Вам вреден кокаин мистер Холмс - Мейер Николас (книга бесплатный формат .txt) 📗

— Так что же он?

— По правде говоря, у меня уже давно сложилась своя теория относительно кайзера.

— Было бы весьма любопытно услышать, в чем же она заключается, — вежливо, но настойчиво заметил Холмс.

— Все это так, ерунда, — Фрейд даже вскочил, словно в досаде на самого себя за то, что упомянул о своей теории.

— Уж пожалуйста, позвольте мне судить, в какой степени она имеет отношение к делу, — продолжал настаивать Холмс, облокотившись на каминную доску, не выпуская трубку изо рта и отчаянно дымя.

Фрейд пожал плечами.

— Вам должно быть известно по портретам или из письменных источников, что у кайзера сухорукость.

— Сухорукость?

— Это следствие какой-то детской болезни, возможно, полиомиелита. Не могу сказать точно. Во всяком случае, он физически ущербный человек, — Фрейд замолчал и вопросительно посмотрел на меня. — Вы первые, кому я решился высказать свои несколько необычные соображения.

Холмс внимательно взглянул на него сквозь клубы табачного дыма.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну так вот, мне пришла в голову мысль, что повышенное внимание кайзера к проявлениям силы, страсть к парадам и красивой форме, в особенности накидкам, скрывающим уродство, а также к медалям, которыми он себя увешивает, — все это так или иначе свидетельствует о присущем ему чувстве собственной неполноценности. Другими словами, его наклонности — своего рода возмещение ущербности, которую он ощущает из-за изуродованной руки. Обычный калека не так раним, как он, ведь кайзер — монарх, потомок древних, многочисленных и в высшей степени героических предков.

Я был настолько поглощен этими словами, что совсем забыл о Холмсе. Когда Фрейд закончил, я, переведя взгляд на своего друга, обнаружил, что тот смотрит на доктора с огромным вниманием и удивлением.

— Это весьма примечательно, — наконец вымолвил он. — Знаете, что вы сейчас сделали? С успехом использовали мой метод наблюдать и делать выводы, применив его к тому, что скрыто у каждого субъекта в голове.

— Насчет каждого субъекта — это уж слишком, — Фрейд усмехнулся. — В любом случае ваши методы — как хотите назовите, — они ведь не запатентованы, я полагаю? — Доктор говорил мягко, и по всему было видно, что он доволен. Как и Холмсу, тщеславие не было ему чуждо. — И все же мои предположения могут оказаться в корне ошибочными. Вы же сами обратили внимание на то, как вредно строить догадки, не имея перед собой фактов.

— Превосходно, — откликнулся Холмс. — В этом есть не только доля правды, или правдоподобия, если хотите, но все согласуется с некоторыми фактами и предположениями, которые теперь изложу я. — Он снова поднялся на ноги и помолчал в задумчивости, прежде чем начать. — Это просто замечательно. Знаете, доктор, я не удивлюсь, если ваш способ применения моих методов даст в конечном счете более важные результаты, чем мои собственные. Только всегда помните о вещественных доказательствах. Независимо от того, в какие глубокие тайны мозга вам нужно проникнуть, именно вещественные доказательства представляют особую ценность.

Зигмунд Фрейд согласно кивнул и поклонился, слегка сбитый с толку, как мне показалось, неожиданно щедрой похвалой.

— Итак, — начал Холмс, собираясь с мыслями, — сейчас я поведаю вам одну историю. — Он снова зажег трубку, в то время как доктор весь обратился в слух.

Как и Холмс, Зигмунд Фрейд умел слушать. Однако эти два человека выказывали свое внимание к тому, что им говорилось, совершенно по-разному. Фрейд не прикрывал глаз и не соединял кончики пальцев. Напротив, подперев бородатую щеку рукой и поставив локоть на подлокотник, он наблюдал за собеседником, кем бы тот ни был, широко открытыми, печально-пристальными глазами. Он даже не щурился от дыма сигары, которую держал в другой руке. В такие минуты казалось, что он смотрит прямо в душу, и, разумеется, Холмс, будучи весьма внимательным, не мог не отметить того же, начиная свой рассказ.

— Богатый вдовец, имеющий единственного сына, которого он не слишком любит (а сыночек платит отцу тем же), отправляется в путешествие по Соединенным Штатам. Там он встречает молодую женщину, вдвое моложе его, и, несмотря на разницу в возрасте (а может быть, благодаря ей), они влюбляются друг в друга. Зная, что его годы уходят, они женятся без промедления. Невеста родом из богатой семьи квакеров, и их сочетают браком в квакерской церкви, называемой молельным домом. Именно это слово, невнятно произнесенное нашей подопечной, было понято нами как «мясная лавка». Отсюда и предположение, что она имела в виду не то магазин, не то склад, а это на какое-то время сбило нас со следа.

