Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Но нет – нынче она едва дышала. Теперь, даже если снова вколоть ей стимулятор, вид у нее будет только несчастный и жалкий. А время не ждет. Значит, убийство-возмездие не состоится. А жаль. Ах, как жаль. Он и не насладился как следует Марией. Ее смертью он, конечно, отомстил – однако не полной мерой. Не так, как отец Бахарев того заслуживал.
Кай подошел к ее кровати. Она тяжело дышала. Он наклонился к ней и громко спросил:
– Чего ты хочешь?!
Это было ее последнее желание – только она еще не знала об этом.
Вопрос медленно, но добрался до ее сознания, и Мария прошептала:
– Пи-ить…
Кай предусмотрительно захватил с собой бутылочку минералки и поднес к ее губам. Она жадно ухватила горлышко губами, словно младенец – соску или материнский сосок. Сделала несколько глотков, закашлялась, застонала. Из бутылки ей на грудь пролилось немного влаги.
Он отобрал бутылку и поставил ее на пол.
Наступала пора последнего расчета.
Видеокамеру он принес с собой. Водрузил ее на штатив – изображение должно быть качественным, а не дрожать, как в фильмах фон Триера. Кай построил последнюю мизансцену с Бахаревой так: он сам на переднем плане. В том же самом хирургическом костюме, заляпанном кровью, в шапочке, маске до бровей – и черных очках. На заднем плане – несчастная Мария. Ее землистое лицо на голом матрасе. Если повезет, то второй камерой, с потолка, можно будет снять другой ракурс – и смонтировать для пущего эффекта оба изображения, цветное и черно-белое. Получится маленький фильм.
Он надвинул шапочку глубже на лоб, нажал на камере «пуск», отошел на исходную позицию.
Обращаясь к камере, произнес:
– Теперь до тебя наконец дошло, Роман Иванович Бахарев, отчего страдала твоя дочь? И почему она умирает?
И сделал шаг назад от штатива. Оказался рядом с кроватью, где лежала Мария, вытащил из внутреннего кармана длинный и тонкий, словно спица, нож – и вонзил его прямо в грудь девушке. Бахарева сделала глубокий вздох, а потом как будто кашлянула, и из ее рта вытекла тонкая струйка крови.
«Вот и все», – подумал Кай. Он был расстроен. Глубокая печаль охватила его. Нет, он не жалел девчонку. Его огорчало только то, что в итоге у нее получилась не смерть-воздаяние, а смерть-избавление…
Однако некогда было рефлексировать. Шел четвертый час. Скоро солнце сядет. И Жанна Ойленбург может отправиться назад в свой особняк. Пора поторапливаться.
Он никогда не думал, что столичный ритм и стресс – быстрей, быстрей, быстрей! – достанет его даже в таком непростом и интимном деле, как убийство. А вот поди ж ты!.. Ему тоже приходилось спешить, он даже не мог как следует насладиться своей местью.
Кай отключил камеру, вытащил из нее диск, спрятал в карман халата.
Дверь в этот каземат можно больше не закрывать.
Он поднялся наверх, в гараж. Взял там любимую болгарку, подключил к удлинителю, воткнул в сеть. Потом спустился вместе с пилой в каморку к Марии.
Надежда жадно прислушивалась к тому, что происходило в соседнем помещении. Она услышала вроде две-три фразы, негромко произнесенные мужским голосом, и все. И тишина. Затем мужские шаги протопали вверх по лестнице.
Через минуту шаги спустились и замолкли в комнате соседки. Все это время рядом царила тишина, и Надю вдруг осенило: «А ведь она – умерла!.. Ту заключенную, что пытали и мучили вчера, сегодня – добили. Или она скончалась сама». И тут Надя ощутила тягостность, растерянность, которая всегда возникает в присутствии мертвого человека. На глаза навернулись слезы.
А затем из-за стены донесся свист циркулярной пилы. Через секунду тональность звука переменилась, и Надя вздрогнула всем телом: «Он распиливает жертву на куски!»
Жуткий свист продолжался с короткими перерывами минуту, другую, третью… У Нади от ужаса даже свело пальцы на ногах. Слезы сами собой высохли. Она сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. «Господи, – бормотала она про себя, – господи, помилуй меня…» Потом за стеной раздался глухой стук.
Кто бы ни орудовал там, он был не человек: человеку свойственны чувства, хотя бы такие простые, как сострадание и отвращение. И – не животное: животные не распиливают хладнокровно свои жертвы. И даже – не маньяк: маньяк, убивая, испытывает какие-то чувства, порой чрезвычайно сильные.
Похоже, там орудовал холодный, бездушный робот. Человек со льдом вместо сердца.
В итоге Мария поместилась в три мешка.
Левую руку, голову и обрубок правой руки Кай положил в один – холщовый, из-под сахара. Туловище – в другой, из крафт-бумаги. Обе ноги – в полиэтиленовый.
Затем Кай перенес мешки по одному в машину. На пол фургона он перед тем предусмотрительно положил полиэтиленовую пленку в несколько слоев. Перетащить то, что осталось от Марии, в «Форд» оказалось легко. Каждый мешок весил не больше пятнадцати килограммов.
Вот только… Абсолютно вся камера, где содержалась Мария, – стены, пол и даже потолок – были покрыта красными, бурыми и черными каплями и кляксами. И весь халат его, и шапка, и маска, и перчатки – оказались в крови. Ну, халат еще можно постирать. А вот как прикажете убирать в камере? Самому браться за ведро с тряпкой? Нет уж, увольте! И дело не в том, что он интеллигент-чистюля, белые ручки свои не хочет замарать. Он давно уже перестал быть интеллигентом. С первого же дня, как попал в тюрьму. Ему не чужда черная работа. Просто времени уже – почти четыре. Минут через сорок начнет темнеть. И как ему прикажете управляться в темноте с этими тремя мешками?
Тут ему пришла в голову счастливая мысль: а что, если приказать прибраться во второй камере – Митрофановой? Все равно ведь сидит у себя в «нумере», ждет своей очереди и ничего не делает, только кашу даром жрет… Да, идея хорошая – однако надо все как следует подготовить. Убрать отсюда, из бывшей комнаты бывшей Бахаревой (неплохой каламбур получился, а?), режущий инструмент, принести ведро, тряпку, чистящие средства… Но время, время! У него совершенно нет на это времени! Может быть, он позже запряжет Митрофанову – когда вернется.
Или вообще оставить комнату как есть? Допустим, он заселит сюда Жанну Ойленбург. Можно представить, как вытянется ее лицо, когда она увидит буренькие пятнышки на стенах. А может, устроить переезд? Отправить в «красную комнату» (Кай хихикнул: хорошее придумалось название, он будет этот нумер теперь именно так называть) Митрофанову. А на ее место поселить Ойленбург. Неплохо было бы, только не слишком ли сложно? Самые лучшие решения – простые, не зря его учили великие режиссеры. Митрофанова и без того примерно представляет (благодаря слуховому восприятию), что творится в соседней с ней камере. Для нее «красная комната» откровением, шоком, скорее всего, не станет. А вот если засунуть туда Ойленбург… Но ее для начала надо захватить…
Обо всем этом Кай думал, пока выгонял свой «Транзит», груженный бывшей Бахаревой, из гаража, а потом из ворот Гостиницы.
Дима знал, чувствовал, был уверен: у него очень мало времени.
И еще: он не может, не должен надеяться ни на какую милицию, ни на какого Савельева.
Он должен сам отыскать Надю и вызволить ее из той кошмарной беды, в которую она попала.
Ему нужно самому установить преступника. Тем более что Полуянов – может быть, это бред, но все-таки! – чувствовал, что похититель имеет какое-то отношение к его, Диминой, жизни. Журналист научился верить своей интуиции, и сейчас она прямо-таки вопила о том, что действовать надо быстро и что похититель как-то пересекался с ним, Димой. От этих мыслей внутри все нетерпеливо зудело – похожее чувство он испытывал в тех редких случаях (в основном в начале своей карьеры), когда ему надо было срочно сдавать заметку, а у него еще не имелось идей, о чем писать.
Журналист вышел из деревянного шалмана вместе с опером. Они пожали друг другу руки. Савельев бросил на своем ужасном английском:
