Крещенский апельсин - Басманова Елена (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
– Я все знаю, – объявила гневно Ольга Леонардовна, ни одним мускулом не выдавая своей промашки, – потому вас и призвала. Женская интуиция меня не подвела. Куда эта негодяйка наведывалась?
– «Мир божий», «Божье слово», «Русское богатство», «Вокруг света»…
– Антон Викторович, звоните немедленно, – велела госпожа Май и позвала: – Данила! Данила!
Старик возник на пороге молниеносно, будто его войлочные опорки приводились в движение невидимыми гермесовыми крылышками.
– Вот так и живем, Самсон Васильевич, – завела нравоучительный монолог Ольга, – в окружении преступников и мошенников. Никому не можем доверять. Верно, в провинции нравы чище, и люди не так изъедены пороком…
Когда Треклесов опустил трубку на рычаг телефонного аппарата, она прервала свой печальный монолог.
– Все истинно, – подтвердил он, – была в «Божьем слове», про купорос и Морозова говорила.
– А еще хвасталась, что лекции Менделеева в Москве слушала, – с горечью сообщила Ольга Леонардовна.
– Менделеев? В Москве? – Фалалей захохотал. – Ну и фантазия у дамочки! Менделеев там никогда не был! Положительно она мне нравится. Горю нетерпением ее лицезреть!
– Хватит паясничать. – Ольга притопнула ногой. – Данила, там на моей половине вещи, я собрала их для этой оборванки, мне не жалко. Но на порог ее не пускай. Вытолкай вместе с вещами взашей.
Данила исчез. Фалалей встал и самым серьезным тоном произнес:
– Требую вознаграждения. В виде свободы на сегодняшний день.
– Неужели так хочется побывать на отпевании? – спросила Ольга.
Самсон по ее голосу понял, что ей сейчас неприятно видеть рядом с собой свидетелей ее ошибки.
– Не угадали, – ухмыльнулся Фалалей, – надеюсь увидеть в церкви господина Либида… Что-то давненько он не навещал редакцию.
– Никак соскучились? – вклинился в разговор Треклесов.
– Соскучился. Он всегда вызывает у меня обострение памяти: самые смешные анекдоты вспоминаю. Хотите, расскажу один? «Я тебя умоляю, – говорит жена мужу, – перестань красить усы. – А что, неужели так заметно? – На тебе – нет, но на шее нашей горничной – да!»
Все натянуто посмеялись.
– Как мне с вами поступить? – с притворной обреченностью вздохнула Ольга. – Три дня до выхода следующего номера, а материалов еще нет. Даю последний шанс. Но не вздумайте преследовать Эдмунда. Полагаете, я не знаю о вашем сговоре? Эдмунд сегодня едет в Думу.
Самсон энергично закивал головой в знак согласия.
– Ура! – закричал Фалалей, подскочил к госпоже Май и принялся быстро-быстро осыпать поцелуями ее узкую ладонь.
Потом отпрянул, рухнул на колени и стал обцеловывать подол ее платья. Смягчившаяся госпожа Май выдернула край подола из его рук и отступила к окну.
– Идите уж, – махнула она рукой, изображая легкую досаду, – хотя вас отпускать вдвоем опасно. Неровен час, во что-нибудь влипнете…
– Будьте спокойны, благодетельница вы наша, – Фалалей вскочил и стал подталкивать Самсона, – верну вам ваше сокровище в целости и сохранности. Хорошая смена идет следом за нами, старыми волками пера.
Он выскользнул за дверь и уже не слышал, как Треклесов обозвал его пустобрехом.
Поторапливая Самсона и шипя, что надо пошевеливаться, пока мучительница не передумала, Фалалей скатился по лестнице и выскочил на улицу…
– Ну не свиньи ли мы, братец? – спросил он самокритично Самсона, поправляя у него на шее сбившийся шарф. – Свиньи как есть. Только в сюртуках и костюмах. А она царица, подлинная Цирцея. Чем меня и восхищает. Ей бы в царских покоях блистать. А она жертвует собой, все силы на просвещение направляет.
Над головами их было чистое синее небо. Солнечные лучи скользили по заснеженным крышам, дрожали на снежных шапках, покрывавших оконные карнизы, дверные козырьки, приворотные тумбы. Ослепительная, искрящаяся белизна резала глаза. Воздух, против обыкновения, был сухой, словно солнце выпарило всю влагу с городских улиц. Скрип галош торопящихся прохожих, гомон воробьиной стайки у кучки свежего навоза на мостовой звучали приятной музыкой. Самсон чувствовал себя вырвавшимся наконец из тюрьмы, в которой просидел сто лет.
