Гибель «Демократии» - Руга Владимир (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Полвека назад их деды и отцы, не умевшие правильно носить фраки и пользоваться столовыми приборами, вызывали такое же презрение у дворян. Но те «капиталистые мужики» своим упорным трудом вывели российскую промышленность по многим показателям на один уровень с европейской, обеспечили все возраставший приток денег в казну. На эти деньги содержались такие мощные армия и флот, что русские цари могли на равных обсуждать вопросы мирового устройства с представителями других держав. Со временем дети и внуки «чумазых» получили дипломы лучших университетов, ученые степени, овладели иностранными языками, стали покровителями наук и искусства. Ощутив собственную значимость в качестве станового хребта государства, они начали рваться к его управлению. В феврале 1917 года. российские капиталисты наконец-то получили в руки власть над страной.
И сразу выяснилось, что капитанский мостик не вмещает всех желающих проложить курс государственного корабля так, чтобы, наряду с сиянием солнца свободы, именно на него пролился вожделенный денежный дождь. Осенний кризис, закончившийся большевистским путчем, наглядно показал: пока разные группировки буржуазии бьются между собой, власть может достаться третьей стороне. Реальная угроза «стать никем» заставила представителей крупного капитала на время забыть распри и делегировать все властные полномочия генералу Корнилову. Но едва положение стабилизировалось, борьба началась вновь.
Правда, теперь она пошла между теми, кто уже реально держал в руках нити управления государством, и «новыми людьми», большинство которых составляли нувориши, сколотившие во время войны крупные состояния за счет спекуляций. Первые, занимавшие прочное положение в Таврическом дворце, где заседала Государственная Дума, и в министерствах, именовались «петроградцами». Их противники носили прозвище «москвичи», хотя далеко не все они были жителями Москвы. В когорте этих славных бойцов за собственные меркантильные интересы далеко не последнее место занимал Калитников.
Борьба борьбой, но, как и все его соратники, Павел сохранял ненасытное стремление в любой удобный момент получать от жизни максимум удовольствий, гарантированных деньгами. Вот и сейчас, оправившись от недавних страхов, он ощутил в крови былой зуд. Поэтому, когда пассажиров спального вагона пригласили на обед, Калитников действовал с привычной быстротой. Распорядитель, мгновенно спрятав полученную купюру; в точности выполнил пожелание щедрого клиента. Коммерсант оказался за одним столом с дамой, севшей в поезд в Харькове. Более того, они спокойно обедали в одиночестве, словно для остальных места рядом с ними были заколдованы.
Поначалу женщина почти не реагировала на своего визави. Нехотя представившись, она ела с отрешенным видом, полностью погрузившись в свои мысли. Взгляд слегка прикрытых желтых глаз, словно обращенный внутрь себя, придавал ей какой-то сонный вид. Павлу пришлось приложить немало усилий, чтобы вырвать попутчицу из царства грез и заставить понять, что за ней ухаживают самым недвусмысленным образом. Когда это случилось, дама повела себя совершенно иначе: вступила в разговор, охотно согласилась отметить знакомство шампанским.
Окончание трапезы совпало с остановкой в Курске, поэтому к своему вагону они вернулись, прогулявшись по перрону. К радости Калитникова ее не пришлось долго уговаривать продолжить беседу у него в купе. Следуя за ней по коридору и с вожделением глядя на женский стан, затянутый в серый шелк, он подумал: «Надо же, как повезло – едем вместе до самой Москвы. Если все сладится, можно будет и там продолжить знакомство. Евгения Ладомирская – нет, не слыхал о такой. Значит, другого поля ягода! Что ж, тем интереснее…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Уезжать из города, где остаются друзья, всегда грустно. Покидать Севастополь Шувалову было тяжело втройне, и здесь играли роль сразу несколько причин. Во-первых, мучила совесть, что вынужден бросить на полпути начатое расследование. Во-вторых, вместо того чтобы отстаивать свое честное имя, приходилось спасаться бегством. Но здесь ничего не попишешь – приказ начальства. Наконец, сильно угнетала мысль о том, как неприглядно он будет выглядеть в глазах Аглаи.
