Тень - Колбергс Андрис Леонидович (книга регистрации .txt) 📗
А вдруг его сейчас задержат?.. За этим углом… Нет, за этим его нет, значит, за тем… Так… Мы уже во дворе… Проклятая булыжная мостовая, удивительно, что никто не сломал себе шею… Столетняя, позеленевшая кирпичная стена, известковый раствор сделал ее твердой как скала… За спиной шаги… По ту сторону забора грохочет поезд… Эх, чтоб тебе, Даука, меня не перехватить, и я за воротами… Вот был бы смех… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Часовой на пышке, с которой просматривался узкий, стиснутый с двух сторон оградой коридор, а параллельно ему железнодорожные пути, — сперва растерялся, затем на всякий случай снял с плеча автомат. Он не знал, как действовать. Через тюремные ворота пропустили парня в нейлоновой спортивной куртке с капюшоном, а он пустился наутек, словно за ним гналась свора собак. На гладких камнях заскользили подошвы, он споткнулся, чуть не растянувшись во весь рост, но, чудом удержав равновесие, побежал дальше как сумасшедший.
Беглец, подумал часовой и машинально спустил предохранитель. Но почему-то беглеца никто не преследовал. Нелогично. А какой смысл бежать, если он, скажем, опаздывает: поблизости никакого транспорта…
Значит, все-таки побег?
— Стой! Стрелять буду! — крикнул часовой, но парень даже не оглянулся. Может, не слышал? Расстояние приличное.
Беглец с ходу влетел на мост и помчался галопом, расталкивая прохожих. Караульный проводил его взглядом. Хорошо, что не выстрелил. А может, плохо? Он уже ясно слышал гневный голос сержанта: «Ты что, не видел? Ты мне за это ответишь!» И свои слабые оправдания: «Откуда я знаю, что он удирал? Перелезал бы через забор, другое дело… Могли позвонить, для чего же телефон?..»
Перехватило дыхание, казалось, сердце сейчас лопнет от напряжения, а он все бежит и бежит через запущенные дворы с покосившимися дровяными сарайчиками, мимо низеньких, обшарпанных домишек. Этот район Московского предместья он знал как свои пять пальцев, пацаном нашнырялся здесь в поисках макулатуры и металлолома. В начале сороковых немцы устроили здесь еврейское гетто, хозяевам домишек в качестве компенсации предоставили квартиры в центре Риги. Еще и теперь то и дело возникали слухи, что кто-то, перестраивая дом или копаясь в огороде, наткнулся на спрятанные евреями сокровища.
Наконец у него подкосились ноги, и он прилег под забором в малиннике, напряженно вслушиваясь, нет ли за ним погони. Он понимал, что этот сумасшедший кросс был ничем не оправданной глупостью, ведь Даука выпустил его не для того, чтобы через пять минут организовать погоню, видно, у него есть какие-то далеко идущие планы. Но у таких людей, как Виктор, грехов на совести больше, чем известно милиции, и поэтому они не без оснований трясутся, как бы не выплыло наружу какое-нибудь уголовно наказуемое дельце. Конечно, улепетывать глупо, но страх потерять те крохи свободы, которые неизвестно почему ему вдруг кинули, сильнее доводов разума. Он знал, что Харий Даука в любой момент может снова упрятать его в тюрьму за обман Мендея Мнацоканова, что свидетелей и доказательств у следователя пруд пруди, и, чтобы провести пару летних месяцев на воле, требуется одно: не встречаться с Даукой и ему подобными. Скорее всего, они в своих замыслах в чем-то просчитались, но вскоре спохватятся и ринутся вдогонку. По-видимому, они расследуют какое-то тяжкое преступление, подозревают, что в нем замешан Вазов-Войский, и вот теперь надеются, что он приведет их к сообщникам или же к тайнику с добычей.
Вместе с дыханием к Виктору вернулась его способность рационально мыслить. Но еще звенело в ушах и дрожали руки, ясно, что надо лечить нервы, и немедленно: колонии, азартные игры и жизнь под угрозой ареста сильно их потрепали, он, оказывается, далеко не всегда способен контролировать свои поступки. А это может сыграть роковую роль, взять хотя бы последний случай. Он не должен был исчезать из поля зрения Дауки, а зачем-то исчез. Весь сегодняшний день он мог как ни в чем не бывало водить Дауку и прочих ищеек за нос, а вместо этого как последний идиот бросился наутек, буквально провоцируя следователя на новый арест.
