Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич (книги полностью TXT) 📗
Покончив с вопросом, у кого будет жить канадская родственница, наметили настоящий сценарий её встречи. Правда, точного времени приезда тётки Михайлины в Криницы никто не знал: из львовского отделения «Интуриста» сообщили неопределённо — будет к обеду. Встретить решили торжественно, у околицы села. Отправились туда в полдень.
Крутила позёмка, мороз стоял под двадцать градусов. Согревались на ледяном ветру притопыванием и прихлопыванием. Кто-то даже предложил разжечь костёр. Но тут на дороге показалась чёрная «Волга». Не сбавляя хода, она промчалась мимо встречающих, которые закричали шофёру, замахали руками. Тот затормозил, подал назад.
И точно, в машине сидела тётя Михайлина. Её узнали по ранее присланным фотографиям.
«Волгу» обступили со всех сторон. Какой там сценарий, о нем враз забыли! Каждому хотелось протиснуться поближе.
Первым из машины выбрался молодой мужчина в короткой дублёнке. За ним вышла гостья, растерянная и взволнованная. Она была в шубе из искусственного меха, в меховой шапке с козырьком. На груди тёти Михайлины висели фотоаппарат и кинокамера.
— Дорогу!.. Дорогу! — распорядилась Василина Ничипоровна. — Дайте пройти Гриню Петровичу!
Все расступились. Сторожук, неся на расшитом рушнике каравай и солонку с солью, подошёл к гостье.
— Дорогая тётя Михайлина! — произнёс он осевшим от волнения голосом. — Добро пожаловать на родную землю.
У Михайлины Остаповны задрожали губы, на глазах показались слезы.
— Гринь, неужели!.. — только и проговорила она.
А Сторожук переминался с ноги на ногу, совал тётке каравай. Та наконец поняла, что от неё требуется, отломила кусочек хлеба, макнула в соль и положила в рот. Кто-то принял из рук Гриня Петровича символ гостеприимства и хлебосольства. Тётка бросилась на шею к племяннику и заплакала. Он совершенно растерялся, гладил её по спине и приговаривал:
— Ну будет, будет…
— Не верится… — отстранилась от него гостья. — Всю жизнь ждала этого часа.
Она оглянулась, словно что-то ища, затем опустилась на колени, взяла горсть снега и приложила ко рту.
И все поняли: будь земля голая, тётя Михайлина поцеловала бы её.
Женщины зашмыгали, кто-то всхлипнул. Гринь Петрович бережно поднял тётку и начал было представлять родственников.
— Потом, дома! — остановила его Василина Ничипоровна. — А то совсем заморозим дорогую гостью.
Та и впрямь здорово озябла в синтетической шубе: губы посинели, пальцы еле шевелились. И все же, прежде чем сесть в машину, она несколько раз щёлкнула фотоаппаратом, запечатлев на память эту трогательную встречу.
В «Волгу» подсели Гринь Петрович и председатель колхоза.
Молодой человек оказался переводчиком из «Интуриста», звали его Лев Владимирович. Но его помощь не понадобилась: разговор шёл на украинском языке. Правда, тётя Михайлина изъяснялась довольно старомодно, иногда вставляя английские слова, которые тут же сама и переводила.
— Ты — вылитый дед Остап! — сказала она, не выпуская из своих рук ладонь племянника.
Впрочем, Гринь Петрович имел сходство и с тётей: одинаковые разрез глаз и форма носа.
В машине было жарко. Сторожук расстегнул пальто. На его груди сверкнуло два ордена, которые заставила надеть жена.
— О! — удивилась гостья. — Ты был на фронте? Почему не писал об этом?
— Да нет, — смутился Гринь Петрович, — не был я на войне. А это, — дотронулся он до наград, — за другое… — И замолчал, поскольку хвалить себя было неловко.
— Он воюет на поле! — пришла на выручку Василина Ничипоровна. — За урожай! Его бригада на всю область гремит! Портрет вашего племянника на доске Почёта в райцентре.
Гостья не поняла, что такое доска Почёта и почему Гринь Петрович «гремит» председательнице пришлось объяснять.
— О'кей! — кивнула довольная тётя Михайлина. — Хорошо! Молодец! А какой у вас сегодня праздник? — вдруг спросила она.
— Как? — в свою очередь, удивился Гринь Петрович. — Вас встречаем…
— Да? — округлила глаза гостья. — Иа-за меня не вышли на работу, правильно я поняла? — Племянник согласно кивнул. — А хозяин разрешил? Убытка не будет?
