Жемчуг перед свиньями - Синьяк Пьер (электронные книги без регистрации .txt) 📗
– Номер найдется? – спросил он через минуту хозяина, все еще стоявшего в дверях у него за спиной, скрестив на груди руки, и делающего вид, что он смотрит на площадь, а на самом деле следившего за тем, чтобы этот чужак не смотался, не заплатив. Человек с раскаленным железом подошел к Ромуальду, положил толстые, в бородавках руки на край стола и наклонился к нему и деланно улыбаясь, отчего его всего перекосило, сказал:
– Непременно, мсье. Мсье, наверно, приехал на празднование дня Всех Святых?
Ромуальд пробормотал что-то неразборчиво себе в усы, вовсе не желая сообщать что-либо о себе этой обезьяне. Адриен Мюшатр протянул Ромуальду карточку постояльца. Разъездной фотограф нашарил авторучку и – заколебался. Написать вымышленное имя? В задумчивости он поскреб кадык, заказал еще вина. Хозин, волоча ноги, пошел за ним. В это время какой-то тип вошел в зал, и из задней комнаты тотчас же появилась маленькая смуглая женщина, слегка сутулая, с угрюмым и неприятным лицом. Она подала пришедшему белого вина, так что тому и заказывать не пришлось. Когда Ромуальд повернулся, чтобы разглядеть рожу пьяницы, тот уже опрокинул стаканчик, и добрая женщина наполнила его снова и, не закрывая кувшин пробкой, заботливо ждала, когда клиент снова подвинет к ней пустой стакан своим толстым и красным как морковка пальцем с огромным грязным ногтем.
Полевой жандарм – а это был он – и хозяйка заведения округлившимися слезящимися глазами в упор смотрели на Ромуальда. Подошел хозяин с ключом от комнаты, который он дотал из ящика стола, и в тот же миг оттуда выпрыгнула мышь, кинувшаяся бежать между столиками. Ромуальд встал, изобразив гримасу, похожую на улыбку:
– Пойду возьму вещи… из машины…
Он вышел из гостиницы. С десяток деревенских мальчишек и двое-трое трясущихся стариков стояли вокруг его машины. Тут же было несколько уток и кот. Проложив себе дорогу, он открыл заднюю дверцу и начал выгружать свое снаряжение: фотоаппарат в футляре, сложенный штатив, коробки с пленками и фотографическими пластинками, сумку с фотопринадлежностями, чемоданчик с образцами открыток и, наконец, чемодан со своими вещами – белье, пижама, туалетный прибор, несколько пар чистых кальсон (ему случалось недели по три бывать в дороге, чтобы найти и снять для открытки какой-нибудь памятник или красивый вид). Он поставил багаж на асфальт, чистый, хотя и желтоватый от сухого навоза. Деревенские по-прежнему стояли возле машины, засунув руки в карманы и разглядывая его башмаки и брюки. Медузы. Кьефран затерялся вдали от крупных автодорог, и очевидно, что ни пруд с рыбой, ни дуб времен революции вместе со старым колодцем, ни даже руины феодального замка не смогут привлечь сюда туристов. Тем не менее, грамотность и электричество проложили себе дорогу и в эту глушь.
Подхватив свои монатки, Ромуальд вернулся в гостиницу и прошел в зал.
– Вы могли бы оставить все это в машине, – сказал ему рыжий. – Здесь воры не водятся.
Ромуальд отсутствовал всего ничего, однако за это время народу в кафе прибавилоь. Кроме жандарма и четы хозяев было семь или восемь мужланов, сельскохозяйственных рабочих в синих шоферских комбинезонах и сапогах, перепачканных навозной жижей до самого верха. Стаканы с белым вином выстроились на стойке, туда же забрался кот, которого он только что видел у своего фургончика. Деревенские пялили глаза на Ромуальда, молча посмеиваясь в свои усы с затерявшейся в них соломой. У присутствующих женщин вид был злобный. Кроме хозяйки здесь была еще толстая и коротконогая баба, рыжая, с белой кожей, и рябая – Мариетта Фалленан, Ромуальд сразу узнал ее по шишке на подбородке: он завалил ее в ризнице весной тридцать девятого.
Подойдя к столу, он заметил лежащую возле недопитого стакана с вином свою гостиничную карточку, в которую фиолетовыми чернилами было вписано крупно и неумело: «Мюзарден де Фальгонкуль Ромуальд Дезире Жозеф. Родился в Америке в 1925 году». Итак, негодяи в конце концов его узнали!
