Карнавал насмерть - Литвиновы Анна и Сергей (бесплатные полные книги txt) 📗
Таня тоже не спешила садиться в поезд – приятная ночная прохлада освежала после длинного жаркого дня. Девушка с любопытством рассматривала подходивших пассажиров.
Оказались в их вагоне и трое вездесущих китайцев с одной китаянкой; и необычная компания из трех интеллигентных старичков, лысеньких и седых, с мальчиком лет двенадцати – видимо, внуком одного из них. Появились здесь и двое брутальных, коротко стриженных (но с окладистыми бородами) парней, похожих на исландских болельщиков, – но нет, то были не скандинавы, говорили они по-русски и татуировками были покрыты отечественного извода, все больше на языческо-героическо-славянские темы. Ждал своей очереди и одинокий молодой человек, высокий и очень красивый, и грустная молодая и очень милая пуэрто-риканская парочка.
В итоге латиноамериканцы как раз достались в соседи Валерию Петровичу и Тане. А купе им выпало самое крайнее, беспонтовое, у туалета. Впрочем, надо отдать должное проводницам Любови и Наташе, а также ОАО РЖД (или, в трактовке отчима, МПС): из мест общего пользования совершенно не пахло и дверь там не грохотала.
Пуэрториканцы немедленно забрались на верхние полки. Таня опустила для них плотную шторку, прокомментировала с улыбкой: «Чтобы создать у нас романтическую атмосферу», – латиноамериканцы посмеялись и почти сразу уснули. А Садовникова поинтересовалась у отчима: «Валерочка, а почему ты с ними по-испански не разговариваешь? Ты ведь знаешь язык прекрасно».
Отчим пробурчал в ответ: «Никогда не надо выдавать лишнюю информацию».
Татьяна заправила постели ему и себе с присказкой: «Феминизм феминизмом, а есть вещи, которые женщины изначально делают лучше мужчин», – и отчим немедленно переодел свое тело в пижамку и отдался в объятия Морфея.
Падчерица еще сходила, заказала у проводниц чаю. Попутно осмотрела, кто как разместился. Двери купе, накалившихся в течение дневной стоянки под солнцем, во всем вагоне были раскрыты, и девушка с любопытством посматривала, кто где расположился и что поделывает.
В купе рядом с ними оказалась давешняя троица: красавица-девица плюс двое мужчин – толстый-пьяный да худющий с малахольными глазами. К ним в довесок поместили одного англичанина. Остальные четверо гостей с Альбиона заняли купе по соседству. Они не то чтобы угомонились, но завод и у них, похоже, кончился, и они угасали над пластиковыми бутылями доброго жигулевского пива.
Еще одно помещение заняли китайцы. В следующем обосновались старички с ребенком. Мальчик уже тихо спал на верхней полке, а пенсионеры разложили на столике снедь и чинно обсуждали шансы и сильные стороны российской сборной в предстоящем матче с Хорватией.
Остальные купе заняли двое неформалов – поклонников Перуна и разные люди, с бору по сосенке, все мужички, в том числе тот красавчик, который, как обидно, на Татьяну не обратил ни малейшего внимания.
Когда она возвращалась к себе, произошла еще одна неприятная история.
Толстый пьяный мужик (тот, что в компании с красавицей-женой) чем-то в вагонном коридоре задел татуированного «славянина». (Начала свары девушка не слышала.) «Язычник» разозлился. Произнес тихо, но отчетливо угрожающе: «Будешь тут мне выступать – перо в бок получишь, понял?» Красотка-жена выбежала в коридор, зашипела: «И впрямь, Гарик, хватит уже! Всех достал! Пошел спать!» И тот покорно потек в купе.
Постепенно все угомонились.
Таня включила ночничок и выпила свой чай. Отчим на соседней лавке самозабвенно храпел. Примерно с такой же силой кто-то храпел из соседнего купе, вероятно, тот самый жирный алконавт – толстые люди склонны спать шумно.
То ли от этих звуков, то ли от многочисленных впечатлений дня, то ли от выпитого чая Татьяне не спалось. Пару раз она выходила в коридор. На улице уже светало – июньские ночи коротки. Все в поезде дрыхли – Морфей одолел даже самых заядлых. В некоторых купе двери были не заперты, в других и вовсе полуоткрыты, но спали, казалось, все. Но, наконец, сон таки сморил и Садовникову.