Гринь Петрович и Василина Ничипоровна не знали, что и сказать. Поймёт ли заокеанская родственница, ведь тут все иначе, чем у них, в Канаде. Как объяснить наши порядки?
Сегодня им начальство само дало «добро». А сколько не выходят на ферму или в поле из-за того, что нужно ехать в район за какой-нибудь пустяковой справкой (порой не раз и не два) или же везти чинить телевизор, стиральную машину? Не говоря уже о тех, кому важнее продать клубнику или черешню с приусадебного участка на городском рынке, чем отработать в колхозе. Ну а убытки?.. Попробуй взыщи!
Разумеется, этого гостье говорить не следовало, особенно после установки из района «показать товар лицом».
— А мы сами себе хозяева! — бодро ответила голова колхоза.
Тётя Михайлина на секунду задумалась, но больше расспрашивать не стала, схватившись за кинокамеру: её внимание привлекли добротные красивые дома сельчан, расписанные по фасаду картинами в лубочном стиле. Она снимала до тех пор, пока машина не остановилась у ворот дома Гриня Петровича, где поджидала огромная толпа кринчан.
— Это тоже ради меня? — снова удивилась гостья и, услышав утвердительный ответ, заметила: — У нас в Канаде так встречают только президентов!
Ганна Николаевна, представленная мужем, заключила тётю Михайлину в могучие объятия и повела в дом. Гостья не удержалась, чтобы не сфотографировать колодец во дворе — подлинное произведение искусства, хоть сейчас в музей народного творчества!
Ганна Николаевна отвела тётку в комнату, подготовленную для неё, и сказала:
— Отдыхайте с дороги… Может, приляжете?
— Нет, нет! — запротестовала гостья. — У меня большие планы. Съездить в Каменец, посмотреть на дом отца… И в Колгуевичи обязательно. Родина Ивана Франко!
— Успеется, — уговаривала хозяйка. — Вон откуда ехали, из-за океана! А в вашем возрасте это нелегко.
— О, я ещё совсем молодая, — заулыбалась тётя Михайлина, обнажая ряд белых, красивых зубов, слишком белых и слишком красивых, чтобы быть своими.
— Мне всего пять лет!
— Пять? — переспросила Ганна Николаевна, подозрительно глянув на гостью.
— Пять! — не переставала улыбаться та.
«Господи! — подумала хозяйка. — Часом не с приветом тётка-то?»
Гостья, видя замешательство Ганны Николаевны, похлопала её по плечу.
— Это в шутку. — И пояснила: — Понимаешь, милая Ганна, моя внучка Лайз отдыхала с мужем летом на одном из островов архипелага Мергуи, в Андаманском море. Там существует обычай: когда рождается ребёнок, то ему как бы отпускают на жизнь шестьдесят лет. И счёт ведётся в обратном направлении… Понятно?
— Не очень, — призналась хозяйка.
— Ну, у нас как? Сначала ребёнку год, потом два, три и так далее. А у них наоборот — шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь… Ясно?
— Теперь ясно.
— Вэл! Хорошо! — одобрительно кивнула гостья. — А если ты доживёшь до «нуля», то дают ещё десять лет. Допустим, человеку шестьдесят пять. Тогда говорят: ему пять лет во второй жизни. Мне сейчас семьдесят пять, так что получается: я пятилетняя девочка в третьей жизни…
— Чудно! — покачала головой Ганна Николаевна.
— Но зато удобно для стариков! — засмеялась тётя Михайлина.
— Переодеваться будете? — поинтересовалась хозяйка, оглядев наряд гостьи — вельветовые брючки и свитер.
— Я так буду, — взяла её под руку тётка Михайлина. — Ну, пойдём познакомимся с родными.
«Да, — подавила вздох Ганна Николаевна, — старый як малый».
Зашли в комнату, где был накрыт праздничный стол. Никто не садился — ждали почётную гостью.
«А наши-то куда наряднее», — с удовлетворением отметила про себя Ганна Николаевна.
И впрямь, на многих Сторожуках костюмы и платья — даже на приём в Кремль не стыдно было бы! Ну а насчёт угощения хозяйка не беспокоилась: молочные поросята, индейки, куры, домашняя колбаса и окорок, своего приготовления маринады и соления, пышные румяные пироги и караваи. Ароматы и запахи стояли такие, что и у сытого потекли бы слюнки.
