Яблоко Немезиды - Жаренов Анатолий Александрович (библиотека книг txt) 📗
— Попробуйте. — Коун сосредоточенно рассматривал цифры на шкале курвиметра.
— Пожалуй. — Фримен тряхнул головой. — А чем вы тут занимаетесь в тиши? Зачем эта карта?
— Изучаю подходы к клинике профессора Кирпи, — серьезно сказал Коун.
— Послушайте, Коун, — сказал Фримен. — Как-то я говорил вам, что пишу книгу. Большая часть работы сделана. Мне недоставало малого. Какой-то неожиданной мысли, факта. Я никак не мог добраться точки, с которой видно было бы логическое завершение всех “измов” современной литературы. Я полагал, что Диксон — находка в этом смысле, представляете — сумасшедший пишет книги, сумасшедший делает литературу, а мы восхищаемся им, надеваем на его дурацкую голову лавровый венок. Король — гол, хотел я сказать. Но это было бы не ново, Коун. Возможно, это было бы смешно. Не больше. Вы натолкнули меня на иную мысль. Коун, неужели эти романы, все эти “Логарифмы бытия” и “Биномы жизни” фабрикуются в клинике Кирпи? Нам мало писателей-невидимок, делающих черные книжки. Мы превращаем дом умалишенных в литературный синдикат. Коун, вам не страшно?
— У этого Кирпи голова варит, — ухмыльнулся Коун. — Его фабрика даже налогов не платит. А уж о прибыли и говорить не приходится. Бизнес, о котором можно только мечтать.
— Вам смешно?
— Да нет, Фримен. От наших умствований слишком далеко до фактов. Все это еще нужно доказать.
Шах убил Бредли. Шаха убил Перси. Эти тезисы были выдвинуты перед судом, и суд с ними согласился. Перси получил десять лет каторги. Коун, выступавший в суде в качестве свидетеля обвинения, пытался говорить о том, что дело Бредли далеко не закончено, и требовал отложить процесс до выяснения целого ряда деталей. Адвокат Перси пытался его поддержать. Но прокурор произнес громкую речь, в которой заявил, что преступник должен понести немедленное наказание, и присяжные приняли точку зрения прокурора. Имя Эльвиры Гирнсбей называлось не раз. Но ее самой на суде не было. Черный “мерседес”, в котором ее видели в последний раз, был найден в пятистах метрах от почтового агентства. Машина могла бы служить вещественным доказательством, но из-за громоздких размеров в суд не была доставлена. Салон амулетов опечатали, дома Эльвиры и Диксона — тоже. На них уже были объявлены торги.
Реакция прессы, как и предсказывал господин Мелтон, не была бурной. О Диксоне газеты писали вскользь. Попытка Фримена выступить в “Трибуне” с разоблачениями успехом не увенчалась. Фримену было сказано, что “Трибуна” фантастических рассказов не печатала никогда. А профессор Кирпи — личность, стоящая вне каких-либо подозрений. Разозленный Фримен отнес статью в “Экспресс”. Там ему вежливо заметили, что материал мог бы быть интересным в том случае, если бы, кроме намеков, содержал кое-какие доказательства. “Экспрессу” нужны факты. Фримен поклялся, что он эти факты добудет, и хлопнул дверью.
Господин Мелтон мягко пожурил Коуна за недостаточно продуманное выступление в суде. Шеф полиции выразился в том смысле, что внутренние дела полиции должны быть ее внутренними делами. Это отнюдь не значит, конечно, сказал шеф, что полиция умывает руки и прекращает дело Эльвиры. Авантюристка и ее шайка будут разоблачены. И господин Мелтон надеется, что Коун и Грегори сумеют довести расследование до конца. Но это вопрос времени. А пока господин Мелтон предлагает Коуну заняться торговцами наркотиками.
Через два дня после процесса Коун забрел в кабак Вилли Кноуде. Мигавшая у входа вывеска напомнила ему о том, как все это начиналось. Инспектор не пошел в кабинет Вилли, а сразу направился в зал. Сев за угловой столик, он заказал виски и стал бездумно разглядывать сцену. Там кружились в танце четыре девушки. На спине каждой из них были прикреплены портреты папаши Фила в полный рост. Приближались президентские выборы. Вилли не хотелось отставать от жизни. Кноуде поддерживал платформу Филиппа Домара и собирался отдать за него свой голос. Девушки ритмично взмахивали голыми ногами, становились в ряд и поворачивались к зрителям спиной. Тогда со сцены смотрели четыре папаши Фила. Потом следовал поворот, снова мелькали голые ноги. И опять четыре папаши щурились на зрителей. В проеме двери в зал появился Кноуде. Он т ут же заметил Коуна и кивнул ему. Потом приблизился и сказал:
— Вас нужно поздравить, инспектор. Я читал газеты.
Коун мотнул головой в направлении сцены.
— Папаше это может не понравиться, — сказал он.
