Пальмы, солнце, алый снег - Литвиновы Анна и Сергей (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Глава 8
Она привыкла быть сильной. Безапелляционной. Жесткой. Иногда даже агрессивной. В Москве – и в большом бизнесе – по-другому нельзя. Иначе заклюют.
Подчиненные за глаза называли ее так же, как в свое время именовали Маргарет Тэтчер, – Железной Леди. И Ярослава (о тайном прозвище она, конечно, знала) очень этим титулом гордилась. Ей доставляло почти физическое удовольствие, когда проштрафившийся сотрудник получал вызов в ее кабинет, «на ковер» – и нервно, в ожидании аудиенции, мерил шагами приемную. Подлизывался к секретарше. А когда наконец получал позволение войти – шел к ее начальственному столу, словно овен на заклание, печально и обреченно…
«Так с ними со всеми и надо, – никогда не сомневалась Ярослава. – А то однажды дашь слабину – и они тебе тут же взгромоздятся на шею».
Нет, она никогда не жалела о том, что создала себе репутацию человека без нервов. Что собственными руками вознесла себя высоко на облака. И, как и положено небожителю, правит миром железной рукой и в полном одиночестве.
Но иногда, в редкие дни досуга, на нее накатывала такая тоска…
Как, например, сегодня.
В ресторане, за завтраком, Яков Анатольевич объявил: тренинга не будет. По крайней мере, до обеда.
Выглядел психолог плохо – бледный, глаза оттенены синевой, черный галстук сбился набок. И главное, взгляд. Потерянный, несчастный – против обычного уверенного и безмятежного. А ведь Ярослава настолько привыкла, что Яков Анатольевич – что-то вроде самой крепкой стены, самого верного утешителя… И ей так хотелось сегодня – хоть до тренинга, хоть после него – поговорить с Гвоздициным. Попросить, чтобы успокоил. Поддержал. Напитаться его энергией. В конце концов, и он тоже очень виноват в том, что ее жизнь пошла именно так, как пошла…
Но из-за самоубийства рыжей Сашки все понеслось кувырком. Якова Анатольевича – как он, пряча глаза, объяснил своим ученикам – опять требовали к себе менты. И допрос грозил растянуться на многие часы…
Ярослава была возмущена. Почему из-за смерти Александры столько шума? Она – дура. Как жила по-дурацки – так и умерла. Нелепо, глупо. Сидит небось сейчас в аду и локти себе кусает. Но почему тренинг-то нужно отменять?..
– Если получится, Ярослава, мы проведем наше занятие после обеда, – мягко сказал ей Яков Анатольевич. И обратился к сидящей рядом Тосе: – Вы придете, Анастасия?
В глазах крошки заплескалось недовольство.
Ярославе вообще казалось, что девчушка, хоть и заплатила, как все они, немалые деньги, а на занятия ходит из-под палки. Однако Тося покорно ответила:
– Конечно, Яков Анатольевич. Я приду.
– А где, интересно, Андрей Степанович? – Психолог вопросительно посмотрел на обеих девушек.
– Понятия не имею. Может, на лыжах пошел, – пожала плечами Ярослава. Ее старый хрыч не интересовал абсолютно.
– Я тоже не знаю, – пискнула Тося.
И снова у Ярославы мелькнуло: «Опять врет. Но зачем?»
– Если встретите его, пожалуйста, передайте: я попробую освободиться к трем. И буду ждать вас всех в аудитории, – попросил Яков Анатольевич.
– Конечно, – верноподданнически кивнула Тося. – Я попробую его поискать…
А Ярослава лениво подумала: «Ты старичка, что ли, закадрить решила?.. Ну у тебя и вкус…»
Впрочем, плевать на Тосю. И тем более на Андрея Степановича. И даже смешная беременная Аленка – прежде Ярославу и веселившая, и развлекавшая – теперь начала раздражать. Странная она какая-то. Придумала себе манию, что Яков Анатольевич якобы полнейший злодей, и развлекается. В Интернете на него компромат ищет. Уже смешно.
Но, кроме шуток, деваться ей сегодня – именно в тот день, когда так хочется быть не одной, а с кем-то, – абсолютно некуда. Не в СПА-салон же идти! Или, еще смешней, не в лес же на лыжах. Ей сейчас не стандартные отельные развлечения нужны. Не бассейн, не массаж и даже не «Риоха Кюнэ» урожая 1999 года. Это все – чужое. А ей сегодня так хочется своего.
