Человек, рисующий синие круги - Варгас Фред (книга жизни .TXT) 📗
Можно было подумать, что у Господа Бога, когда он создавал Жан-Батиста Адамберга, закончился материал и пришлось выскребать из ящиков все остатки, собирать последние кусочки, какие он никогда не слепил бы вместе, будь у него в тот день все необходимое. Но по ходу дела Господь, осознав сложность возникшей проблемы, решил все изменить. Он приложил немало труда, и из-под Его искусной руки таинственным образом появилось это самое лицо. Подобного ему Данглар не в состоянии был припомнить и потому считал, что несколькими штрихами его не изобразить, что быстрый росчерк карандаша не сможет передать всей его оригинальности, что на рисунке угаснет неуловимый свет, от него исходящий.
Именно поэтому в ту минуту Данглар сосредоточенно размышлял над тем, что же такое могло заваляться на дне ящиков, где рылся Господь.
- Вы меня слушаете или спите? - поинтересовался Адамберг. - Я спрашиваю, потому что давно уже заметил: иногда я убаюкиваю своих собеседников и они действительно засыпают. Точно не знаю, но, возможно, это из-за того, что я говорю негромко и небыстро. Помните, на чем мы остановились? Я рассказывал вам о собаке, которую столкнули со скалы. Я отвязал от пояса жестяную флягу и изо всех сил стукнул ею по голове того мальчишку.
А потом пошел искать ту безмозглую псину. Целых три часа я до нее добирался. Конечно же, она была мертва. Самое главное в этой истории - бесспорная жестокость мальчишки. Я уже давно подмечал, что с ним не все ладно, и тут понял, в чем дело: в его жестокости.
Уверяю вас, лицо у него было совершенно нормальное, никаких, знаете ли, вывернутых ноздрей. Наоборот, красивый такой мальчишка, но от него так и несло жестокостью. Не спрашивайте меня ни о чем, мне больше ничего о нем не известно, кроме того, что восемь лет спустя он насмерть задавил одну из своих бабок, сбросив на нее тяжелые стенные часы. А еще я знаю, что преднамеренное убийство совершают не столько от тоски, унижения, угнетенного состояния или чего-то еще, сколько из-за природной жестокости, ради наслаждения, доставляемого страданиями, смиренными мольбами и созерцанием агонии ближнего, ради удовольствия терзать живое существо: Конечно, такое в незнакомом человеке заметишь не сразу, но обычно чувствуешь, что с ним что-то не так, он слишком много чего-то вырабатывает, в нем образовался какой-то нарост. Иногда оказывается, что это - жестокость, вы понимаете, что я хочу сказать? Нарост жестокости.
- Это не согласуется с моими понятиями,- произнес Данглар, - и как-то не очень вразумительно. Я не помешан на принципах, но все же не думаю, что есть люди, отмеченные каким-то клеймом, словно коровы, и что посредством одной только интуиции можно отыскать убийцу. Знаю, я сейчас говорю банальные и скучные слова, но обычно мы оперируем уликами и основываемся на доказательствах. И рассуждения о каких-то наростах меня просто пугают, потому что это путь к диктатуре субъективизма и к судебным ошибкам.
- Вы целую речь произнесли, Данглар. Я же не говорил, что преступников видно по лицу, я сказал, что у них внутри есть какой-то чудовищный нарыв. И я вижу, как гной из этого нарыва просачивается наружу. Как-то раз я даже видел, как он на мгновение выступил на губах одной юной девушки и исчез так же стремительно, как таракан, пробежавший по столу. Я не в состоянии заставить себя не замечать, когда в ком-нибудь что-то не так. Дело может быть в наслаждении, которое испытывает человек, совершая преступление, или в менее серьезных вещах. От кого-то пахнет тоской, от кого-то - несчастной любовью, и то и другое легко распознать, это витает в воздухе, Данглар. Но есть иное вещество, вырабатываемое человеком, и этот запах - запах преступления - мне, я думаю, тоже хорошо знаком.
Данглар поднял голову. Он чувствовал во всем теле странное напряжение.
