Ночью в дождь... - Колбергс Андрис Леонидович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
«Медицина — религия, а он — ее пророк.
У меня нет ни малейших угрызений совести. И не будет. Есть только гордость, что я принадлежу ему и что я нужна ему».
Двенадцать лет подряд изо дня в день она ждала, когда он позвонит ей на работу и скажет:
— Во вторник ты можешь? С двух до четырех.
— Подожди, я сейчас посмотрю, — она быстро листала график работы. — Нет, никак не могу: в половине второго начинается заседание у главного и, как всегда, затянется часов до трех.
— А на будущей неделе в четверг?
— Подожди, посмотрю… Знаешь, кажется, могу, только ты накануне обязательно позвони.
— Я тебя целую.
— По телефону не хочу.
— Нет, хочешь.
— Да, хочу.
— Получай! И до четверга.
— Спасибо, было очень сладко! Только не забудь мне предварительно позвонить!
Но когда наступал желанный четверг, то он либо сам не мог встретиться (сваливалась на голову какая-нибудь делегация, заседание и не присутствовать нельзя было), либо ей не позволяли срочные, очень неотложные дела.
Встречались они редко: хорошо, если раз в три-четыре месяца, а может и реже — на летний отпуск Алп увозил семью под Цесис. Говорил — ради того, чтобы семья побывала на свежем воздухе, а на самом деле ради себя. Там его знали и уважали, и они вместе с председателем и главным агрономом колхоза ночами напролет мотались с ружьями по лесам, охотясь на диких кабанов, которые выходили в поисках корма иногда в сумерки, а иногда совсем уже на рассвете. Утром Алпа привозили на «газике», во дворе они громко обсуждали, почему и кто из них промахнулся, и договаривались, в котором часу встретятся вечером снова. Днем Алп отсыпался: ведь он «выматывался, как собака», Илгонис ковырялся в своем мотоцикле, а потом гонял на нем по холмам вдоль реки — готовился к мотокроссу. Однажды она упрекнула Алпа в том, что он не помогает старикам заготовить сено, ведь это, в конце концов, его родители, но он только засмеялся в ответ: охотясь по ночам, он заготовил кормов для скота больше, чем она, Карина, накосила бы на сенокосилке, запряженной парой лошадей. Это была правда — комбикормов в доме всегда было вдоволь.
«Двенадцать лет. Уже двенадцать лет!»
Иглонису тогда еще не было пяти, Алп работал всего лишь старшим мастером.
В тот раз она тянула жребий, и ей не повезло! Дежурства в праздничные дни средний медицинский персонал разыгрывал в начале каждого месяца, и график составляли с учетом результатов жеребьевки. В День медика работу ей предстояло начать в восемь вечера, когда в Доме культуры торжественная часть уже подойдет к концу, оркестр доиграет приветственный марш и все будут усаживаться за празднично накрытые столы.
Она, как и другие медсестры, тоже готовилась к этому вечеру и так же надеялась, что несчастливый жребий — один из десяти! — обязательно обойдет ее. Однако ей не повезло.
Вечер был заманчив своей грандиозностью и демократичностью: тут не было ни проректоров, ни доцентов, ни руководителей кафедры и главных врачей, все были просто веселыми участниками вечера, приглашавшими дам, и те некоторым даже смели отказывать; каждый пел, дирижировал, все вместе выбирали королеву бала, каждый мог попытать счастья в лотерее или блеснуть знаниями и остроумием в викторине.
Карина пришла на работу раньше, чтобы коллега — счастливица! — которую она сменила, успела забежать домой и переодеться.
— Еще оперирует, но сейчас уже кончит, — сказала та, торопливо надевая пальто. — Кофе уже можешь смолоть.
— Успеха на вечере!
— Мы о тебе будем вспоминать с глубокой скорбью!
— Кто из врачей сегодня дежурит?
— Кто-то из молодых. Очень неразговорчивый. Фамилию я не запомнила.
— Беги, — с грустью улыбнулась Карина. — Опоздаешь.
— Ну, привет!
Комната, куда врачи возвращались после операции, была довольно большой. По предложению одного из руководящих хирургов ее обставили так, чтобы она как можно меньше напоминала больничное помещение, и врач до начала следующей операции — перерывы между которыми были совсем короткими — мог отдохнуть не только физически, но и душой.
Два глубоких кресла, обтянутые тканью горчичного цвета, такой же глубокий диван и журнальный столик между ними.
Как только хирург сел в кресло, Карина поставила перед ним дымящийся кофе.
— Ваш кофе, доктор!
— Спасибо, — пробубнил он в ответ и стал пить небольшими глотками, глядя в окно, как будто там, в темноте, что-то можно было увидеть.
Угрюмый, неразговорчивый, наверно, очень устал.
Карина решила, что ей следует что-нибудь сказать. Стоя возле шкафа, она переставляла посуду, ей были видны только резкие линии его неподвижного профиля.
— Может, налить еще?
— Нет, мне достаточно, вполне достаточно одной.
— На вечере уже, наверно, танцуют.
— Не знаю. Возможно.
— В прошлом году в это время уже вовсю танцевали твист.
— Я не был, не знаю. Я на вечерах вообще давно не бывал. Очень давно.
— Вы, наверно, не танцуете.
— Почему сразу так? Мне очень нравятся всякие вечера и вечеринки, только времени мало. На конкурсах танцев я даже дипломы получал. — Он умолк, допил свой кофе и после паузы добавил, как бы уточняя: — На свете очень много всего, только времени мало.
Карину развеселила чрезмерная серьезность молодого мужчины и прямо-таки стариковское отношение к своим обязанностям. Когда он ушел оперировать, она даже посмеялась над ним с одной из коллег, дежуривших в приемной.
— Ужасно скучный! — согласилась та. — Наркевич — правая рука главного. Знаешь, остальные врачи очень довольны — он охотно дежурит по праздникам и воскресеньям. Его даже в канун Нового года или Лиго не приходится уговаривать — он тут как тут. Как только жена от такого не сбежала!
— Странный все же…
— Очень честолюбивый. Он или взберется очень высоко или свихнется. Скорее всего второе: нормальный человек такое не выдержит. Мне кажется, я понимаю, почему он стремится дежурить именно в праздники. Тогда он может сам оперировать, а не только ассистировать. В праздники никого нет, он сам себе начальник, даже принимает решения, сам все делает так, как считает правильным. Ни у кого не было таких больших возможностей для практики. Пожалуй, никто особенно-то к этому и не стремился. А он к операциям рвется так, что его трактором не удержишь. Ужасный фанатик!
— Если чего хочешь добиться, то иначе ведь и нельзя.
— Так недолго и угробить себя!
Карина вспомнила, что еще от кого-то слышала об одержимости Наркевича. Тогда в высокопарных тонах речь шла о долге и солидарности медиков, а она этого странного энтузиаста защищала и завидовала ему. Во-первых, потому, что он сумел пробиться сквозь большой конкурс, поступить в медицинский институт и закончить его с отличием. Сама она после средней школы поступала в институт дважды, и оба раза безуспешно, затем встретила Алпа, влюбилась, потом родился Илгонис и ее великая мечта сократилась до медицинской школы. Но медицину она продолжала считать святой миссией и по-прежнему обожествляла ее.
Потом она вспомнила чей-то другой разговор о фантастическом трудолюбии Наркевича и его отказе от заманчивых возможностей сделать карьеру, о самопожертвовании, которое для его близких оборачивалось жестокостью, но ведь без этого ничего и не достигнешь — взбираясь на стеклянную гору, мешки с золотом оставь у подножья. Она вспомнила насмешки, которыми такие разговоры сопровождали люди, сами ни на что серьезное не способные, обычно старавшиеся убедить: «Я просто не хочу!» Или судачили о его человеческих слабостях и мелких неудачах, будто сами таковых не имели, но при этом не упускали случая похвастать дружбой с Наркевичем в студенческие годы.
Операция затянулась.
Уже было далеко за полночь, когда позвонили из Балви и сообщили, что машина местной «скорой помощи» повезла больного к вертолету, который доставит его в Ригу.
— Он не сможет… Да и никто не смог бы, — протестовала Карина. — В операционной он уже четыре часа без перерыва!