Фалалей углядел извозчика, и журналисты со смехом забрались под меховую полость. После пережитого в следственной камере Самсон перестал бояться извозчиков.
Путь к церкви был довольно долгим, и Фалалей указывал вверенному ему провинциалу на монументальные сооружения, церкви, дворцы, особняки, сыпал названиями и фамилиями, не забывая об анекдотах и байках.
На окраине города, за улицей, название которой было легко запомнить – Бочарина, в окружении обнаженных, черных деревьев стояла деревянная церквушка. Однако Фалалей не стал заходить в нее, объяснив Самсону, что боится встретить в церкви Римму, которой он наврал про свою связь с покойной Елизаветой.
Сунув извозчику деньги и велев ждать Самсона, чтобы потом доставить его прямо в редакцию, Фалалей вмиг улетучился.
Самсон, сняв шапку, перекрестился на куполок с крестом и ступил под низкие церковные своды. Сквозь узкие окна настойчиво пробивались солнечные лучи, они придирчиво исследовали золоченые серебряные оклады, позолоченную резьбу алтаря, бронзовые паникадила и, смешавшись с отсветами восковых свечей, растворялись в низком помещении, согретом теплом свечей, лампад, дыханием прихожан. Он перекрестился еще трижды на алтарь, купил в притворе свечу у служки и шагнул вперед.
В правом приделе, на дубовых козлах, стояли три гроба. Отпевание уже закончилось, и вокруг гробов толклись с последним прощанием притихшие, рыдающие женщины в плюшевых саках, с темными шерстяными платками на головах и, сминая в руках овчинные шапки, бородатые, солидные мужчины в черненых полушубках и полупальто. Между ними сновали укутанные до глаз ребятишки. Чуть в стороне, у иконы Николая Угодника, стояли две высокие дамы в каракулевых манто с соболиными оторочками, в шляпах с густыми вуалями, скрывавшими их лица. Иногда дамы подносили к глазам кружевные платочки, но и тогда они, вопреки церковным правилам, не откидывали вуали.
Хотя народа было много, Братыкина Самсон увидел сразу. В длинной бекеше, с обнаженной лысой головой, коротенький человечек с недовольной миной на помятом лице топтался у крайнего от окна гроба. Он буркнул пробравшемуся к нему Самсону, что батюшка, еще не опохмелившийся со вчерашнего, сердит и фотографировать не разрешает.
Самсон покосился на гроб – смешанное чувство жалости и радости овладело им. Простой полотняный покров поверх длинного, вытянутого тела. На подушке белого полотна – чужое стылое лицо с невзрачными чертами: впалые щеки, заострившийся нос с горбинкой, бледные губы, вытянувшиеся ниточкой, глубокие глазницы с выпуклыми глазными яблоками, едва заметные брови, бесцветные ресницы. Ситцевый платок, плотно облегая костистый череп, оставлял открытой полоску темно-русых волос, бумажный венчик со словами молитвы был как раз по ширине лба… Конечно же, эта женщина с темным, усталым лицом не его Эльза. Самсон перекрестился: не дай Бог уйти в иной мир с таким умученным, укоряющим выражением.
На всякий случай Самсон бросил взгляд и на два других гроба. К его удовлетворению, там лежали покойники мужского пола. Самсон дернул Братыкина за рукав и отвел его подальше от домовины.
– Господин Братыкин, – торопливо зашептал он фотографу, мнущему в руке шапку с наушниками, – я видел ваши работы у госпожи Май. Там есть одна, тоже Эльза. Где вы ее снимали?
– Это какая? – наморщил лоб Братыкин. – Маленькая, черненькая, пухленькая?
– Она самая, она. Где вы ее видели и когда?
– Не помню. Может, и не видел. А если и видел – для меня они все на одно лицо.
– Но как же ее разыскать?
– А зачем? – покосился на юнца Братыкин. – Понравилась?
– Очень похожа на мою родственницу, – соврал Самсон, – проверить бы, может, она.
– Так отправляйся в ателье, где был сделан снимок. Там же внизу, наверное, указано. Я всего упомнить не могу.
Братыкин, завидев батюшку, оставил сотоварища и юркнул к служителю церкви в надежде выклянчить разрешение на фотографирование.