- Не важно, что вы полагаете, будто можете заметить в людях нечто необычное, что вы видели таракана на чьих-то там губах и что вы считаете ваши впечатления откровениями, потому что это ваши впечатления, не важно, что вы думаете, будто человек может гнить изнутри, - так не бывает. Истина - она тоже банальна и скучна - состоит в том, что людям присуща ненависть, и это так же обычно, как волосы, растущие на голове. Каждый может, оступиться и убить. Я в этом убежден. Любой мужчина может совершать насилие и убивать, любая женщина способна отрезать ноги жертве, как та, с улицы Гей-Люссака, месяц назад. Все зависит от того, что человеку выпало пережить, и от того, есть ли у него желание утонуть в грязи самому и утащить за собой побольше народу. Вовсе не обязательно с самого рождения иметь внутри гнойный нарыв, чтобы в отместку за отвращение к жизни стремиться уничтожить весь мир.
- Я вас предупреждал, Данглар,- заметил Адамберг, нахмурившись и перестав рисовать, - после истории о глупой собаке вы станете мною брезговать.
- Скажем так, стану вас опасаться, - проворчал Данглар. - Не следует считать себя таким сильным.
- Разве это сила - видеть, как бегают тараканы?
С тем, о чем я вам рассказал, я ничего не могу поделать. А моя собственная жизнь? Да она вся состоит из потрясений. Я ни разу не ошибся ни на чей счет, я всегда знал, что происходит с тем или иным человеком: стоит он или лежит или, может, грустит, умный ли он или лживый, страдающий, равнодушный, опасный, робкий, - все это я знал заранее, вы можете себе представить, всегда, всегда! Вы понимаете, до чего это тяжело? Когда я в начале расследования уже четко представляю, чем оно закончится, я всякий раз молюсь, чтобы люди преподнесли мне какой-нибудь сюрприз. В жизни моей, если можно так выразиться, были только начала, и каждое из них, на миг наполняло меня безумной надеждой. Но тут перед глазами неизбежно рисовался конец дела, и все происходило как в скучном фильме: вы сразу догадываетесь о том, кто в кого влюбится и с кем произойдет несчастный случай. Вы все же досматриваете кино, но уже все и так знаете, и вам противно.
- Допустим, у вас замечательная интуиция, - произнес Данглар. - У вас нюх полицейского, в этом вам не откажешь. Тем не менее, вы не имеете права постоянно пользоваться этой способностью, это слишком рискованно, да и просто отвратительно. Даже когда вам уже гораздо больше двадцати, вы не можете утверждать, что досконально знаете людей.
Адамберг подпер рукой подбородок. Его глаза влажно блестели от табачного дыма.
- Лишите меня этого знания, Данглар. Избавьте меня от него, это все, чего я жду.
- Люди - это вам не какие-нибудь козявки, - продолжал инспектор.
- Нет, конечно, людей я люблю, а вот на козявок мне наплевать, и на все их мысли, и на все их желания. Хотя с козявками тоже не так-то просто сладить, они ведь не обладают разумом.
- Ваша правда, - согласился Данглар.
- Вы когда-нибудь допускали юридическую ошибку?
- Так вы читали мое личное дело? - спросил Данглар, искоса взглянув на комиссара, продолжавшего курить и рисовать.
- Если я стану отрицать, вы упрекнете меня в том, что я изображаю из себя волшебника. А я ваше личное дело действительно не читал. Кстати, что тогда произошло?
- Была одна девушка. В ювелирном магазине, где она работала, случилась кража со взломом. Я с полной уверенностью изобличал ее как сообщницу преступников. Все казалось совершенно очевидным: ее манера поведения, ее скрытность, ее порочность, и в довершение всего я же обладал нюхом полицейского! Ей дали три года, а два месяца спустя она совершила самоубийство, причем ужасным способом. К краже со взломом она оказалась непричастна, что стало ясно всего несколькими днями позже. С тех пор плевать я хотел на все ваши интуиции, на всех ваших тараканов, ползающих по губам юных девиц. С этим покончено. С того самого дня я отвергаю любые премудрости и внутренние убежденности и меняю их на нерешительность и обыденность.
Данглар встал, собираясь уйти.
- Погодите,- окликнул его Адамберг. - Не забудьте вызвать пасынка Верну.
Комиссар немного помолчал. Он чувствовал себя неловко. Его приказание стало не слишком удачным завершением их спора. Тем не менее Адамберг закончил:
