В плену подозрений - Макдональд Джон Данн (книга жизни .TXT) 📗
Ее слова звучали так убедительно, так здорово и так просто...
— И что, вот просто так взять и оставить все это? Судя по словам Мотлинга, в последнее время ты, похоже, проявляешь немалый интерес к делам нашей компании.
— Пустяки! Он специально заводит обо всем эти разговоры и вовлекает в них меня. Наверное, хочет утешить, только и всего. Так сказать, своего рода терапия, по Мотлингу. Чем, собственно, я могу им помочь? Да ничем. Впрочем, им это и не требуется. Мотлинг сам вполне способен прекрасно вести все дела компании без моей и даже твоей помощи, дорогой. Нам даже не потребуется приезжать сюда. Вообще!
Да уж, конечно: мы уплывем в синие моря-океаны и годика так это через два сможем с любовью вспоминать старину Кена, испытывать искреннюю признательность нашему доброму другу Стэнли за то, что он так здорово охраняет наши интересы и так эффективно приумножает наши законные дивиденды, в то время как мы путешествуем, как она образно выразилась, «вслед за солнцем», наслаждаемся жизнью в райских местах, останавливаемся в самых шикарных отелях, занимаемся любовью, много, возможно, даже слишком много пьем, но зато всегда в обществе состоятельных, милых, замечательных и, само собой разумеется, на редкость приятных людей. А затем, когда со временем секс и желанное предвкушение его постепенно начнут угасать, мы всегда сможем стимулировать это, найдя в очередном турне подходящую пару, которая будет слишком уязвима, чтобы болтать языком, и вернуть себе то, для чего, собственно, и болтались по миру, — удовольствие. Иными словами, будем продолжать смазывать трущиеся части нашего старого доброго механизма до тех пор, пока они не износятся до самого конца. До самого конца, когда починить их уже будет невозможно, когда санитары выпотрошат сам механизм, как пойманную форель, а у меня тоже, соответственно, аккуратно отрежут все, что положено. Затем нам понадобится корабль и покрупнее, и покомфортабельнее, и капитан, который должен управлять им для нас в любую погоду, пока мы, полностью довольные, сытые, загорелые, будем сидеть рядом друг с другом в шезлонгах где-нибудь на корме, совершенно не зная, о чем говорить, и, уж черт побери, точно давно не испытывая совершенно никаких желаний. Короче говоря, блаженство без конца. Вечное блаженство!
Похоже, Ники предвидела, что я собираюсь или могу сказать, поскольку вдруг резко встала со словами:
— Знаешь, мне почему-то здесь неспокойно, дорогой. Давай пойдем погуляем на свежем воздухе.
Мы молча, неторопливо ступали по мягкой свежей траве в темноте наступившего вечера. На небе уже высветились первые звезды. Ники вроде бы абсолютно естественным жестом нащупала мою левую руку, крепко сжала ее своей. Где-то далеко-далеко на южном горизонте мелькнули и тут же исчезли до странности — во всяком случае, так тогда казалось — ритмически чередующиеся кроваво-красно-белые проблески с башни сигнального авиамаяка. Мы шли вниз по лужайке мимо гаража, пристройки для прислуги, по красивой, ухоженной аллее к затейливому, хорошо продуманному рисунку молодых березок, относительно недавно посаженных у самой кромки леса. Затем остановились совсем недалеко от него.
— Господи, как же мне стыдно, — с искренней грустью признался я. — Очень стыдно!
— Мне тоже, дорогой! Поверь, мне тоже. Но ведь, кроме нас двоих, больше никто об этом не знает, разве нет? Кому мы причинили боль? Мертвому человеку? Понимаешь, нам стыдно не за то, что мы сделали. Мы слишком поторопили события, и теперь нам стыдно, потому что мы пошли против принятых правил приличия и не выдержали должного интервала. Сам по себе наш поступок не может быть постыдным. Таких более чем естественных желаний вообще никогда нельзя стыдиться. Все дело только в том, когда и при каких обстоятельствах они совершаются. Неужели неясно, дорогой? Мы в любом случае собираемся снова быть вместе. Ничто и никто не в состоянии помешать этому, и мы оба прекрасно это знаем. Я никогда, ни одну минуту не прекращала любить тебя, Геван, никогда не прекращала остро чувствовать, как мне тебя не хватало! Так что у нас нет никаких причин чего-либо стыдиться, дорогой.
— Господи, твои слова звучат так рассудительно, Ники. У тебя вообще прекрасный и на редкость удачный дар представлять все, что тебе требуется, очень убедительно и всегда в разумном свете.
— Раньше ты таким не был, Геван. Что случилось? Почему тебе обязательно надо к чему-нибудь цепляться, выискивать что-то плохое? Какой смысл? Просто старайся получать от жизни максимум удовольствия, только и всего. Не стоит так много думать, не стоит себя терзать. Зачем? Что это тебе даст?
Я издал звук, похожий на короткий смешок.
— Совсем недавно кое-кто посоветовал мне то же самое.
— Кто?
— Не имеет значения. Ты ее не знаешь.
Она пожала плечами, отвернулась от меня и подняла глаза вверх к ночному небу.
— Как я люблю тишину и спокойствие здесь! Сейчас мы с тобой только два человека во всем мире, и никого больше, дорогой. Только ты и я.
— Как изысканно.
Ники снова повернулась ко мне, положила обе руки на мои плечи.
— Ты все еще сердишься на меня, дорогой? Видит бог, после того как я совершила ту чудовищную глупость, в результате которой чуть не потеряла тебя навсегда, конечно же ты имеешь на это полное право. Но неужели я не заслуживаю хотя бы еще одного, всего одного последнего шанса постараться все исправить? Неужели ты откажешь мне в этом шансе? Пусть твоим сердцем управляет доброта, дорогой. Знаешь, враждебность — это что-то вроде дурной болезни. Которая, похоже, распространяется даже на Стэнли.
— Мотлинг?! Какое, черт побери, он имеет ко всему этому отношение?
— Я всего лишь пытаюсь открыть тебе глаза на твое собственное смятение, Геван, на то, что творится в твоей душе, — ответила она, плавно опуская руки на мои кисти. — Ты сразу же невзлюбил Стэнли, причем агрессивно и явно, и, пока я во всем не разобралась, меня это, признаюсь, очень и очень беспокоило. Понимаешь, он мне нравится как человек, и я полностью ему доверяю как управляющему. Теперь же мне ясно: просто ты оказался в плену волны неразумных, совершенно нерациональных эмоций, которая заставляет тебя любыми доступными способами бороться против него только для того, чтобы иметь возможность презирать меня еще больше.
— Побойся бога, Ники!
— Мне хотелось бы, чтобы ты был сам с собой честен, Геван. Только так мы сможем начать все правильно. Дорогой, второй шанс такая редкая возможность, что на нее не жалко никаких усилий и времени. Да, я причинила тебе страшную боль. Но ведь и себе тоже не меньше! Неужели ты не видишь? Эти четыре года были для меня такими же ужасными, как и для тебя. Поэтому вряд ли стоит пытаться продолжать меня наказывать даже такими вещами, как борьба против Стэнли. Он ведь на самом деле очень хороший управляющий, и, кроме того, у тебя лично против него ничего нет и не может быть.
— Слишком уж он приятный и благовидный. При этом умудрился выгнать много хороших, испытанных людей, и у меня возникают законные сомнения насчет его методов руководства. Но какое, черт побери, все это имеет отношение к нам?
— Самое непосредственное, поскольку ставит твое чисто эмоциональное неприятие на достаточно логическую основу.
Почувствовав мое слабое движение плечом, она освободила кисти моих рук. Я закурил сигарету. В мгновенном пламени спички увидел четкие черты ее овального лица, высокие скулы, большие глаза... Становилось заметно холоднее. Мы медленно пошли вверх по склону назад к дому. Дому, который мой брат построил для своей жены.
— Тебе придется мне кое-что объяснить, — сказал я. — Ведь мы говорим вроде о нас, и только нас, и вдруг, совсем как черт из табакерки, выпрыгивает этот Стэнли Мотлинг и проблема управления нашей компанией. Какая между всем этим может быть связь? Какая, черт побери, тебе разница, кто именно будет ею управлять — Мотлинг, или Грэнби, или Джо Сэнвич, или кто-нибудь другой? В чем, собственно, дело?
Ники шла низко опустив голову, почти не отрывая ног от травы.