Новобрачные возвращаются в уединенный дом мужа в Баварии, где тот первым делом изменяет завещание в пользу молодой супруги. Ее религия, а также его собственные взгляды, меняющиеся со временем, не позволяют ему и дальше заниматься производством оружия. Не имея ни сил, ни желания тратить последние годы жизни на ликвидацию своей огромной промышленной империи, он просто передает власть в руки жены, предоставляя право в случае его смерти распорядиться всем по ее усмотрению.

Старик, однако, не принял во внимание или же недооценил гнев, который навлекает на себя со стороны своего беспутного сына. Обнаружив, что дорога к бессчетным миллионам ему, по сути дела, отрезана, этот юный дьявол предпринимает отчаянные шаги, чтобы вернуть себе состояние. Консерватор в политике, взращенный в новой Германии, он обладает определенными связями и использует их, обратившись к людям, которые не намерены позволить иностранке, простолюдинке и, что еще хуже, женщине разрушить опору кайзеровской военной машины. Юнец получает свободу действий и, несомненно, определенную помощь. Нам еще предстоит выяснить, как все было подстроено, но уже ясно теперь, что он каким-то образом убивает своего отца...

— Но, Холмс!

— Затем похищает свою мачеху из Германии и прячет ее здесь, в Вене, в каком-то складе возле Дунайского канала. Завещание отца хранится в архивах двух стран, где тот имел собственность, и вдову принуждают отказаться от наследства в пользу пасынка. Она храбро сопротивляется. Любовь к покойному и вера дают ей силы вынести голод и другие лишения, на которые ее обрекают. В заточении, в одиночестве, бедняжка начинает терять рассудок. В минуту прозрения она осуществляет дерзкий побег. Но на свободе ее охватывает чувство полной безнадежности. Она не говорит по-немецки, никого здесь не знает и слишком слаба, чтобы что-то предпринять. Мост подсказывает самый простой* и доступный выход, но вмешиваются полицейские, после чего она погружается в то состояние, которое вы, доктор, так хорошо нам описали.

Холмс молчал, попыхивая трубкой и давая нам время уяснить его доводы.

— А кто же тогда та дама, что мы видели в опере? — спросил Фрейд, откинувшись назад в задумчивости и пуская сигарный дым прямо перед собой.

— Молодой человек, с которым нам приходится сражаться, столь же смел, сколь и коварен. Узнав, что его мачеха бежала, и так же отчетливо, как и она сама, понимая всю безнадежность ее положения, он решает просто не обращать на нее внимания. Пусть себе рассказывает о том, что с ней случилось, кому и сколько угодно — мысль об этом его наверняка позабавила; ему же не стоит разыскивать ее или просить кого-нибудь сделать это, чтобы не выдать себя. Надо просто найти женщину, которая согласится занять ее место, и провернуть дельце с отказом от наследства, подделав подпись. Кому придет в голову обсуждать решение вдовы после того, как дело сделано? Уж не знаю, где он отыскал такую способную ученицу — то ли это та самая служанка, которую она якобы опознала, то ли американская актрисочка, которой изменила удача вдали от дома. Кем бы она ни была, совершенно очевидно, что ее хорошо обучили, а заплатили еще лучше — в этом не может быть сомнений.

На тот случай, если мачеху все-таки обнаружат, он даже сочинил для особы, занявшей ее место, убедительную историю, зная, разумеется, о том, что незадолго до побега бедная женщина помутилась рассудком. Он уверен, что она не скоро придет в себя настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. Если помните, Ватсон, дама, с которой мы беседовали сегодня, называла свою служанку Норой Симмонс. Это довольно хитроумный ход со стороны молодого барона. Хотя уж слишком хитроумный, поэтому сразу вызвал у меня подозрения. То, что и у служанки, и у хозяйки одни и те же инициалы, могло, конечно, показаться случайным совпадением, если бы на некоторых предметах одежды, что была на беглянке в заточении, не оказалось монограмм Нэнси Слейтер. Было бы вполне разумным предположить, что служанка сбежала, прихватив с собой кое-что из хозяйской одежды, — продолжал Холмс, перебирая в уме различные варианты. — Но нет, конечно же, нет. По-видимому, мнимая баронесса не стала рассказывать об этом баварской полиции.