Глаза-маслины блеснули. Вилли хохотнул и заметил, что папаша Фил — человек добрый. А он, Вилли, посильными средствами помогает ему пробраться в президенты.
— Я не поблагодарил вас в свое время, инспектор, — сказал он, меняя тему. — Ведь это вы, как я слышал, вызволили меня из-за решетки.
— Пустое, — сказал Коун. — Все кончилось, Вилли.
— А я виноват перед вами, инспектор, — вдруг разоткровенничался Кноуде. — Но я был здорово перепуган тогда. Мы ведь с шахом говорили только о лошадях.
— Я думаю, что это не имеет значения, Вилли, — заметил Коун.
Девушки по-прежнему кружились на сцене. Четыре папаши Фила мельтешили перед глазами вперемежку с длинными ногами танцовщиц. За соседним столиком спорили два пьяных парня. Музыканты старались заглушить все посторонние шумы в кабаке. Коун не слушал, что ему говорит Вилли. Не все ли равно, о чем они беседовали с шахом. Шаха нет. Его Убил Перси. А шах убил Бредли. Так полагали судьи. Так считает господин Мелтон.
— Не имеет значения, — сказал Коун. — Даже если вы вдруг признаетесь в чем-то, Вилли.
— Вы же знаете, что я не виноват, инспектор.
— Да, Вилли. Это я знаю. Мне кажется, что вы непозволительно затянули этот номер. — Коун кивнул на сцену. — Да и девчонки устали.
— Лилиан опоздала, — сказал Вилли. — Сейчас они кончат. Между прочим, шах рассказывал мне любопытные вещи.
— У вас, я вижу, страшно чешется язык. Он что поверял вам свои сердечные тайны?
Парни за соседним столиком помирились. На эстраде появилась Лилиан.
— У нее ловко выходит новая песня, — сказал Вилли.
— Я незнаком с ее репертуаром, — съехидничал Коун. Вилли обиделся. Лилиан начала петь. В песне говорилось об Адаме и Еве, которых разгневанный Бог изгнал из рая. Коун отметил, что у Лилиан прекрасная дикция, и сказал Вилли, что ему нравится песенка.
Под аплодисменты Лилиан сбежала со сцены и присела за столик к Вилли и Коуну. На эстраде снова замелькали четыре папаши Фила.
— Ты сегодня в форме, девочка, — восхищенно произнес Вилли. — А это инспектор Коун. Мы вместе аплодировали тебе.
— Мы ведь знакомы, — сказала Лилиан и поежилась. Вилли вынул из кармана легкий шарф и накинул ей на плечи. Коуну стало смешно. Эта трогательная забота заставила его подумать, что и Вилли, и Лилиан, и весь их кабак страшно старомодны и благопристойны, несмотря на голых герлс, на вывеску “Все что захотите”, на пьяный разгул. Здесь все понятно и объяснимо. Здесь нельзя захотеть того, что не укладывается в голове нормального человека, не противоречит нормальным человеческим инстинктам и побуждениям. И сам Вилли напомнил Коуну какого-то квакера из давно читанного романа. “Черт знает, какие мысли лезут в голову”, — ругнулся Коун про себя.
Лилиан попросила сигарету. Вилли предупредительно щелкнул портсигаром, зажег спичку. “А, ведь они любят друг друга”, — удивленно констатировал Коун. И ощутил что-то похожее на неловкость. “Затесался, как болван, — подумал он. — Им же нет никакого дела до меня”. И разозлился на себя, хотя знал, что это неправда, что никуда он не затесался, Вилли сам подсел к нему. И даже хотел что-то рассказать про шаха. Шах убил Бредли. Так сказал господин Мелтон. В это верит Грегори. Послать к черту Грегори? Это можно. Но господина Мелтона не пошлешь.
Коун выпил еще рюмку виски. Зачем он, собственно, пришел сюда? Да, была мысль. Ему необходимо было вспомнить, как все это началось. Звонок шефа. Растерянные лица полицейских… Ах вот что. Господин Мелтон не завтракал в то утро. Почему же он не завтракал?
Вилли налил себе виски, Лилиан поднялась на эстраду. Коун не заметил ее ухода. Он вертел в пальцах стаканчик и думал. Шах не мог убить Бредли, потому что Бредли спасал шаха от полиции. Зачем он это делал? Зачем он менял тюбики с наркотиками на пасту “Менгери”? Шах пользовался только пастой “Мен-гери”. А эти идиоты из шайки Эльвиры совали ему “Дорис”. Они забыли о том, что шах — правоверный мусульманин. В “Менгери” не содержится алкалоидов. А в остальных пастах их навалом. Бредли тоже об этом не догадывался. Сначала. Ему потребовался Коран, чтобы понять. Шах, видимо, даже не подозревал, какая борьба развернулась за его спиной. Бредли оберегал шаха от Перси, от полиции. Это ясно. Он хотел, чтобы шах находился на свободе. С какой целью?
