Часы для мистера Келли - Вайнер Аркадий Александрович (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Здравствуйте, товарищ майор. Раньше морячки говорили: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». Заходите пока на кухню, а то мои нестроевые улеглись уже…
Тихонов пустил из крана воду, долго ждал, пока сольется. Поискал глазами стакан, но на столике было так же чисто и пусто, как во всей кухне. Нагнулся и долго пил прямо из крана тепловатую воду, а жажда все равно не проходила. В груди притаилась боль, и Тихонов подумал: «Ладно, пустяки. Завтра отосплюсь, и все пройдет. Устал здорово».
Савельев вошел в кухню, светя красными кудрями, как нимбом. Он был уже в брюках и рубашке.
— Что, сам сообразил? — усмехнулся Шарапов.
— Не в гости же вы пришли, — хмуро ответил Савельев.
— Понятно, не в гости. В гости мы бы к тебе пораньше заглянули, — и без всякого перехода спросил: — Ты Крота помнишь, по сводке? Костюка Геннадия?
— Да-а. Припоминаю… А что?
— А то, что он на твоей территории окопался.
Бледное лицо Савельева скривилось:
— Вот чума!
— Эмоции придержи. Давай подумаем, где он может жить на Мавринской улице. Дом старый, без ванны.
— Сейчас, — Савельев вышел из кухни и вернулся минуту спустя с двумя стульями. — Садитесь, товарищ, — сказал он Тихонову, жадно вдыхавшему воздух из окна.
— Это Тихонов, из управления БХСС. Они, собственно, на Крота и вышли, — представил Шарапов. Сели к столу.
— Мавринская улица — пограничная полоса массовой застройки, — сказал Савельев. — Вся левая сторона — новые дома. Старые дома — только справа. Есть на правой стороне и новые. Старых домов у меня там… подождите, подождите… семь. Номера четвертый, шестой, десятый, четырнадцатый, шестнадцатый, двадцатый и двадцать восьмой. Так. Все они относятся к ЖЭКу номер восемь. Если хотите, давайте поедем сейчас к Берковской, она нам здорово может помочь.
— Кто это?
— Берковская? Ну, эта дама — целая эпоха Останкина — Владыкина. Она здесь всю жизнь прожила и лет двадцать работает в ЖЭКе. В новые дома много народу сейчас вселилось, за эти я вам не ручаюсь; а в старых домах она всех людей до единого знает.
— Давай собирайся, поедем.
— Голому собираться — только подпоясаться. Пошли. Подождите только — своим скажу.
Оперативники вышли, дробно забарабанили каблуками по лестнице. Внизу их догнал расстроенный Савельев:
— Жена к черту послала. «Житья, — говорит, — нет с тобой никакого».
— Это она зря. Можно сказать, и без ее пожеланий туда направляемся, — бросил Тихонов.
Шарапов захлопнул дверцу «Волги», весело сказал Савельеву:
— Это, милый, пустяки. У тебя стажа еще маловато. От меня жена два раза уходила. Ничего! Возвращаются. Поехали!..
Дверь открыла девочка с длинненьким тонким носиком, с грустными черными глазами:
— А мамы нет дома…
— Где же Анна Марковна, Женечка? — спросил Савельев.
— Она с тетей Зиной в кино пошла.
— Тьфу, напасть какая, — разозлился Тихонов. Савельев только вступил в игру, у него сил было больше.
— А в какое кино?
— В парк Дзержинского.
— Женечка, не знаешь, на какой сеанс?
— На девять часов.
— Странно, — взглянул на часы Шарапов, — если на девять, то она уже должна быть дома.
— Не знаю, — пожала девочка худенькими плечиками.
— А может быть, там две серии? Ты не заметил, когда проезжали, что идет? — спросил Тихонов у Шарапова.
— Нет.
— Давайте так: оставим здесь Быкова. Как придет Анна Марковна, пусть они вместе идут в отделение. А мы поедем к кинотеатру, может быть, картина действительно в две серии, — тогда сразу ее перехватим, — предложил Савельев.
— Дело, — одобрил Шарапов.
— Сколько же мне сидеть здесь? — взмолился Быков.
— Часок посиди. Пока, — махнул рукой Савельев. Машины, шипя, рванулись к Останкинскому валу,
— Ну и вечерок, накатаемся досыта, — хмыкнул Тихонов.
— За это имеешь тридцать суток отпуска, — подмигнул Шарапов.
— Боюсь, что он мне понадобится прямо завтра.
— То-то, будешь знать нашу МУРовскую работу, — съехидничал Шарапов.
— Конечно, работа, мол, только у вас. У нас — курорт… Паланга…
Машины развернулись и встали около входа в парк. Савельев уверенно шел по сумрачным аллеям к кинотеатру. Когда перед ними вырос огромный плакат «Безумный, безумный, безумный мир», Тихонов облегченно вздохнул. Сквозь тонкие дощатые стены летнего кинотеатра доносились выстрелы, грохот, вопли, хохот зрителей.
— Объявляется перекур. А ты, Савельев, пойди разведай, как там и что.
Уселись на скамейку. Шарапов глубоко, со вкусом затягивался папиросой. Внезапно сильной тяжелой волной подул ветер. Дружно зашелестели листья над головой. Тихонов поглядел вверх: в небе вспыхивали и быстро гасли отсветы молний. Он вытер платком пот со щек, шеи, лба и подумал: «Как было бы хорошо, если б стреляли только в кино!»
Спросил:
— Как ты думаешь, Владимир Иваныч, мир действительно безумный?
— Не-а, мир разумен. И добр. Нужно только уничтожить все, что плодит зло.
— Ничего себе, простенькая работенка!
— Была бы простенькая, не держали бы таких орлов, как мы с тобой, — засмеялся Шарапов.
Вынырнул из темноты Савельев. Рядом с ним шла женщина.
— Ты посмотри! — ахнул Тихонов. — Он вроде ее из кино выудил!
— Здравствуйте, ребята, — просто, как со старыми знакомыми, поздоровалась женщина. В руках у нее была пачка вафель. — Сейчас мы с Савельевым подумаем, в каком доме это может быть, а вы пока погрызите,ротянула она оперативникам вафли.
— Спасибо, — растерялся Шарапов.
Анна Марковна о чем-то спорила с Савельевым, тот не соглашался, она напористо предлагала какие-то варианты. Потом Савельев сказал:
— Анна Марковна уверена, что снимать комнату он может только у старухи Ларионихи. В других местах везде отпадает: или жить негде, или просто не сдают…
Вновь ударил сильный порыв ветра. Он сорвал с какого-то динамика мелодичный звон, принес его сюда, напомнил: бьют куранты. Полночь. Начинается новый день. А Крот в это время…
Полночь
Шадрин, стоя у открытого окна, прислушивался.
— Слышишь? — повернулся он к своему заместителю Кольцову.
Кольцов подошел к окну. Бам-м… — разносилось в теплой тишине летней ночи.
— Куранты бьют, — задумчиво сказал Кольцов. — Полночь. Давай еще раз посмотрим план…
Затихла музыка в «Эрмитаже», разошлись, поглядывая на грозовые тучи, последние посетители кинотеатра, шум откатился куда-то в глубь домов и переулков. Тихо. Изредка лишь на своей «Волге» прошелестит по улице бодрствующий таксист.
Тихо и в большом здании на Петровке. Погасли бесчисленные окна на фасаде. На стене матово поблескивает белая табличка с цифрами «38». По тротуару, вдоль узорной решетчатой ограды прохаживается постовой милиционер.
А со стороны переулка ярко светятся большие зеркальные окна помещения дежурного по городу. Здесь не спят. Виден свет и в двух окнах углового кабинета на пятом этаже. Здесь ждут важных новостей.
Над шахматной доской склонился Приходько. Он играет с молодым инспектором УБХСС Толмачевым. Болельщики— сотрудники МУРа Ульянов и Воронович — внимательно следят за игрой и наперебой дают советы Приходько. Его шахматные порядки изрядно потрепаны. Впрочем, он не слишком этим огорчается, благосклонно выслушивает противоречивые советы болельщиков и охотно следует им в порядке поступления. К добру это не приводит: Толмачев собирает своих коней вблизи вражеского короля, плотно запертого собственными пешками. Он делает еще один ход, флегматично произносит:
— Предлагаю сдаться.
— Обойдешься. Это с твоей стороны некорректно. Мы еще повозимся, — собирается сражаться до последнего Приходько.
— Ну-ну…
Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
— Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках…
— «Матильдой» звали, — довольно ухмыляется Толмачев.
Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему «матильду».