Малайский крис (Преступления Серебряного века Том II) - Зотов Михаил (библиотека книг .txt) 📗
— А — сколько семей ты порушил?!.. Сколько отцов придушил… сколько сирот осталось и умирало с голоду, а?..
— Дак, не я же энто сам от себя, говорю! Какая ты непонятная, Совесть!.. По закону. Не я, так другой бы вздернул и денежки бы греб!..
— Ну, нет! На других же клевещи. И всего-то в целой каторжной Сибири двое вас таких нашлося: ты и твой «конкурент», Митька Сивый.
— А вы и ево знали! Сволочь, одно слово! Нестоющий человек! Ради чево на такое мерзкое дело пошел, людей вешал?.. А… Ради вина! И у меня цену сбил. И сам што получит, — вдрызг пропивал с теми же каторжанами да с «обреченными», с висельниками!.. Дуралей!..
— Однако, его каторга не решила извести, как тебя.
— Ну, явное дело: гулял с ими, пропивал заработки. А я свой грошик на дело прикапливал. Свое гнездо обстроить желал!
— На кровавые деньги…
— Ни в жисть! Я топором голов не сек! Только в петлю тянул, как по закону, приговор, все, как след… тогда и я уж… тово!.. Да, вот, слышь, тута намедни… Билли Кофейный… негритенок лопоухой, белую девчонку обидел. Ево живо к расстрелу присудили. Все при том собрались. Чай, и вы, дружки, вели ево под сосенку да тамо… Цок… цок… Суд ихний Линчевский судил, какой ни на есть… Приговор парню сказали и — пли! А нешто, ваш самосуд можно к нашему суду применить? Тамо и полиция, и рота под ружьем… Господин прокурор читает. Все честь-честью. Я и вешал. Так в чем моя провинность… Ась?
— Прав ты, Иваныч, что говорить! — улыбаясь, вдруг решительно отозвался Сапега. — Дело свое ты по форме делал. Вот и я теперь, как твоя Совесть, — по закону напишу приговор. А ты исполнить должен.
Довольный своей находчивостью в ответах и тем направлением, какое приняла затеянная щекотливая шутка, гордясь, что перед учеными людьми поселка мог козырнуть лишний раз своей удачей и сметкой, — Клоп поспешно подтвердил:
— Да уж, вестимо: играй да не отыгрывайся! Дело известное. Коли Совесть што велит, — так и сделать надоть! Вот я и то, безо всякой Совести, — обещание дал: коли до триста тыщ доларов капитал догоню, — 10 000 рублев на храм в селе родном прожертвую! Во имя Ивана Воина, андела мово! Командуй, сударь, Совесть моя многогрешная, што делать мне теперя надлежит?.. Хе-хе-хе!
Быстро, легко перекинулся Сапега через стойку, что даже смутило Клопа, обычно не позволяющего никому проникать сюда.
— Вот, здесь все, что надо: чернила, бумага! — направляясь к конторке, сказал Сапега, как будто остальное было понятно само собой. — Пожалуй-ка сюда, Иваныч. Пиши.
— Пишу, пишу… Энто мне в привычку… Што писать-то?
— Сего года, числа первого апреля. Поселок «Ледяной Ключ»… в округе Клондайка. Есть, ладно. «Я, нижеподписавшийся…»
— Это што же, вексель, што ли ча? Али какое-либо монетное обязательство?.. Так…
— Не волнуйся. Пиши. Сейчас узнаешь. Ну-с. «Находяся в здравом уме и полной памяти…»
— Завещание?! Хе-хе-хе! Ну и затейники! Ну, забавники!.. Што придумали… Чисто — первое апреля! «В здравой памяти и полном уме…» — отчетливо вывел на листке Клоп, все более и более входя во вкус игры, а сам уж продолжал: «…завещеваю усе свое движимое и недвижимое имущество в свой наличный капитал, где бы есть оный ни показался…» А — в чию пользу? Уж не детям же да не жонке, вестимо?.. Хе-хе-хе!..
— Понял. Молодец! Конечно, не им. Ведь нынче…
— Первое апреля! Вестимо! Так тебе, Совести моей, што ли ча? Как звать-то вас, пане Сапега, по-настоящему? Не ведаю, уж не взыщите…
— Нет, не мне. Вот ему!
Сапега кивнул на Козодоя, который не то хмурился, не то готов был безумно расхохотаться.
— А!.. Их я знаю… Видел ихнее рукоприкладство. Значитца, — «завещаю Василию Семенычу Горелину, меща…»
— Потомственному дворянину.
— На-ко-ся! А я и не знал! Ладно. «Дворянину… в полную праву и собственность…»
— «Но с условием, — стал внятно диктовать Сапега, — чтобы сей В. С. Горелин до смерти моей жены и детей имел о них личное попечение или обеспечил капиталом…»
— «Капиталом…» Умно! Не сможет обидеть семейству мою… хе-хе-хе!.. Все? Подпись приложить?
