Купе смертников - Жапризо Себастьян (мир книг .TXT) 📗
Впереди, через ряд от него, какая-то девушка читала «Монд». Он повернул голову, понял, что они уже проехали Шатле, а он еще не прочитал в газете ни строчки.
Сегодня он ляжет пораньше. Поужинает, как всегда, в ресторане «У Шарля», на первом этаже своего дома. Уборкой же займется завтра. Посвятит этому все воскресное утро.
В газете — он так и не начал ее читать, а лишь машинально перебегал глазами от абзаца к абзацу — он вдруг увидел свое имя, но это лишь на мгновение привлекло его внимание. По-настоящему он заинтересовался заметкой, только когда двумя строчками ниже наткнулся на предложение, где речь шла о ночи, о спальных местах, о поезде.
Он прочел всю фразу, из которой узнал лишь о том, что прошлой ночью что-то произошло в одном из купе «Фокейца». Он прочел предыдущие две строчки и понял, что некто по имени Кабур занимал одну из полок в этом купе.
Ему пришлось раздвинуть локти, чтобы развернуть газету и вернуться к первой странице, где было напечатано начало заметки. Его сосед что-то недовольно буркнул и подвинулся.
При виде фотографии, помещенной на первой полосе, у него перехватило дыхание. Несмотря на невысокое качество газетного клише, изображенная на нем женщина обладала вполне узнаваемыми чертами не слишком приятного тебе человека, с которым ты недавно, слава Богу, расстался, надеясь, что навсегда, и вдруг встречаешь его на первом же углу.
Глядя на черно-серый отпечаток, он отчетливо представил себе цвет ее глаз, густые волосы, ослепительную улыбку, которая вчера вечером, в начале их путешествия, определила все дальнейшее: и глупую надежду, и пережитое им в четверть первого унижение. Он вдруг почувствовал запах ее духов, показавшийся ему неприятным, когда эта женщина, стоявшая рядом с ним, повысила голос и, повернувшись, резко дернула плечом, как это сделал, заметив «окно» в защите, как-то субботним вечером в начале программы в Спортзале тот боксер, маленький и напористый смельчак с недобрым взглядом.
Сердце отчаянно колотилось, казалось, оно подступило прямо к горлу, и он даже тремя пальцами — большим, средним и указательным — дотронулся до шеи.
Он инстинктивно перевел взгляд на окно, чтобы посмотреть на свое отражение, и понял, что автобус едет уже по Страсбурскому бульвару, скоро конечная остановка.
Он прочел заголовок над фотографией и несколько первых строк заметки, затем сложил газету.
В автобусе оставалось человек десять. Он вышел последним, с кое-как сложенной газетой в правой руке.
Пересекая площадь перед Восточным вокзалом, он вновь уловил запахи, связанные теперь у него с поездкой, услышал знакомые звуки, на которые никогда не обращал особого внимания, поскольку проходил здесь каждый вечер. За ярко освещенным зданием вокзала раздался свисток, поезд с грохотом тронулся.
Задушенную женщину обнаружили на нижней полке купе после прибытия поезда. Ее имя было установлено, Жоржетта Тома. Для него же накануне она была всего лишь позолоченной монограммой «Ж», которую он увидел на ее сумочке; глубоким, чуть глуховатым голосом, спутницей, любезно предложившей ему сигарету «Винстон», когда они обменялись несколькими словами в коридоре. Он не курил.
Перейдя площадь и оказавшись на тротуаре, он не выдержал и снова развернул газету. Но он остановился довольно далеко от фонаря и не смог ничего разобрать. Так, с развернутой газетой, он толкнул застекленную дверь ближайшего пивного бара, чуть было не передумал, когда его обдало горячим воздухом и гулом голосов, но затем, сощурившись, вошел. Он прошел через переполненный зал и отыскал место на диванчике рядом с тихо переговаривавшейся парочкой.
Он сел, не снимая пальто, разложил газету на блестящем красном столике, для чего пришлось отодвинуть два порожних бокала, стоявших на мокрых картонных кружках.
Соседи по столику взглянули на него. Обоим, должно быть, было лет по сорок, мужчине, возможно, и больше, выглядели они усталыми, грустными, как люди, у каждого из которых есть своя жизнь и которые встречаются на часок после работы. Рене Кабуру они показались некрасивыми, в них было даже что-то отталкивающее: оба не первой молодости, подбородок у женщины оплыл, а дома ее ждут муж и дети, вот так.
Подошел официант, убрал посуду. Рене Кабуру пришлось приподнять газету. Официант вытер стол мокрой тряпкой, оставлявшей после себя влажные следы, которые тут же на глазах исчезали. Кабур заказал кружку пива, как и у Орлеанских ворот, как и утром, когда, оставив дома чемодан, зашел в бистро на углу.
Его мучила жажда, но он даже не заметил, как официант поставил перед ним кружку. Погруженный в чтение, он только почувствовал, что она уже на столе, и, не поднимая головы, протянул к ней руку. Пока он пил, не отрывая глаз от заметки, на газету упали две капли пива.
Та женщина демонстрировала косметические товары. Она сама ему об этом сказала. Как и то, что провела четыре дня в Марселе. Ожерелье он тоже помнил, потому что очень близко видел замок у нее на затылке, когда наклонился к ней, прежде чем это сделать.
Ее нашли лежащей с открытыми глазами на нижней полке, одежда была в беспорядке. Эта картина неотступно стояла у него перед глазами, пока он не дочитал заметку до конца. Тут была масса излишних подробностей: слегка задранная юбка, и черные лодочки на высоких каблуках, и следы от разорвавшегося ожерелья на шее.
Она жила в маленькой двухкомнатной квартире неподалеку от площади Пигаль. Консьержку уже успели допросить.
Консьержка, говорилось в заметке, «утирала слезы платком». Она очень уважала свою жиличку: Жоржетта всегда улыбалась, хотя ей не слишком везло в жизни. Развод в двадцать пять лет. Она из тех, кто честно работает. А Богу известно, что таких не слишком много в их квартале: куда больше тех, кто плывет по течению. Конечно, у нее бывали мужчины, но консьержка считала это ее частной жизнью, в конце концов, она была свободной, бедняжка.
Рене Кабур представил себе лампу под абажуром в комнате с задернутыми шторами, единственное светлое пятно среди окутавшей комнату темноты. Реплики шепотом. Мужчина, вероятно, высокий, смазливый, с фатоватой, самодовольной улыбкой покорителя женских сердец. Где-то на границе света и тени на пол спадает юбка, ослепительная белизна обнажившейся кожи, соблазнительные изгибы бедра или плеча. Ее частная жизнь.
Он допил свою кружку, и снова две капли пива упали на газету. Черные лодочки. Женщина со спокойной улыбкой, предложившая ему сигарету в коридоре. И еще этот недобрый взгляд маленького боксера в Спортзале. Все эти мужчины раздевали ее, держали в объятиях, возбужденную, на смятых простынях, их грубые руки касались ее бедер, плеч. А он, с его нелепым поступком вечером в Марселе, и это нестерпимое желание овладеть ею, когда он помогал ей снять с верхней полки чемодан, и весь этот странный день после того, как он покинул Лионский вокзал, а вот теперь эта газета.
Он подумал, что даже рад, что она умерла, что ее нашли мертвой.
Расследование, должно быть, еще только началось, когда вышла газета. Полиция располагала списком всех пассажиров купе. Их приглашали явиться в полицейскую префектуру или в комиссариат своего квартала. Надеялись получить от них дополнительные сведения о том, что произошло в поезде до убийства. Предполагалось, что убийство было совершено после прибытия поезда, во время вокзальной сутолоки.
Поскольку убийство вряд ли было совершено с целью ограбления, комиссар Таркен и его помощники из уголовной полиции рассчитывают в скором времени найти виновника. Вот и все.
Рене Кабур знал, что толчеи по прибытии поезда не было. Пассажиры, стоявшие с чемоданами в коридоре, спокойно выходили один за другим. Кое-кто передавал чемоданы через окно. На платформе по мере приближения к контрольному пункту поток пассажиров увеличивался, обтекал вас со всех сторон. Приехавшие вытягивали шею, становились на цыпочки, чтобы поверх голов разглядеть тех, кто пришел их встречать.
Никто не встречал Рене Кабура. Он это знал, и ему не терпелось поскорее покинуть купе, поезд, вокзал. Он первым вышел из купе, одним из первых — из вагона, с первой волной тех, кого никто не встречал, покинул вокзал.