С минуту поколебавшись, он решил идти «к цыганам». Этот его шаг должен был успокоить всполошившихся помощников следователя.
На приличном удалении от розоватого двухэтажного здания стояли светло-серые «Жигули». Когда Виктор поравнялся с машиной, мужчина за рулем небрежно закурил. Из машины торчала длинная изогнутая антенна, и Виктор уже не сомневался, что это человек Дауки. Он с трудом подавил желание дать стрекача по задним дворам и потом махнуть через железнодорожное полотно, чтобы его не смогли догнать на машине.
В нижнем этаже две женщины быстро лопотали на незнакомом языке, откуда-то доносились звуки не то магнитофона, не то радиоприемника. Сухая деревянная переборка с трухлявым опилочным наполнением пропускала звуки так же легко, как решето — воду.
Ключ был в обычном месте под стрехой, рубашки выглажены и аккуратно развешаны в шкафу. Он умылся, переоделся, заварил чай и поел. Отсчитал двадцать пять рублей из тридцати, хранившихся в шкатулке для хозяйственных расходов, хотел было написать записку, но решил, что Мария и так поймет по грязной, брошенной на табуретку сорочке, кто был в квартире.
Светло-серой машины на противоположной стороне улицы уже не было, зато на троллейбусной остановке топталась группка мужчин. Виктор продефилировал мимо, сделав вид, что никого не замечает, и тоже остановился в ожидании троллейбуса.
В центре города двое пассажиров сошли там же, где он.
Нет, на трезвую голову этого не вынести!
В небольшой и, несмотря на дневное время, битком набитой забегаловке он взял стакан крепленого вина, сел за столик и стал попивать его не спеша, мелкими глотками. Наблюдая при этом за дверьми. Тех двоих не было, люди входили и выходили, и трудно было сказать, кто следит за ним. Равным образом это могла быть и женщина, с отсутствующим видом поглощавшая у стойки сухое пирожное, и мужчина в шляпе, углубившийся будто бы в чтение брошюрки, а может быть, кто-нибудь еще.
И все-таки у меня сегодня счастливый день, решил Виктор. Еще утром думал ли я, что смогу вот так, сидя гоголем, пропустить стаканчик? Может, дойти до парка Зиедоньдарзс? Если день счастливо начался, почему бы ему так же и не завершиться? Сыграю, так сказать, под пристальным взглядом моей милиции. Хвост от меня не отстанет, куда бы я ни пошел. Виктор уже начал свыкаться с мыслью, что вскоре его арестуют.
Как всегда к концу рабочего дня, на аллеях парка было довольно много народу, но никто не прогуливался, не дышал свежим воздухом — люди просто сокращали дорогу домой.
В глухом углу сада, у высокой каменной стены, где обычно собирались картежники и доминошники, топталось всего несколько человек. Или милиция их тут гоняла, или денег не было перед получкой. Похоже, и эти вот-вот разойдутся, азарт не разжигали пи рублевки, ни трояки выигрышей, которые совались тайком. Счастливчики выстраивали лабиринты костяшек, сидя верхом на скамейке, а остальные стояли сбоку, пряча костяшки в красных озябших ладонях. Дул жгучий ветер, воротники поношенных пальто и спортивных курток у всех подняты. Играли молча, отдельные звуки речи напоминали кошачье мурлыканье, только в конце партии разговор оживлялся, и тогда кто-нибудь произносил длинное и сочное ругательство.
Картежников и вовсе не видать, любопытствующих тоже, хотя обычно они торчали здесь часами, вытягивая шеи, и, в конце концов раздухарившись, рисковали каким-нибудь мизером, но проигрыш мало кого из них приводил к решению не путаться под ногами у профессионалов.
Виктор постоял, переминаясь с ноги на ногу, у одной из скамеек, но, когда ему предложили вступить в игру, отказался. Ни обычное домино, ни «козел», ни игра «на очки» доходов не сулили, одни расходы.
— Я только в картишки…
— Эти там, в детском саду. Знаешь?
— Я тут давненько не бывал.
— Вон, — говорящий показал жестом. — Прямиком в ворота — и увидишь…
Прежде чем свернуть на центральную аллею, Виктор оглянулся украдкой, но ничего подозрительного не заметил.