— Нет еще! «А сам я от укоров совести моей и за прошлые грехи…»
— «Грехи…» хи-хи-хи!.. Ишь, затейники!.. «Грехи…» Далее…
— «Руки на себя налагаю… Богу душу предаю». Подписывай.
— Хе-хе-хе!.. хо-хо-хо!.. Ну и ловко же!.. Готово. Подписано. Песочком, годи, засыплю… не размазать бы… хе-хе- хе!.. Документ ва-ажный, поди!.. Што? и свидетели руку прикладывают? — заливаясь хохотом, еле проговорил Клоп, видя, как Сапега и Толстяк подписались под документом.
— Вот энто дело! Все по хформе. Што же, теперя давить меня учнете? Али самому надоть?.. Хе-хе-хе…
— Понятно, самому. Выбери веревку. Ты ведь знаток!..
— Уж спецылист, што толковать! Вот, самая она: ни тонка, ни толста. Шеи не порежет и затянет в лучшую! Мыльцем ее теперя, голубушку!.. Петельку здеся… вот так! — совсем оживляясь, припоминая прежнее ремесло, ловко смастерил Клоп скользящую петлю на одном конце, а другим — перекинул веревку на крюк и закрепил там прочно.
— Готово. Табуретик вот надоть… Энтот выдержит. Вот так…
Сопя, продолжая беззвучно хохотать, Клоп пододвинул табурет, встал на него и собрался сунуть голову в петлю, но вдруг остановился:
— А… руки-то как же? Я — рукам, ногам махать стану… Не мадель!.. Связать надоть. Хе-хе-хе!..
— Надо, надо! — улыбаясь, подтвердил Сапега и осторожно, но ловко перехватил обе кисти Клопа концом бечевки, соединив их за спиной лавочника.
— Ин, добро. Маненько высоко петелька… Вот, потянуться надоть… Спасибо, так, пан Сапега… Ишь, Совесть-то моя и в петлю мне лезти помогает!.. Ха-ха…
Довольный смех бывшего палача неожиданно оборвался, сменившись каким-то клекотом, гортанным хрипом.
Сапега не только помог Клопу… Внезапным сильным толчком он вышиб табурет из-под ног жертвы.
Грузное тело повисло, веревка напряглась, как струна, заскрипев на крюке своим свежим узлом.
Как-то странно, всем телом закорчился, стал извиваться лавочник, словно огромная, висящая на крюке круглая рыба. Руки бессильно дернулись, ноги заплясали…
Приятели, кроме Сапеги, отвернулись, не видели, как багровое лицо синело, темнело, чернело; как вывалился прикушенный язык и прекратились последние судороги казненного человека.
Быстро развязал Сапега бечевку на руках лавочника и окликнул товарищей.
— Идем, пора…
По дороге он взял с конторки завещание, сунул его себе в карман и все трое поспешно вышли из лавки на пустую площадь.
Шутка была кончена…
Георгий Чулков
КАК Я БЕЖАЛ ИЗ ТЮРЬМЫ
Илл. В. Сварога
Меня арестовали в мае. Весенние дни всегда волнуют меня, и весеннее солнце влияет на мою душу и мое тело, возбуждая силы, желания и мечты. Быть может, потому решился я тогда бежать из ненавистной тюрьмы.
В тот вечер, когда состоялся приказ о моем аресте, я был в театре с моей невестой, у которой я, конечно, часто бывал и которая оказывала содействие моим планам. После спектакля я привез ее в автомобиле, и она, подарив мне розу, вошла в подъезд, где швейцар, по-видимому, поджидал ее, несмотря на поздний час.
Какое-то странное предчувствие заставило меня оглянуться в ту минуту, когда автомобиль, рыча и стуча машиной, отъезжал от дома, где жила моя невеста. Я увидел жандармского ротмистра, солдат и понятых, которые, озираясь, как воры, входили в этот миг во двор дома. Я понял, я догадался тотчас же, что у моей невесты в эту ночь будет обыск.
Все это не было для нас неожиданным. Ужо три недели ходили за нами сыщики, ничуть не скрывая своих целей.
Какое странное, жуткое, острое и, пожалуй, веселое чувство испытываешь невольно, когда замечаешь вдруг негодяя, который идет за тобой, выслеживая тебя в надежде получить за твою свободу ничтожные деньги, не без явного презрения брошенные ему блюстителями старого порядка. Когда я в первый раз увидел сыщика, который смотрел на меня своими стеклянными пустыми глазами, я вдруг постиг как бы внезапным наитием, что на меня смотрит сама смерть. Я вдруг разгадал весь этот сложный путь по всем ступеням власти, путь, по которому следует неуклонно верная служанка ада, не раз воспетая поэтами, «безносая красавица, гремящая кастаньетами костей». В сыщике — думал я — уже нет души. Он лишь мертвое орудие, автомат темной силы, покорный раб Великого Ничто.
