Два гения и одно злодейство - Соболева Лариса Павловна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Я впервые вижу живого писателя, – сказала она. «Можно подумать, раньше видела только дохлых писателей», – подумалось Тимуру. Он еще больше заулыбался, даже скулы начали болеть. – И в каком жанре вы работаете?
Чуть не спросил, что такое жанр. Тимур книжки читал лишь в школе и то не дочитывал до конца, всякие там литературные разновидности ему незнакомы. Но, имея потрясающее качество не теряться в любых ситуациях, и, чтобы не ошибиться в жанре, так как данное слово связывал совсем с другой сферой деятельности, выкрутился:
– Понимаете, я пишу о жестоком мире криминала…
– Детективы? – обрадовалась она. – Я читаю детективы, просто обожаю.
– Именно (вот и выяснил, что детектив тоже жанр). То есть не совсем… скорее это психологический анализ… социальных процессов, толкающих людей в преступный мир.
Аж зауважал себя. Эдак загнуть только писатель и может.
– А что к нам вас привело? – спросила она.
– Поиск, – вздохнул он и состроил самую умную мину, на какую был способен. – Понимаете, я ищу новенькие истории, острые, жизненные, чтобы читатели замирали… Слышал, у вас имеется в наличии такой случай. Где-то парочку лет назад сбежал псих…хически больной с такой же больной.
– А, да, да… это самый ужасный эпизод в истории нашей больницы.
– Мне бы хотелось знать подробности. Кто они, как выглядели, чем приметны? Как попали сюда? С вашего позволения, я буду записывать.
– Да, пожалуйста. Молодой человек поступил к нам с тяжелым психическим расстройством. Он служил в Чечне. Видите ли, будучи совсем юным, участвовал в военных действиях. А подавляющее большинство юношей, прошедших войну, нуждаются в психологической реабилитации. У нас в стране не поставлена на должный уровень такая помощь, а это чревато последствиями. Пример тому наш пациент. Воевать должны профессионалы…
– Совершенно с вами согласен, я за профессионалов во всех сферах деятельности.
– И вот попал он в плен. Представляете, чего там насмотрелся? На его глазах убивали, расстреливали, издевались. Юноша постоянно находился между жизнью и смертью. Иногда, во время ремиссии, он повествовал об этом достаточно спокойно, пациенту необходимо выговориться. Мы же на каком-то этапе пытались путем доверительной беседы нейтрализовать в подсознании негативные стороны памяти и вызвать позитивный образ мыслей. А его память хранила самые страшные воспоминания. Он четыре года провел в глубокой яме, откуда его доставали для издевательств, рабского труда. В живых остался благодаря тому, что за него хотели получить выкуп – очень распространенное явление, вы должны знать. Ну, а спасся случайно. Во время наступления федеральных войск бежал с двумя товарищами. Бежали они к своим, пересекая линию огня с двух сторон. Товарищи погибли, а ему повезло… хотя трудно сказать, кому повезло больше. Его доставили в госпиталь с истощением, подлечили. Вернулся домой к брату. Тут-то и начались проблемы. Он стал подозрительным, агрессивным, к мирной жизни не смог адаптироваться. Так и попал к нам. У него сформировался систематизированный бред, наступали периоды галлюцинаций с широким диапазоном содержания, на которые реагировал буйно, поэтому его перевели в одиночную палату. Собственно, он сам стремился к одиночеству, ненавидел людей, окружавших его. Но вот что любопытно, он многое понимал из того, что с ним происходило. То есть отдавал себе отчет, что этих видений не должно быть, значит, понимал, что не совсем нормален, хотя и не признавался в том. Он, представьте, боролся с собой. Такая двойственность мне не знакома ни по специальной литературе, ни по личному опыту. Он как бы выбивался из классификации нервнобольных.
– Вы хотите сказать, если крыша отъезжает, то отъезжает капитально?
– Ну, в общем-то, да, если говорить о тяжелой форме шизофрении, – улыбнулась врач на высказывание Тимура. – А наш пациент, я считаю, не относился к такого рода больным. Я лично отнесла его состояние к парафренической форме шизофрении, мои же коллеги считали диагноз неверным. Понимаете, такие типологические особенности, как неуравновешенность и инертность, для развития шизофрении не обязательны. А вот начало галлюцинаций, затем формирование систематизированного бреда преследования и в дальнейшем мании величия характерны для парафрении. Видите ли, по сути, это явление одно и то же. Проще говоря, на фоне здорового мозга, сильного при парафрении и слабого при шизофрении, благодаря воздействию элективных факторов внешней среды, образуются очаги возбуждения, которые лежат в основе галлюцинаторно-бредовых проявлений. Как раз эти проявления чаще и наблюдались у нашего больного. Я понятно объясняю?
– Да! – воскликнул Тимур, слушая «систематизированный бред» врачихи. Чтобы она окончательно не убила его специальной терминологией, попросил: – А нельзя ли посмотреть на место его пребывания, чтобы живописать, так сказать, потом правдиво?
