Если совершено убийство - Ренделл Рут (полные книги TXT) 📗
— Когда это произошло, миссис Лайл?
Но она разбила его слабую надежду:
— Наверное, лет тридцать назад. Теперь здесь живет ее брат. Он женился, и у него есть дети, но все они разъехались бог знает куда.
Старая женщина вздохнула и замолчала. Уэксфорд со все возрастающим нетерпением смотрел на темную мостовую. Миссис Лайл закончила пить чай и очень точно поставила свою чашку на блюдце. Ее голубые, подернутые пеленой глаза смотрели на него, и он почувствовал, что ей захотелось в чем-то довериться ему.
— То, что я сделала… — сказала она озорным, почти шаловливым тоном, — думаю, вероятно, было нарушением закона, но я никогда не осмеливалась спросить об этом мужа, ни разу не сказала ему ни слова.
— И что же такого вы сделали? — Чтобы подбодрить ее, Уэксфорд спросил об этом слегка насмешливо, улыбаться же ему не было необходимости.
— Ничего плохого не будет, если я расскажу вам об этом после стольких лет. — Довольная собой, миссис Лайл улыбнулась. — Ребекка хотела выйти замуж за парня, фамилия которого была Фостер, но он не был одним из них. Отец категорически запретил им встречаться и запер ее дома. Ребекка жила в своей спальне, как в тюрьме. И вот она приспособилась писать записки и бросать их мне из окна. Тогда я еще не ослепла. Я от души была на их стороне, пыталась замолвить за них словечко, приводила сюда Фостера. И вот однажды уговорила его. Когда все они были в церкви, мы приставили к окну лестницу, и Ребекка спустилась. Это было как игра! «Стены вокруг сада высоки, и перебраться через них трудно, и, если кто-то из моих родственников тебя узнает, смерти не миновать…»
— Так и есть, — отозвался Уэксфорд.
— Я часто от души смеюсь, вспоминая тот день, и, знаете, мне было бы еще лучше, если бы я знала, что они тоже думают об этом, но, видно, не суждено. Хотела бы я увидеть лицо старого Викерса, когда он узнал, что птичка улетела. Ребекка вышла замуж и писала мне — рассказывала о своих новостях, но потом перестала. Впрочем, к чему нужны письма, если ты не можешь их прочитать и нет никого, кто бы мог сделать это для тебя, не правда ли? — Миссис Лайл весело засмеялась над печальной ситуацией, которую описала. — Викерс, который сын, женился; у них есть дети, но все эти дети один за другим ушли. Не смогли остаться в этом доме, и теперь они живут там вдвоем. Младший Викерс — я называю его так, хотя ему уже, может быть, лет пятьдесят, — никогда не разговаривает со мной. По-моему, он догадывается, что я помогла Ребекке. Я часто смеюсь от души, когда вспоминаю о ней, об этой лестнице, о юном Фостере, похожем на влюбленного Ромео. Для нее было большим счастьем встретить его. Ей не приходилось выбирать — ведь у нее около носа была большая родинка…
Дверь церкви, по-видимому, открылась, потому что бледная полоса света распространилась по влажным камням, и на мостовой стали появляться люди. Уэксфорд, который ждал такого момента, не обратил на это внимания и повернулся лицом к миссис Лайл, хотя знал, что она не могла его видеть.
— Родинка около носа?
— Как раз между носом и щекой. — И миссис Лайл показала пальцем на своем лице. — Мой муж часто говорил, что они могли бы показать Ребекку какому-нибудь врачу, но они ведь не верили докторам.
— Куда она уехала?
— Ее адрес был Юго-Запад, 10. У меня где-то лежат ее письма. Вы сами можете взглянуть на них, но я вам скажу одну вещь: упоминание о Ребекке не поможет вам войти в соседний дом. Вы сможете сделать это разве что с бульдозером.
Стоя в проеме окна, Уэксфорд наблюдал, как сектанты расходились по домам. То, что было надето на женщинах, нельзя было назвать даже старомодным — это было нечто, вообще не имеющее ничего общего с понятием «мода»: пальто и шляпы черного, серого и желтовато-коричневого цвета, а на мужчинах, даже молодых, поверх черных костюмов были темные плащи. Между ними, словно ворон, в черных одеждах ходил пастырь, пожимая руки и бормоча что-то на прощанье. Вскоре почти все разошлись, остались только двое, видимо супружеская пара; они стояли, взявшись за руки, ожидая его, а затем втроем медленно пошли в соседний дом. На мгновение Уэксфорд увидел в луже их мрачное отражение — трое странных людей, пересекающие Стикс и направляющиеся в свой подземный мир. Дверь за ними захлопнулась.
— Вы смотрите на младших Викерсов? — поинтересовалась миссис Лайл, отличавшаяся необыкновенной чувствительностью, свойственной слепым. — Мне хотелось, чтобы здесь был мой внук, я бы дала ему дудочку — у всех здешних детей, дай им Бог счастья, есть такие дудочки.
— Давайте лучше поищем те письма, миссис Лайл.
Вслед за старушкой Уэксфорд поднялся по лестнице. Она привела его в свою спальню, которая выглядела скорее как лавка подержанных товаров, что так характерно для комнат пожилых людей, в которых они состарились. Помимо обычной мебели здесь лежали корзинки с принадлежностями для рукоделия — деревянные и плетеные из прутьев, сложенные друг на друга; чемоданы под кроватью и чемоданы, накрытые пыльными салфетками, на которых высились груды старых журналов и альбомов. На высоком массивном комоде стояли два миниатюрных сундучка с приданым, дорогие сердцу викторианцев; над ними на стене висела полка, битком набитая письмами, писчей бумагой, маленькими коробочками, старыми ручками, флаконами и шпильками для волос.
— Это, должно быть, здесь, — сказала миссис Лайл, — или, может быть, в других комнатах.
Уэксфорд заглянул в другие комнаты. Ни одну из них нельзя было назвать неопрятной, но все же они не были приспособлены для жизни. Скорее их следовало назвать вместилищами, в которых лежали вещи, накопленные за шестьдесят лет, и его опытному взгляду было ясно, что во времена, когда миссис Лайл еще была зрячей, применялась какая-то невероятная система заполнения жилого пространства.
Казалось, старушка чувствовала, что он поражен увиденным. В ее голосе появились не то чтобы злобные, но слегка мстительные нотки. Она заявила:
— Вам придется поработать, — что означало: «Ты видишь, а я — нет, так что давай трудись!»
И Уэксфорд принялся за дело, начав со спальни. Возможно, для него запах этих сувениров отдавал плесенью, в ней же он пробуждал воспоминания о событиях, с которыми они были связаны, и от этого лицо старой женщины становилось немного странным и мечтательным, но все же не несчастным. Чуть подрагивающими руками она дотрагивалась до открыток и фотографий, которые он доставал из ящиков комода. Уэксфорд принес сюда старую медную настольную лампу и поставил ее на комод, чтобы было светлее. В ее желтоватом свете, в котором была видна поднявшаяся пыль, он принялся изучать архив, накопившийся за долгую жизнь миссис Лайл.
Она очень любила переписываться и хранила все письма и поздравительные открытки, полученные ею ко дню рождения и к Рождеству. Кто-то из родственников был филателистом. Для него она собирала марки, однако коллекционер, видимо, так и не пришел за ними, и их скопились тысячи на конвертах и оторванных от них клочках. Здесь были и любовные письма покойного полицейского, перевязанные лептой от свадебного торта с кусочками окаменевшей глазури, прилипшими к ней. Каждый год он посылал жене «валентинку»; пять из них Уэксфорд нашел в комоде, а когда стал просматривать ящики, нашел еще семь.
— Я никогда ничего не выбрасываю, — довольным тоном пояснила миссис Лайл.
Он не произнес в ответ эти ужасные слова, но про себя подумал: «Для чего?» Зачем хранит она эти открытки, коробки от тортов, локоны детских волос, поздравления, телеграммы, груды вырезок из газет? Она слепа и никогда больше не сможет снова увидеть ни одну из этих вещей. Но Уэксфорд знал, что миссис Лайл хранит их по другой причине. Ну и что с того, что она не сможет больше прочитать письма своего полицейского или увидеть его фотографии, фотографии их детей и внуков? Это были кирпичики, из которых складывалась ее личность, материал стен, охранявших ее, окошки, сквозь которые, несмотря на слепоту, она по-прежнему могла смотреть на мир. В последние недели его собственная личность была слишком потрясена, чтобы он мог упрекать того, кто накапливал все это, чтобы сохранить себя.