– Привет, Ромуальд! – ухмыльнулся хозяин гостиницы.-Что, вернулся в родные края?
– Черт возьми, тебе что, признаться было трудно? – накинулся на него полевой жандарм.
Они дружно рассмеялись. Их глаза блестели от смеха, но плотно сжатые губы выражали ненависть. Ромуальд почувствовал, будто раскаленным железом провели по его ногам, будто яротный град камней полетел ему в лицо. «Бог мой, зачем я приехал сюда? Что мне тут понадобилось? Я мог бы преспокойно полюбоваться замком, и не оставаясь на ночь в этой проклятой гостинице».
После кошмарной ночи, проведенной в единственной более или менее пригодной для жилья комнате гостиницы – с видом на пруд (тот самый, которым завлекали туристов), знаменитая рыба которого жирела на навозной жиже, машинном масле и неисчислимых отбросах, плавающих по его поверхности, – набив себе перед этим желудок тушеной капустой с цесаркой, которую его буквально силой заставили съесть вчера вечером, запивая белым вином, «чтобы отметить его возвращение на родину», так вот, после кошмарной ночи, в течение которой он вновь и вновь вспоминал самые жестокие и самые кровавые эпизоды своего мученического детства, он встал, сделал несколько упражнений, поглазел, отхлебывая большими глотками кофе с молоком, на гадкий пруд за окном и отправился на прогулку по деревне, где за каждым его шагом следили, каждое его движение изучали и взвешивали те, кто не пошел в поле и ждал, когда он проснется. Ромуальд направился прямиком к лесу Грет, а оттуда – к замку.
Когда смотришь на Фальгонкуль издалека, то вид у него все еще горделивый. Два донжона, четыре угловые башни, дозорная башня, высокие парапеты стен с бойницами стояли в окружении деревьев и создавали впечатление совершенно целого средневекового замка наподобие тех, что показывают в «Вечерних посетителях». Увы, чем ближе подходил он к величественному сооружению, тем все очевиднее становилась его дряхлость и запущенность. Прокладывая себе путь сквозь заросли ежевики, заполонившей все вокруг замка, Ромуальд в нескольких местах порвал брюки. Ему пришлось перебираться через поваленные молнией деревья, длиннющие стволы которых, обгорелые и с ободранной корой, лежали на толстой подстилке из густого кустарника. Наконец, он вышел на более или менее приличную дорожку с колеей, заполненной стоячей водой. Он узнал дорогу на Грет, которая вела от замка к шоссе и шла мимо болота до самой лесопилки Пинотонов – еще одна семейка проходимцев – построенной на холме Лерб-о-Мит прямо при выезде на шоссе Шабозон-Лез-Эглет.
Болото было совсем рядом. Ромуальд почувствовал его цепкий запах прежде, чем заметил отливающую всеми цветами радуги водную гладь с плавающими на ней водяными лилиями. Каждый вечер лягушки устраивали здесь концерт в зарослях аврана, навевая ранний сон на жителей деревни. Ромуальд направился к старому подгнившему подъемному мосту, перекинутому через ров, превращенный в кладбище сломанных велосипедов, разделанных под орех автомобилей и просто в общественную помоцку. Пока он, осторожно ступая, переходил мост, изъеденный жучками, то спугнул несколько завтракавших на дне рва крыс, которые удрали через слуховые окна в замок. С десяток мальчишек и трое или четверо взрослых, среди которых был и жандарм, держась поодаль, наблюдали за Ромуальдом. Преисполненные любопытства и неосознанного почтения, они застыли неподвижно на дороге. Ромуальд вступил на широкий двор, поросший высокой травой и чахлыми кустиками кизила, ягоды с которых обклевывали дрозды, – бывший парадный двор Фальгонкуля. Справа за конюшнями высилась маленькая часовня, витражи которой давным-давно прибрал к рукам некий набожный и предусмотрительный коллекционер. Посмотрев налево, фотограф замер, – бывший павильон, в котором размещалась охрана замка, ныне ветхая лачуга, по-прежнему стоял на свое месте – заколоченный со всех сторон, безмолвный, как могила. Именно здесь, в этих стенах, покрытых плесенью, прожил он с бабушкой с двадцать девятого по сороковой год – одиннадцать лет душевных страданий.
