Золушка и Дракон - Михалкова Елена Ивановна (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Я – материнское разочарование и живу с этим клеймом вот уже двадцать шесть лет. Меня назвали Лилей в надежде, что я вырасту высокой, царственной, с горделивой посадкой головы на лебединой шее. Из всего этого сбылась только шея, да и то лебедь для нее попался худосочный. «Горшок на дрыне», как говорит тетя, когда она не в духе. Мама выражается изящнее: бледная поганка.
Я давно привыкла и пропускаю их слова через себя, чтобы они не задерживались внутри. Раньше я не умела этого делать, и осевшие во мне слова пускали корни, прорастали длинными колючими стеблями, царапали кишки и сердце. Очень сложно выдергивать из себя сорняки чужих фраз, они цепляются и не хотят выходить. Но теперь я научилась, и все стало чудесно.
Если не считать того, что происходит сейчас.
Первый раз в жизни меня одолевают дурные предчувствия. Лес, светлый лес, столь любимый отдыхающими, кажется мне опасной чащей, а наш дом – ненадежным убежищем, в котором прячемся не только мы, но и кто-то еще.
По утрам, когда я просыпаюсь, воздух вокруг меня густой, и в нем плавают хвостики недосмотренных снов. Я все чаще ловлю себя на том, что голос мой звучит плаксиво, а слова теряются, едва слетев с губ, будто окружающее пространство тотчас подъедает их. Ему нравится тишина.
А мы шумим. Не секрет, что многие из нас мысленно привыкли считать себя хозяевами дома, и теперь им мучительно сложно расставаться с иллюзиями. Но дом не наш, и отныне мы в нем только гости.
К тому же он уже старый и, как ворчливый старик с дурным характером, то и дело подкидывает нам неприятные сюрпризы.
Лестница, ведущая в подвал, начала разрушаться несколько лет назад, и к этому лету целыми осталось пять ступеней из десяти. Григорий решил, что глупо не использовать такую большую площадь – ведь подвал глубок и очень просторен – и полез вниз. Хорошо, что Лидия стояла рядом и держала фонарь! Прогнившие ступени провалились под ее братом, а когда он схватился за перила, те треснули и обрушились, хотя сверху вовсе не выглядели хлипкими.
Лидия – могучая женщина: она ухватила Григория за воротник и вытянула наружу. Если бы лампу держала я, как и планировалось вначале, лежать бы ему в подвале с переломанными ногами.
Гейдманы всегда отличались упрямством. К тому же Клара Ивановна, прибежав на шум, подлила масла в огонь, обвинив их в трусости. Они и так были на взводе, потому что за завтраком их обоих косвенно обвинили в воровстве: оказывается, Клара Ивановна день за днем недосчитывается каких-то старинных предметов, принадлежащих Карлу Ефимовичу (правда, не может вспомнить каких). На этот раз в подвал полезла Лидия: мы спустили вниз узкую переносную лесенку, и она героически уцепилась за верхнюю перекладину, зажав фонарик в зубах.
Я ожидала какой-нибудь пакости, но Лидия осторожно спустилась и встала, вглядываясь в темноту.
– Зажги фонарь, – крикнул ей сверху брат.
Щелчок – и бледный круг света выхватил из мрака лысую тахту, узкий шкаф с пустыми стеклянными банками, сваленные грудой доски, все в паутине и в пыли… Все остальное отвоевала темнота. Лидия нашла выключатель, но он не работал, и она побрела, перешагивая через завалы мусора, к другой стене.
– Здесь такой бардак… – услышали мы сверху ее гулкий голос.
А затем раздался истошный визг.
Мы втроем сидели, наклонившись над люком, и когда Лидия завизжала, двое из нас чуть не свалились вниз. Я увидела, как что-то длинное, словно змея, протянулось от стены к тахте, взбивая пыль, и из спинки тахты почти вертикально вверх выскочила крыса. Все это мы наблюдали буквально секунду, потому что Лидия завопила, свет фонаря заметался по всему подвалу, и она бросилась бежать обратно к люку.
Должна признаться, до сих пор я считала сестру Григория неповоротливой, как линкор. Но то, с какой скоростью она взлетела вверх по переносной лесенке, изменило мое мнение о ней. К счастью, упавший фонарик застрял у нее в рукаве – и хорошо, иначе кому-то пришлось бы лезть в чертов подвал третий раз, а ни один из нас этого не хотел.
