побрит налысо или быть накормленным ненавистным рассольником и не заметил бы этого.
Руки зашарили по карманам в поисках зажигалки, когда ко мне подошел какой-то дядька в защитной плащ-палатке и фуражке с синим околышем без кокарды — наверное, лодочный сторож.
— Закурить нет, сынку? — он улыбался сквозь казачьи усы и напоминал мне деда Щукаря.
Я невольно улыбнулся одними губами его плутоватому виду и молча протянул единственную сигарету.
— А огоньку нема? — тут как раз отыскалась одна из моих бесчисленных зажигалок, которые населяли карманы моей одежды.
— Спасибо, — он затянулся сухим «Винстоном», все больше и больше напоминая Щукаря — теперь уже не человека, а фарфоровый сувенир из детства, который дымил целлулоидными самокрутками. Щукарь протянул мне огниво обратно.
— Оставь себе, отец, мне оно теперь без надобности, — я еще раз невесело улыбнулся и пошел обратно, наверх.
Подниматься было трудно — поток воды, стекавший с высящегося над Доном города, был сплошным, а у тротуаров вообще казался горной речкой.
Искалеченный в этих местах асфальт зиял глубокими промоинами, идеально иллюстрируя поговорку о том, что вода камень точит. Подъем был крутым — особенно пару первых кварталов, когда он достигал, наверное, сорока градусов. Но что по сравнению с этой дорогой та крутизна, на которую необходимо было вскарабкаться моей душе, чтобы вернуть себе спокойное и умиротворенное существование?
Когда Толик ушел, Ирина еще раз тщательно обследовала все стены и мебель в поисках камеры. Даже «Густава Беккера» осмотрела — но ничего нового так и не обнаружила. Потом включила компьютер, зайдя под учетной записью Толика, и усердно рылась там, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы.
Чисто рефлекторно она подключила Интернет и открыла почту — как делала всегда в начале работы. Тут же хлынули потоки спама и редких ожидаемых писем с сервера провайдера. Почта не была востребована с вечера воскресенья — того момента, когда Ира вернулась из Краснодара. Это практически означало то, что компьютер под этой учетной записью на текущей неделе не включали.