А когда она, наконец, заснула – казалось, не прошло и минуты, – благостную тишину вагона прорезал дикий крик.
Ей, похоже, все-таки удалось забыться капитально, потому что в первый момент Татьяна не могла понять, где она. Что происходит? Кто кричал? Потом, в несколько секунд, пришло осознание: поезд. Болельщики. Возвращаемся в Москву. Но что случилось?!
Вверху заворочались костариканцы. На соседней койке проснулся отчим. Не крутился, не сопел, только спросил удивительно трезвым и не заспанным голосом: «Таня, ты в порядке?» – «Да».
А она уже вскакивала, быстро натягивала шортики.
Поверх майки накинула тунику и выбежала в коридор.
Крик не повторялся, но его сменил женский плач, почти вой. Доносился он из соседнего купе. Дверь туда была полуоткрыта.
Таня заглянула внутрь. На нижней койке навзничь лежал все тот же толстый мужчина. В грудь его по рукоятку был всажен нож. Вся постель залита кровью. А около безутешно рыдала, спрятав лицо в ладонях, красавица-жена.
Через минуту рядом появился отчим. На удивление, он оказался уже не только переодет в цивильное, но и причесан, собран и даже, как могло показаться на первый взгляд, свежевыбрит.
Почти сразу же возникли проводницы, обе встрепанные, заспанные, с безумными глазами. Ходасевич коротко и тихо скомандовал им: «Вызывайте наряд. В купе никого не пускать». Сила его личности оказалась такова, что худенькая Любовь немедленно бросилась исполнять.
С верхней полки вытаращился, проснувшись, англичанин. Долго не мог осмыслить происходящее и, наконец, произнес: «Bloody hell».
А потом с противоположной полки выглянул худой малахольный спутник. Посмотрел, ахнул, закрыл лицо руками – и снова в ужасе спрятался.
Еще через минуту явилась полиция – все трое с расстегнутыми воротниками, вкривь-вкось нахлобученными фуражками. От них попахивало с вечера принятой водочкой.
– Освободите помещение! – гаркнул первый, старшой – молоденький лейтенант. Потом всмотрелся в лицо Ходасевича: – О! Валерий Петрович! Как вы здесь?!
– Узнал? – усмехнулся отчим.
– Да кто ж вас не знает! – А потом всмотрелся в диспозицию в купе и чуть не всхлипнул: – Боже мой! Труп! Да за что ж мне такое наказание?! – Он готов был схватиться за голову от отчаяния, однако на полпути сообразил, что этот жест позорит честь мундира, снижает его личный авторитет перед подчиненными и гражданскими лицами, да и за фуражку на голове не больно-то удобно хвататься, поэтому остановил свои руки и выдохнул: – Да почему ж именно мне-то? Во время чемпионата! Здесь! В литерном поезде! Как некстати!
А проводница Любовь, влезая, торопливо отрапортовала:
– Все двери, ведущие в вагон, были на ночь закрыты! С обеих сторон! На технический ключ!
– Видите, товарищ лейтенант? – усмехнулся полковник в отставке. – Значит, никого постороннего здесь не было. Только мертвец и мы, тридцать пять оставшихся пассажиров. Да две проводницы. Куда как просто вычислить убийцу.
– Валерий Петрович! Зачем вы смеетесь! У нас приказ: ни при каких обстоятельствах литерный поезд не останавливать! Должен прибыть в Москву по расписанию при любом раскладе. И что я буду теперь делать?! С трупом?!
Красавица-жена в купе перестала плакать, но сидела на нижней полке, закрыв лицо руками. Ее второй спутник, «малахольный», а также испуганный англичанин со своих верхних полок не показывались. А в коридор уже стали выходить пассажиры седьмого вагона, а самые смелые даже подбирались ближе: китайцы, молодая пуэрто-риканская парочка, двое «славян», пожилые интеллигенты. И только мальчугана видно не было – то ли спал, то ли деды категорически запретили ему любопытствовать.
Ходасевич меж тем вполголоса наставлял лейтенантика, учил уму-разуму:
– Прежде всего выгони всех свидетелей из купе. Организуй осмотр места преступления. И пусть один из твоих пригласит всех до единого пассажиров вагона, включая проводниц, пройти в вагон-ресторан – без вещей, но с документами.