И – в тысячный, наверное, раз за свою жизнь – Ярослава подумала: «Ах, если бы тогда, четырнадцать лет назад, у меня была возможность поступить по-другому!»
Будь у нее тогда хоть сколько-то лишних денег! Или хотя бы каморка, хоть угол, но – собственный, не у чужих людей. Или мужчина, пусть старый, пусть никчемный, но который согласился бы ее в той ситуации поддержать!
Но нет – она оказалась перед своей бедой совершенно одна. И с тех пор так и идет по жизни в полном одиночестве…
Жалеть, конечно, не о чем. Да и поздно. Но от воспоминаний – особенно в пустые, бездеятельные дни – ей никуда не деться.
И Ярослава, без аппетита поклевав завтрак, вернулась в свой номер. Юркнула, не раздеваясь, в постель. Бездумно уставилась в потолок. И начала вспоминать…
Тысяча девятьсот девяносто второй год. Темная – фонари на улицах тогда не включали, – безрадостная, опасная Москва. Бабка Валька, квартирная хозяйка, уже второй день рыдает. Она отправилась ближе к вечеру в магазин – хоть и зима, но стемнело еще не окончательно. И прямо у подъезда у нее с головы сдернули шапку. Дрянную, каракулевую, с проплешинами. Какие-то подростки в широких штанах. Сорвали и, гогоча, унеслись прочь. Выменяют, наверное, на пару бутылок водки.
«Но ты пойми, Яречка, мне ведь не шапку жалко, – причитает бабка Валька. – Я ведь в этом городе, в Москве, всю жизнь. Родилась здесь, влюблялась, выросла, жизнь прожила. И никогда, веришь, даже в послевоенное время, у меня ни кошелька, ничего не украли. А когда я девочкой, голодная, в магазинах вдоль прилавков облизывалась, мне продавцы иногда колбасы отрезали. Крошечный такой, прозрачный кусочек, весь светится – но ведь просто так, бесплатно, совали. Украдкой, чтобы заведующий отделом не увидел. А сейчас…»
Ярослава и без бабки Вальки знала: сейчас в Москве катастрофа.
А она, Ярослава, – спасибо прекрасному принцу Димочке, чтобы ему, сволочи, сдохнуть в мучениях! – ждет ребенка. И если, допустим, дите оставить – так на какие средства себя во время беременности кормить? А избавиться от нежеланного ребенка в нынешней бесприютной Москве тоже будет ой как непросто.
…Начать с того, что ее даже в женской консультации принять отказались – нет, мол, московской прописки, и до свидания. Она весь язык измозолила. Пыталась объяснить, что ее мама тоже одну из беременностей ходила в столице и тоже без прописки – так ее на учет взяли без звука. Потому что положено – раз гражданин СССР, извольте оказать помощь. Но у мерзкой бабки в регистратуре на все был один ответ: «Так то раньше было. В социализме. А сейчас – время другое. Вон, будь добра: окно «Платные услуги». Плати – и марш себе к доктору».
А чего идти к тому доктору, если за деньги? Она, слава богу, не какая-нибудь Ассоль, которая только про алые паруса мечтает да своего Грэя ждет. Не вчера на свет родилась. Знает, что, если тошнит беспрерывно, и грудь пухнет, и на прокладки тратиться не надо – значит, сто пудов, залетела. И нужно сжать зубы и от беременности избавляться. А аборт, извините, даже и при социализме денег стоил. Не официально, правда, – но доктору в карман. А то одна знакомая, еще в поселке, сходила бесплатно – так все на свете потом прокляла. Орали на нее по-всякому да еще и заразу занесли.
Ну а уж сейчас, в перестройку, ежу понятно: с нее, с провинциалки, сдерут на полную катушку. Большая часть того, что заработала месяцами ночной торговли, на операцию и уйдет. Ох, как несправедливо!.. Как обидно!.. Только что делать? Не рожать же! Куда она явится с нагулянным младенцем? Под бочок к бабке Вальке? Уже смешно…
И Ярослава принялась скупать газеты – теперь удобно стало, практически в каждой рекламных объявлений целый воз. В том числе про всякие медицинские кооперативы. И описания, и телефоны – выбирай себе, хоть чтобы круто было, хоть чтобы дешево. Хорошо бы, конечно, максимально сэкономить, только она ведь тоже не дура. Общалась с людьми, понимает – если совсем за две копейки на аборт пойти, потом горя не оберешься: такого напортачат…
