Монстр (Дело Йозефа Фритцля) - Холл Аллан (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Мальчики, особенно Феликс, поправляются быстрыми темпами. Оба вежливы. Кажется, уважение было привито им уже давно. Они в точности исполняют все, что говорит им мать. Феликс проницателен, у него недюжинный ум. Мы любим его ум и легкий характер».
Феликс учится забывать. Фритцлю, его отцу, деду, надзирателю, человеку, сокрушившему его душу и укравшему жизнь, такая роскошь никогда не будет дана. Он постоянно думает о своей подвальной семье, по крайней мере говорит так, и, учитывая его двадцатичетырехлетнее призвание дисциплинировать их, прививать им послушание и порядок, нет оснований не доверять ему. Его могучее либидо уменьшилось, но искоренить его до конца невозможно. Всемирный позор — не считая сокамерника — его единственный спутник. Тюремное уединение — подходящая атмосфера для Йозефа Фритцля, навсегда осужденного носить имя «амштеттенский зверь». Теперь сковывают его свободу. Он привык диктовать ритм жизни своей тайной семье; теперь его диктуют ему тюремщики.
Он прочел несколько писем из потока, буквально наводнившего тюрьму вслед за арестом. Ему и не нужно больше читать, чтобы представить, что думают о нем люди по ту сторону решетки; ему не нужно прислушиваться к выкрикам из соседних камер. «Сатана», — пронзительно вопят заключенные. «Ублюдок», «извращенец», «педик» — это еще самые вежливые обращения.
Удивительно, но люди, подобные Фритцлю, как магнит, притягивают одиноких женщин, многие из которых считают, что его неправильно поняли и следует простить. Среди почты, которую он получил в тюремной камере к середине июня, попадаются письма с предложениями брака, поддержки, содержащие молитвы и выражения привязанности.
Фритцль продолжает ежедневно выполнять гимнастические упражнения, завтракает чаем с черным хлебом, за обедом съедает котлету с лапшой или отбивную с картошкой, ужинает, у себя же в камере, сосисками, ветчиной и сыром. В тюрьмах по всему свету преступники на сексуальной почве стоят во мнении других заключенных ниже тараканов. По масштабу своего преступления и ошеломительного количества лет, в течение которых оно совершалось, Йозеф Фритцль по праву считается Люцифером своего блока.
В первые дни заключения Фритцль метался между признанием собственной вины и отрицанием содеянного, прежде чем согласился на разговор со своим адвокатом Рудольфом Майером. Он надеялся, что его слова каким-то образом смягчат обстоятельства преступления, и утверждал, что похитил Элизабет исключительно из-за любви к ней.
Майер сам оказался под шквальным огнем общественного гнева, взявшись защищать то, что казалось людям неоспоримым преступлением. «Я получаю письма, в которых говорится, что меня следует посадить за решетку вместе с Фритцлем. Но я представляю не чудовище, а человека. Когда я впервые увидел его, на ум мне пришел латинский термин „paterfamilies“ [2]. Он использовался, чтобы описать абсолютного главу семьи — заботливого, но строгого. В наши дни люди назвали бы его „патриархом“».
Именно Майер втайне от всех приготовил для Фритцля версию событий, с которой тот обратился к миру. Он рассказывал о сложных электронных устройствах, которые понадобились, чтобы запереть Элизабет в подземной бетонной тюрьме. Он рассказал о всех своих хитроумных выдумках, призванных обвести вокруг пальца соцработников и полицию. Он говорил о сотнях миль, которые наездил, покупая бакалею, медикаменты и одежду для своих жертв.
Еще он говорил о ненасытной жажде секса с Элизабет в первый год ее заключения. Это — исповедь, признание собственного греха, оправдание и несомненный катарсис. Но сильнее всего ощущаются в его словах бросающие в дрожь хладнокровие и расчетливость. Замешанной оказывается и нездоровая привязанность к собственной матери.
Дальнейшие комментарии излишни; мир уже решил, кто он. Австрийское правосудие должно решить, как поступить с ним.
«Это была одержимость.
Я родом из маленькой семьи и вырос в крохотной квартирке в Амштеттене. Отец мой был никудышный человек; он никогда не хотел брать на себя никакой ответственности и был попросту неудачником, который постоянно обманывал мою мать. Когда мне было четыре года, она совершенно справедливо вышвырнула его из дома. После этого ни мать, ни я не общались с этим человеком, он нас не интересовал; неожиданно нас осталось всего двое.
Моя мать была сильной женщиной, она научила меня дисциплине и контролю, а также понятию, какой ценой дается тяжелый труд. Она отправила меня в хорошую школу, чтобы я получил хорошее образование, а сама работала не покладая рук и бралась за очень трудную работу, чтобы держаться на плаву.
Это была лучшая женщина в мире. Полагаю, вы можете представить меня как ее мужчину. Что же. Она была начальником в доме, а я — единственным мужчиной.
Полная чушь говорить, что мать сексуально домогалась меня, она была до крайности респектабельна. Я очень любил ее. Просто обожал. Поклонялся ей без меры. Это не означает, что между нами что-то было; никогда ничего не было, да и быть не могло».
На вопрос своего адвоката, фантазировал ли он когда-нибудь на тему об отношениях с матерью, Фритцль делает паузу и долго молчит.
«Да, возможно. Но я был сильным, возможно таким же сильным, как моя мать, и мог держать свои желания под контролем. Я становился старше, а это значит, что мне удавалось встречаться с другими женщинами. У меня были любовные романы с несколькими девушками, а затем я познакомился с Розмари».
Имела ли Розмари что-либо общее с его матерью? Фритцль отвечает:
«Абсолютно ничего. У нее не было ничего общего с моей матерью, впрочем, если хорошенько подумать, то было несколько общих черточек. Я имею в виду, что Розмари тоже была замечательной женщиной и остается ею. Просто она намного более робкая и слабая, чем мать.
Я выбрал ее, потому что тогда страшно хотел иметь кучу детей. Я мечтал о большой семье, когда был еще совсем малышом. И Розмари казалась идеальной матерью, чтобы воплотить эту мечту. Это не совсем правильный повод жениться, но верно и то, что я любил Розмари и люблю до сих пор».
На вопрос, как же случилось, что в 1967 году, имея четырех детей от любимой жены, он забрался в квартиру молоденькой медсестры и изнасиловал ее, Фритцль ответил: «Не знаю, что потянуло меня на это… Я правда не знаю, почему сделал это, — я всегда хотел быть хорошим мужем и хорошим отцом».
Несмотря на свидетельские показания соседей, что он был жестоким тираном в семье, Фритцль продолжает: «Я всегда высоко ценил хорошее поведение и уважение. Причина в том, что я мыслю по старому укладу, которого больше нет.
Я вырос во времена нацизма, а это означает, что все должно было быть под контролем и надо было уважать власть. Полагаю, я взял некоторые из этих старых ценностей в новую жизнь, разумеется бессознательно. И все же, несмотря на это, я не такой монстр, каким меня хотят представить СМИ».
По одному пункту он не соглашается с дочерью, говоря, что не подвергал ее сексуальным нападениям, когда она была ребенком: «Это неправда. Я не такой мужчина, который любит маленьких детей. Я совокуплялся с ней позже, гораздо позже. К тому времени она уже была в камере, и была там уже долго».
Важно помнить, что признание Фритцля имеет весьма специфическое намерение: представить его как можно более рассудительным. Врачи и полиция скажут, что у них нет никаких причин считать, что Элизабет понадобилось лгать, чтобы выставить отца в дурном свете.
На вопрос, насколько и как давно было спланировано преступление, Фритцль ответил: «Года за два — за три, это верно. Насколько помню, году в 1981 или в 1982 я начал строить камеру для нее у себя в подвале. Я достал очень прочный бетон и установил стальную дверь с электроприводом, открывавшуюся с помощью дистанционного пульта — так я проникал в подвал. Нужен был цифровой код, чтобы открывать и закрывать ее.
Я оштукатурил стены, установил умывальник и небольшой туалет, поставил койку и плиту, холодильник, провел электричество и свет.
