Домашний спектакль - Эллин Стенли (книги TXT) 📗
— Плохо же вы меня изучили, доктор. Понаблюдайте еще — увидите.
— А я и наблюдаю, мистер Оуэн, и вижу. С чисто академическим, как я сказал, интересом. Мне одновременно интересно и удивительно наблюдать, как человек пытается бежать из своего “маленького частного ада”, и видеть, что он носит этот ад в самом себе.
Майлс попытался сделать протестующий жест, но не смог.
— Другими словами, — съязвил он, — долой традиционные средства, есть кое-что и посильнее.
Доктор пожал плечами.
— Вы же все равно не верите.
— Нет, — подтвердил Майлс, — не верю.
— Должен признаться, я был убежден в этом. — Доктор улыбнулся и вдруг снова стал похож на пухлого непослушного мальчугана. — Потому-то мне с вами так легко и интересно.
— Интерес, конечно, чисто академический.
— Разумеется. Майлс рассмеялся.
— А вы мне нравитесь, доктор. С вами я бы с удовольствием пообщался еще.
— Пообщаемся, мистер Оуэн, не сомневайтесь. Но сейчас, мне кажется, вы кому-то срочно понадобились. Там, у двери.
Майлс посмотрел туда, куда указывал доктор, и сердце у него ушло в пятки.
"Господи, только бы никто другой не заметил”, — подумал он, бросившись в коридор и загородив дорогу пытавшейся войти женщине.
Затем он оттеснил ее к входной двери и, схватив за плечи, резко потряс и сердито прошептал:
— С ума сошла! Думать надо, прежде чем являться!
Она высвободилась из его объятий и кончиками пальцев аккуратно поправила воротник пальто. Пальто, которое стоило Майлсу месячного жалованья.
— Не слишком же ты любезен, Майлс. Или всех гостей так встречаешь?
Даже в темноте коридора она выглядела ослепительно. Бледное лицо, надутые губы, высокие скулы, раскосые глаза, сверкающие грозным огнем.
Он пошел на попятную.
— Ну ладно, прости, прости. Но, боже мой, Лили, ведь в той комнате сейчас две дюжины самых великих бродвейских богов. Хочешь, чтоб о нас все знали, так можно просто перестать давать Уинчелу на чай — и все тут.
Она почувствовала, что овладела положением.
— Дорогой, я не хотела. Я вовсе не хотела устраивать сцены, просто ужасно. И нам это совсем ни к чему, правда?
— Ты прекрасно знаешь, что ни к чему, Лили, надо же думать. Есть ведь такое понятие, как “благоразумие”.
— Но есть, дорогой, и такое понятие, как “водить за нос”. И, по-моему, последние два месяца ты только этим и занимаешься.
Майлс рассердился.
— Я же тебе сказал, что в подходящее время и подходящим образом разделаюсь со всем. Сегодня я объявил старику Эйблу, что ухожу.
Собирался поговорить и с Ханной, но пришел народ. Завтра, когда мы будем наедине...
— Но до завтра, дорогой, многое может измениться. Слишком многое.
— Что это значит?
Она нащупала сумочку, достала оттуда конверт и с триумфальным видом помахала им у него перед носом.
— А вот что. Двухместная каюта на пароходе — завтра он и отплывает.
Видишь, дорогой, у тебя совсем не так много времени, как ты думал.
— Завтра? Но мне сказали, что билеты распроданы на месяц вперед!
— Но бывает и возврат. Два часа назад кто-то отказался, я их взяла — и сразу сюда. И если бы не этот ужасный туман — ничего не видно, доехала бы быстрее. Моя машина у подъезда, Майлс. Упакуй сейчас только самое необходимое, остальное — на пароходе. Я иду вниз и жду тебя, Майлс, потому что с тобой или без тебя, но завтра я отплываю. Ты ведь не будешь на меня сердиться, правда, дорогой? Молодость-то уходит.
Мысли наскакивали друг на друга — он попытался их собрать. Значит, едва избежал паутины Ханны — и вот теперь, кажется, попался в другую.
Бежишь, как сказал доктор. Всегда бежишь и никуда не прибегаешь. И руки устали, и ноги — все тело. Добегался.
— Ну, — продолжала Лили, — решайся, дорогой. Он провел ладонью по лбу.
— Где машина?
— Прямо на дороге.
— Хорошо, — сказал Майлс, — подожди в ней. Просто сиди и ничего не делай, не сигналь — ничего. Через десять минут я спущусь. Самое большее — через пятнадцать. Вещи у меня почти все в городе, захватим их по дороге.
Он открыл дверь и легонько подтолкнул ее к выходу.
— Ты найдешь машину, Майлс? Такого тумана я что-то не помню.
— Найду, — ответил он. — Сиди и жди.
Он захлопнул дверь, затем прислонился к ней — к горлу подступила тошнота. Громкие голоса в соседней комнате, взрывы идиотского хохота, грохот проигрывателя, включенного на полную мощность, — казалось, все объединилось против него, не позволяя побыть наедине с собой и подумать.
Как пьяный, он поднялся по ступенькам в спальню. Достал чемоданчик и начал наугад в него что-то кидать. Рубашки, носки, золотые вещи из шкатулки на столике. Затем навалился на чемоданчик всем телом — чтобы больше входило.
— Что ты делаешь, Майлс?
Он даже не обернулся — знал, какая у нее сейчас мина, и не хотел ее видеть. Еще и она тут.
— Я уезжаю, Ханна.
— С ней? — изумленно прошептала она. И тогда ему пришлось поднять голову. Ее огромные глаза не отрываясь смотрели на него, лицо было совершенно белым. Рука вертела висящее на груди украшение — серебряную маску, он купил ее на Пятой авеню за неделю до свадьбы.
Все еще не веря, она продолжала:
— Ты стоял с ней в коридоре. Я не подсматривала, Майлс, просто спросила доктора, где ты...
— Перестань! — закричал Майлс. — Не нужно оправдываться.
— Но ведь это она.
— Да, она.
— И с ней ты хочешь уехать?
Его руки все еще лежали на крышке. Он оперся на них, опустил голову и закрыл глаза.
— Да, — ответил он наконец. — Так получается.
— Нет, — с неожиданной яростью крикнула она. — На самом деле ты вовсе этого не хочешь. Ведь она не для тебя, и в целом мире для тебя нет никого, кроме меня.
Он надавил на крышку — замок с легким щелчком закрылся.
— Ханна, тебе лучше было не приходить. Я бы тебе потом написал и объяснил...
— Объяснил? Когда будет уже поздно? Когда поймешь, что ошибся?
Майлс, послушай. Послушай меня, Майлс. Я говорю тебе это потому, что люблю тебя. Ты делаешь ужасную ошибку.
— Я сам буду расплачиваться, Ханна.
Он встал — она подошла и неистово вцепилась в него обеими руками.
— Посмотри на меня, Майлс, — прошептала она. — Неужели ты не видишь, в каком я состоянии? Неужели не понимаешь, что скорей нас обоих не будет на свете, чем я тебя отпущу и останусь одна?
Это было ужасно. Паутина оказалась настолько прочной, что пришлось напрячь все силы. Наконец он высвободился — Ханна стала опускаться на пол. Затем вдруг потянулась к столику, и Майлс увидел нацеленный на него пистолет — он сиял у нее в руке холодным, смертельно-голубым светом. Рука сильно дрожала: должно быть, оружие так же напугало ее, как и его. Гротеск этой сцены был настолько очевиден, что с страх улетучился и сменился возмущением.
— Убери-ка эту штуку, — потребовал Майлс.
— Нет, — он едва расслышал ее ответ. — Пока скажешь, что передумал.
Он сделал шаг ей навстречу — она отпрянула столику, но пистолет по-прежнему смотрел на нег Словно ребенок, который боится, что у него отнимут игрушку. Тогда он остановился и с преувеличенным безразличием пожал плечами.
— Не делай из себя дуру, Ханна. На сцене надо представления устраивать, а не дома.
Она качала головой, медленно и отрешенно.
— Ты все еще не веришь мне, Майлс.
— Нет, — ответил он, — не верю.
Майлс отвернулся — сейчас раздастся выстрел, и огонь пронзит ему лопатки. Но ничего не произошло. Тогда он схватил чемоданчик и ринулся к двери.
— Прощай, Ханна, — сказал он. И, уходя, на нее даже не посмотрел.
Из-за слабости в коленках каждый шаг ему давался с трудом. На нижней ступеньке он остановился — переложить чемоданчик в другую руку — и тут увидел доктора Мааса со шляпой в руке и в наброшенном на плечи пальто.
— Итак, — доктор пытливо посмотрел на него, — вы тоже уходите с этой встречи?
— Встречи? — переспросил Майлс и горько усмехнулся. — Ухожу от кошмара, так вернее, доктор. Не стоит говорить это гостю, но думаю, вы меня поймете: какой-то маразм, и с каждым часом все крепчает. От него-то я убегаю, доктор, и как хотите, но очень счастлив.