– Что ж, пойдемте. Это в другом корпусе. У нас общий режим для всех, но бывают случаи, когда больных следует изолировать. Для этих людей имеется несколько палат на втором этаже в четвертом корпусе. Там тихо, ничто не теребит и без того слабую нервную систему. Кстати, одиночным пациентам обеспечен хороший уход, они же как дети…
По дороге к корпусу Тимур с величайшим интересом осматривал приют шизофреников. Психиатрическая больница занимала большое пространство с зелеными насаждениями неподалеку от речки и обнесена была высокой оградой из железных прутьев, а кое-где заграждением из досок. Саму территорию больницы также разделили оградой на мужское и женское отделения. Был и привилегированный, отдельный корпус. В отдельном корпусе палаты маленькие, элитные, в них помещалось от четырех до одного пациента. В то время как в обычном отделении в одной первой палате, где проходили наблюдения все поступившие сюда, до тридцати человек. Кстати, те, кто попадал в элитные палаты, не наблюдались в общей, об этих больных заботились родственники, оплачивали их содержание, потому и условия здесь особые. В элитных палатах на кровати клали простыни, а не омерзительного оранжевого цвета клеенку, на подоконниках стояли цветы в горшках, сносно кормили, родственники могли посетить в любое время. А в четвертом корпусе на первом этаже размещались бухгалтерия, красный уголок для врачей, кабинеты. На втором этаже – палаты для особых больных, которых содержали в изоляции. В основном там лежат в полном одиночестве опасные больные с ярко выраженной агрессией. На таком распределении настоял главврач, не желая иметь головную боль с подобными пациентами.
– Среди обслуживающего персонала ходят слухи, – говорила врач, – что именно туда упекают за взятки родственников, жен и мужей те, кому это выгодно. Говорится об этом шепотом, да и не все обсуждают поступки главного врача, боясь потерять работу. Понимаете, есть люди всем недовольные. Они просто мешают работе и не хотят понять, что содержать такую большую больницу очень трудно без посторонней помощи. Если кто-то из родственников проявляет заботу и оплачивает условия содержания, что в этом плохого? Мы пришли. Поднимемся…
Щелкнули запоры, открылись двери. Тимур заглянул внутрь. Первое, что бросилось в глаза, – решетки на окнах. У стены стояла кровать, в углу раковина и кран.
– Как раз из этой палаты, которую остряки прозвали карцером, два года назад сбежал больной, – сказала врач. – Да, двадцать восьмого декабря будет ровно два года…
– Как это случилось? – спросил Тимур.
– Это случилось зимой. Знаете, вам лучше расскажет санитарка, я позову ее.
Она ушла на некоторое время, а Тимур думал, что в этом застенке свихнуться можно самому здоровому человеку в мире. Слишком давящая в палатах атмосфера. Для себя решил, что в тюрьме, пожалуй, будет лучше. Точно, Тимур предпочел бы нары отдельному номеру психушки.
Врач привела женщину почтенного возраста с добродушной физиономией и попросила рассказать о событиях двадцать восьмого декабря двухлетней давности.
– Я пришла в полшестого утра полы вымыть, – рассказывала санитарка. – У нас главный строгий, любит порядок и чистоту. А тогда зима выдалась ну такая суровая, какой давно не было. Живу-то я в деревне, всего ничего идти до больницы, а добиралась долго. Метель мела, ветер был и мороз. Я, знаете, закоченела, покуда добралась. Согрелась чайком, взяла ведро, швабру и поднялась сюда. Я мою коридор и лестницы, в палатах другие мойщики работают. И вот поставила я ведро и только хотела на швабру тряпку бросить, смотрю – на линолеуме пятна какие-то. Я, значит, прислонила швабру к стенке, стала рассматривать пятна, а они, считай, по всему коридору. Ничего не пойму – что за пятна. Линолеум коричневый, а пятна темнее. Ну, иду по ним, рассматриваю, дошла до этой двери. Смотрю, а на двери красные, почти бордовые пятна. Я подумала, что краску разлили. Наклонилась к разводам, и тут мне показалось, что дверь не заперта. А такого быть не должно. Верите, сердце сразу беду почуяло. Волнение меня охватило. Взялась я за ручку двери… а она поддалась! Вижу – на полу что-то белое горкой лежит. Я, знаете, сразу не сообразила, что это человек, вхожу осторожно. И вдруг о ноги споткнулась. Темно было, не рассвело еще. Смотрю – никого больше нет в палате, тогда к человеку наклонилась… А это наш доктор дежурный… – У женщины задрожал подбородок, на глаза навернулись слезы. – Как увидала его в крови… прямо лужа крови под ним была, там, где голова лежала. У меня, верите, все затряслось. Поняла я, что мертвый он. Да как закричала… и побежала. И все кричала. В корпусе одни санитары спали. До Нового года всего ничего осталось, ну, они и отметили. Разбудила я их криком, а объяснить не могла, только на второй этаж показывала… Хороший человек был наш доктор, уважительный. Жалко.