Что-то подсказывает мне, что дело не только в крысах и сломанной лестнице… Я ни с кем не делюсь своими догадками, иначе меня высмеют. Мне и самой хотелось бы посмеяться над собой, но история, рассказанная пару месяцев назад местным доктором, Леонидом Сергеевичем, запала мне в душу.
Доктор крайне словоохотлив и отлавливает всех, кто готов его слушать, бесконечно изливая на жертву местные сплетни нынешних и прошлых лет. Поначалу я полагала, что его рассказ – одна из очередных легенд, которые нужны, чтобы заинтриговать приезжих и придать нашему пансионату интересный колорит. Но сейчас я думаю, что все в этой истории – правда, и мы ловим ее отголоски.
Много-много лет назад в этих лесах на месте, где сейчас пансионат, стояла небольшая крепость – так утверждает Леонид Сергеевич. Говорит, отдельные укрепления доходили до берега бурной обрывистой реки Ворши. Ворша протекает за лесом, до нее добрых четыре километра, и поселковым детям запрещено купаться в ее коварных водах – там полно омутов и водоворотов. Но со временем крепость разрушилась и пришла в полную негодность.
Не знаю, правда это или нет, но известно точно, что в восемнадцатом веке эти земли были подарены роду Вязниковых, и здесь построили живописное поместье, вокруг которого разбили небольшой парк. Из-за этого лес вокруг не совсем обычный: среди сосен попадаются одичавшие яблони и груши – старые, корявые, с изъеденными стволами. Они приносят горькие плоды, и если куснуть их, то горечь потом не запить водой и не заесть конфетами.
Граф Вязников, по словам доктора, был женат несчастливым бездетным браком, который состоялся лишь затем, чтобы поправить его материальное положение. До женитьбы он жил в своем ветшавшем имении, в котором все было устроено по его вкусу, бродил бесцельно по парку и лесу и, говорят, знал наизусть возраст каждого дерева в саду и помнил каждый кирпичик в кладке поместья.
Жена Николая Александровича оказалась особой свирепого нрава, сварливой и крайне ревнивой. Я видела в альбоме репродукцию их семейного портрета. На нем граф немолод, но весьма хорош собой: подтянут, седоус… Выражение лица кроткое, а губы тронула мягкая извиняющаяся улыбка.
У его молодой жены Натальи – широко расставленные глаза, короткий нос с вывернутыми наружу ноздрями, как у арапа, и выражение упрямства на лице: «Мое. Не дам!» На портрете она сидит, выпрямившись, на неудобном стуле с высокой спинкой, а граф стоит за ней, положив руки жене на плечи. Но меня не оставляет ощущение, что это он должен сидеть на стуле, а она – держать его, чтобы не сбежал.
Поговаривают, Наталья лично била и порола служанок так, что их визг был слышен далеко за пределами усадьбы. Как-то раз граф попытался урезонить разгневанную супругу, и она в ярости швырнула в него лампой. Попала в лицо, и на щеке у Николая Александровича остался шрам.
Конечно же, в этой легенде не могла не появиться девушка с каким-нибудь трогательным простонародным именем вроде Дуняши или Парани. Она и появилась. Звали ее Любкой, Любашей, и, по свидетельству очевидцев, она была миловидна, тиха и добра. Должно быть, тем и пленила графа, уставшего от шумного характера жены.
К счастью для юной горничной, графу хватило осторожности скрывать свое чувство. Но Наталья все равно что-то заподозрила и стала придираться к Любаше по каждому пустяку. Сперва ее разжаловали из горничных, услав с глаз долой, а затем, поймав на какой-то провинности, отправили в «мешок».
«Мешком» в усадьбе называли погреб, вырытый неподалеку от барского дома. Над глубокой ямой с бревенчатыми стенами высился сарайчик, в котором на полках временно хранилась всякая снедь и сушились яблоки. В эту-то яму Наталья и придумала сажать провинившихся. Страшны были не только холод и голод, но и темнота, и одиночество. Там сновали крысы и ползали мелкие подземные твари, прикосновение к которым вызывает непроизвольную дрожь. Самые строптивые девушки, посидев часов пять в «мешке», каялись и просили прощения, лишь бы снова не оказаться в нем.