От дальнейших переживаний Петра отвлекли приготовления к отъезду. Поздно вечером на аэродром приехал начальник контрразведки. Они уединились в дальней комнате штабного домика и до отлета обсуждали план предстоящих действий в Москве. Из последних новостей, рассказанных Жоховым, одна вызвала особый интерес. Матрос 2 статьи Земцов, упоминавший в бреду Железняка, пропал из госпиталя. На днях он пришел в себя, но оставался очень слаб. Сегодня утром его отвели на перевязку, и с тех пор больше никто не видел. Завершая встречу, капитан-лейтенант сказал:
– Наш друг телеграфист Репкин. в котором вы сумели пробудить вкус к оперативной работе, прислал внеочередное сообщение. Среди отправителей телеграмм подозрительного содержания он отметил человека весьма болезненного вида. По описанию очень похож на сбежавшего от докторов комендора с «Демократии». Вот текст отправленной им депеши.
Шувалов взял листок и с недоумением прочел: «Веди до места. Егор». Пожав плечами, он признался:
– Ничего не понимаю. Какая-то абракадабра.
– Правильно, – отозвался Жохов, – для непосвященных. Но если предположить, что здесь говорится о морской команде «Сигнальщик, флаг «веди» подаять до положенного места», тогда эта фраза переводится так: в действие вступает сигнал «Ваш курс ведет к опасности». Поэтому, ко всему прочему, разыщите адресата телеграммы. Вдруг ему известно не только значение сигнальных флагов, но и причины, по которым внезапно взрываются боевые корабли.
В назначенное время контрразведчики подошли к месту старта исполинского аэроплана. Обменявшись с капитан-лейтенантом на прощание крепким рукопожатием, Петр поднялся на борт воздушного корабля. Помощник командира – совсем юный капитан по фамилии Гильзин – провел его в салон, усадил в плетеное кресло и попросил не вставать без крайней необходимости.
Один за другим взревели все четыре мотора. Какое-то время ничего не происходило – сотрясаясь, «Муромец» оставался на месте. Через окно Шувалов заметил, что механик, светя себе фонариком, осматривает моторы на правом крыле. Видимо, все оказалось в порядке, потому что после его сигнала в сторону кабины аэроплан сорвался с места и покатил, подпрыгивая на неровностях почвы. Бег тяжелой машины становился все быстрее, отчего толчки слились в сплошную лихорадочную тряску. Внезапно она прекратились, и Петр понял, что рукотворная птица оторвалась от земли.
Подъем аппарата вверх был плавным. Поручик внимательно прислушался к себе и понял, что не испытывает никаких неприятных ощущений. Он посмотрел вниз, но там простиралась сплошная чернота. Лишь раз мелькнул странный сдвоенный свет. Следя за его перемещением, Петр не сразу сообразил, что видит, как тьму разрывают фары автомобиля, увозившего Жохова с аэродрома. Шувалов отвернулся от окна, поскольку, кроме россыпи звезд на небе, больше смотреть было не на что. За прошедшие сутки ему не пришлось толком поспать, поэтому едва прошло возбуждение первых минут полета, сразу же навалилась усталость. Спустя полчаса после взлета, когда корабль завершил набор высоты, помощник командира заглянул в салон, чтобы проведать пассажира.
– Готовый авиатор, – сообщил он полковнику Башко впечатления об увиденном, – нисколько не волнуется, а спокойно себе спит, откинувшись в кресле.
Полковник кивнул в знак согласия и задумался о длинной цепочке причинно-следственных связей, которая привела поручика на борт его «Муромца». Ведь первой реакцией летчика на просьбу тайно взять в полет неизвестного ему офицера был категорический отказ. Башко ожидал, что начальник контрразведки начнет давить на него авторитетом командования флота, и приготовился просто прервать разговор. Только официальный приказ непосредственного начальства, но никак не одолжение – такова была его позиция. Невольную неприязнь к флотским он испытывал еще с тех времен, когда авиацией России командовал великий князь Александр Михайлович, носивший морской мундир. Не разобравшись толком в причинах первых неудач действий «Муромцев» на фронте, поверив лишь наветам, высочайший покровитель русского воздухоплавания едва не поставил крест на судьбе уникальных аэропланов.
