Здесь мертвецы под сводом спят - Брэдли Алан (читать книги без регистрации полные .txt) 📗

Для более подробного анализа материала я отрежу кусочек ткани и подвергну ее паровой дистилляции, которая выявит менее очевидные ингредиенты, которые могли использоваться при изготовлении бумажника или воздействию которых он подвергался впоследствии.

Жидкости тела, например пот, были очень вероятны, и я не была уверена, что так уж хочу их обнаружить. С другой стороны, этот бумажник пролежал десять лет на холоде и вполне может оказаться кладезем химических тайн.

Но сначала я проведу самый простой и наименее разрушительный тест: слегка нагрею его над бунзеновской горелкой и буду внимательно наблюдать, что происходит. Летучие масла нагреваются и воспламеняются при различных температурах в зависимости от своей химической структуры, и первые изменения, даже самые легкие, зачастую можно заметить.

Пустив немного кислорода, я включила горелку на самый маленький огонь и приблизила один край бумажника на расстояние в несколько дюймов. Не хочу, чтобы он загорелся.

Постоянно двигая бумажник взад-вперед, я постепенно поднесла его ближе к огню.

Минуту или две ничего заметного не происходило.

Я увеличила приток кислорода и наблюдала, как огонь из оранжевого становится синим.

Я снова начала водить бумажником туда-сюда… туда-сюда…

Опять ничего.

Я была уже готова бросить это занятие, как мой взгляд за что-то зацепился. Такое впечатление, что на бумажнике кое-где начали появляться темные пятна.

Я задержала дыхание. Неужели это…

Да!

На ткани начал проступать узор: сначала отдельные штрихи – тончайшие черные полоски, похожие на прожилки в мраморе.

Но по мере того, как я наблюдала, они начали расплываться. Тепло заставляло эти пятна, чем бы они ни были, увеличиваться и впитываться в ткань бумажника.

Нельзя терять ни секунды! Мне нужно обвести эти знаки до того, как они совсем расплывутся.

Я выключила горелку, вытащила карандаш из ящика и сделала быстрые наброски на теплой поверхности, пытаясь тщательно обрисовать каждую полосу, перед тем как она исчезнет.

Какой-то отдаленный уголок моего сознания узнал эти очертания еще до того, как на меня снизошло понимание.

Смотри, Флавия! Смотри! Думай!

Это рукописные буквы.

Буквы. Слово.

Невидимые чернила! Черное слово, которое вернулось к жизни благодаря теплу – благодаря огню горелки, точно как невидимые образы на кинопленке становятся заметными благодаря химикатам проявителя.

Слово воскресло. Слово, скорее всего, написанное Харриет, оказавшейся в ловушке ледяной расщелины и знающей, что ей не выбраться отсюда живой.

Почему она оставила надпись невидимыми чернилами? Почему она не написала это на бумаге карандашом, как она поступила с завещанием?

Ответ казался очевидным: она хотела, чтобы завещание увидели все, кто его найдет – найдет ее, – но два слова, нацарапанные на промасленной ткани, должны оставаться незаметными для людей, и только тот, кто ищет, сможет их прочитать.

Но как, черт возьми, женщина, оказавшаяся в ледяной западне, смогла оставить запись невидимыми чернилами? Это легко сделать в сельской усадьбе, если под рукой имеются кое-какие химические вещества. Но среди гималайских льдов?

Любая кислота может оставить невидимый след. Нужно только выбирать такую, чтобы она не оказалась слишком сильной и не прожгла бумагу.

Но невидимые чернила? Они повсюду: лимонный сок, уксус, молоко, в крайнем случае можно использовать даже слюну.

Слюну?

Ну конечно же!

Как и все великие простые решения, ответ был у меня под носом.

Моча! Как это умно с ее стороны!

Моча человека очень богата химическими элементами: мочевиной, сульфатами калия и натрия, фосфатом натрия, хлористым натрием и аммиаком, молочной и мочевой кислотами и многими другими. Лучших невидимых чернил и не придумаешь, даже если их будет готовить химик в аптеке «Бутс»!

Кроме того, это вещество в свободном доступе и бесплатно.

В обычных обстоятельствах я бы начала свой анализ с изучения бумажника в ультрафиолетовом свете, но колба в ультрафиолетовой лампе недавно сгорела, и у меня не было возможности ее заменить. В ультрафиолетовых лучах моча сразу бы засветилась, и я бы сэкономила силы на возне с горелкой.

Я уставилась на волнистые линии, пытаясь разобраться в их изгибах. Это факт, что любой незнакомый узор требует у мозга некоторого времени, чтобы распознать его. Сначала это полная белиберда, а в следующий миг…

И тут я увидела.

ЛЕНС ПАЛАС, – вот что там написано.

ЛЕНС ПАЛАС? Что бы это значило? Какая-то бессмыслица.

Если я правильно помню, во Франции есть место под названием Ланс. Наш сосед Максимилиан Брок, концертирующий пианист на пенсии, рассказывал мне, что однажды местные шахтеры забросали его кусками угля, когда он, не подумав, начал свое выступление с патриотического произведения Перси Грейнджера, вместо того чтобы сыграть Дебюсси, указанного в программе.

Но при чем тут палас? Имеется в виду ковер? Или это тоже географическое название? Я не имею ни малейшего понятия. Если Макс будет на похоронах, можно его спросить.

Или я неправильно прочитала слово? При нагреве буквы расплылись так быстро, что изначально они вполне могли означать Линц – а это город в Австрии. Я в этом вполне уверена, потому что однажды Фели упомянула, что Моцарт написал там в состоянии сильного умственного напряжения одну из самых лучших своих симфоний – всего за четыре дня по заказу какого-то старого графа [16].

Но какая связь между Линцем или Лансом и Харриет? Какое послание может содержаться в этих словах?

Должно быть, что-то очень важное, поскольку Харриет, упавшая в ледяную расщелину и знающая, что надежды на спасение нет, написала свои последние слова мочой на бумажнике из промасленной ткани, в который она положила свое завещание.

Обработанная поверхность должна была сохранить ее послание в неприкосновенности, по крайней мере, до той поры, когда в будущем исследователь – я вздрогнула при мысли, что им оказалась я, – нагреет бумажник и обнаружит эти слова.

Но ЛЕНС ПАЛАС?

Бессмыслица.

Может, это отсылка к какому-нибудь фильму? Если да, то к какому?

Непохоже, чтобы Харриет оставила такой туманный ключ, и хотя он загадочен, кто-то где-то должен его расшифровать.

Послание должно стоить таких усилий.

Если бы у вас осталась лишь пара слов перед смертью, что бы вы сказали или написали?

Одно точно: ничего легкомысленного.

Может, это анаграмма – простая перестановка букв: Л-Е-Н-С-П-А-Л-А-С.

Я попробовала попереставлять буквы, чтобы получить другие слова, но у меня ничего не получилось. Слов было множество, но они не имели смысла.

На миг я подумала, что может, это простой шифр с заменой, одна из тех салонных игр, когда А равно Б, Б равно В, в которые нас заставляла играть гувернантка мисс Герди дождливыми днями до того, как начались Неприятности.

Очевидным решением, конечно же, будет показать бумажник тетушке Фелисити – Егерю собственной персоной. Она точно знает, что с ним делать.

Но что-то меня удерживало. Я отдала завещание Харриет отцу – потому что это было правильно. Но послание моей матери – это совсем другое дело.

Почему?

Сложно объяснить. С одной стороны, завещание – это личное. Оно предназначено для того, чтобы донести желания Харриет, какими бы они ни были, до ее семьи. Но невидимое послание на бумажнике предназначалось кому-то совершенно другому.

По крайней мере, так мне кажется.

И потом, разумеется, остается неоспоримый факт, что я хотела приберечь что-то и для себя. Я легко могла отдать бумажник инспектору Хьюитту и позволить ему насладиться славой, расшифровав код, если он сможет это сделать.

Но разве это не то же самое, что отдать то немногое, что осталось от моей матери?

Честно говоря, я не хочу делить последние два слова Харриет ни с кем: ни с отцом, ни с тетушкой Фелисити, ни с полицией. У меня какое-то странное ощущение, что эти слова, возникшие из ниоткуда в тепле бунзеновской горелки, предназначаются мне и только мне.