Только не дворецкий - Блейк Николас (читаем книги .TXT) 📗
Нельзя не признать, это звучало логично. Но кто же совершил убийство? Я напомнил ей, что полиция навела справки обо всех присутствовавших в бане: банщиках и посетителях, — но единственной формой общения, которая связывала Келстерна хоть с кем-то из них, был массаж.
— Или убийца один из них, или настоящий убийца мгновенно скрылся, или в чем-то тут загвоздка, — сказала Руфь, задумчиво нахмурившись.
— Я не понимаю, как кто-то мог остаться в бане незамеченным, — сказал я, — это абсолютно невозможно.
Ее вызвали в суд как свидетеля обвинения. Это казалось ненужным и даже странным, так как обвинителям ничего не стоило доказать плохие взаимоотношения Уиллоутона и Келстерна, не втягивая в это Руфь. Очевидно, они решили сделать все возможное, чтобы убедительно доказать мотив. Перспектива пройти на свидетельскую трибуну расстроила Руфь больше, чем я ожидал. Но если подумать, то это ведь было трудное для нее время.
В день суда я заехал за ней после завтрака, чтобы отвезти в Нью-Бейли. Она была бледна, выглядела невыспавшейся и, по всей видимости, изо всех сил сдерживала волнение. Не в ее характере было проявлять чувства.
Конечно, мы все время держали связь с поверенным Уиллоутона, Хэмли. Он занял для нас места сразу за собой. Он хотел сидеть рядом с Руфью, чтобы при необходимости проконсультироваться с ней: она, конечно, знала об отношениях ее отца с Уиллоутоном больше всех. Я точно рассчитал время нашего прибытия — присяжных как раз только привели к присяге. Разумеется, зал суда был полон женщин — расфуфыренных и надушенных — жен пэров, букмекеров и политиков.
Вошел судья, и с его приходом в зале повисло напряжение, характерное для дел об убийствах. Немного напоминает атмосферу палат, где лежат смертельно больные, только хуже.
К несчастью для Уиллоутона, судьей был Гарбульд. Вид он имел вульгарный, лицо — кирпичное, манеры — грубые, а репутацию — вешателя и вечного союзника обвинения.
Уиллоутон прошел на свое место. Он казался нездоровым и очень подавленным, но держался с достоинством и о своей невиновности заявил твердым голосом.
Грэйторекс, главный обвинитель, начал выступление. Судя по его речи, никаких новых фактов полиция не нашла.
После этого Хелстон рассказал, как он нашел тело, а потом он и трое других мужчин показали, что, будучи в тепидарии, нечаянно подслушали ссору Уиллоутона и Келстерна и что Уиллоутон вышел из кальдария в ярости. Один из свидетелей, суетливый пожилой джентльмен по фамилии Андервуд, заявил, что это была самая ожесточенная ссора, которую он когда-либо слышал. Никто из этих четверых не смог сказать ничего по поводу того, пронес ли Уиллоутон пропавшее оружие в складках полотенца, но все они были уверены, что в руках он ничего не держал.
Затем было заслушано медицинское заключение. При перекрестном допросе врачей, проводивших вскрытие, Хейзелдин, адвокат Уиллоутона, обратил внимание на то, что пропавшее оружие было внушительного размера, что его округлый клинок должен был быть больше полудюйма в диаметре и три-четыре дюйма в длину. Врачи придерживались мнения, что, для того чтобы вогнать клинок такой толщины в сердце, необходима как минимум четырехдюймовая рукоятка, иначе захват не будет достаточно надежным. Это мог быть кусок стального или железного прута, заточенный как карандаш. В любом случае это, безусловно, была крупная штука, не из тех, что можно легко спрятать или бесследно уничтожить в турецкой бане. Хейзелдину не удалось поколебать их утверждение насчет чайного листа: врачи настаивали, что он был разрублен пополам и вогнан в рану клинком пропавшего оружия и это ясно показывает, что убийца нанес смертельный удар, когда Келстерн пил чай.
Инспектора Брекетта, который вел дело, подвергли длительному перекрестному допросу о поиске пропавшего оружия. Инспектор ясно дал понять, что оружия не было нигде в бане: ни в тепидарии, ни в кальдарии, ни в массажной, ни в раздевалке, ни в конторе, ни в вестибюле. Он осушил бассейн, обследовал крыши, несмотря на практически полную уверенность в том, что люк над тепидарием в момент убийства был закрыт (над кальдарием люка вообще не было). Его спросили, мог ли гипотетический сообщник Уиллоутона унести орудие убийства, но инспектор отверг эту версию: ее он проверял очень тщательно.
Массажист сообщил, что Уиллоутон пришел к нему в сильном раздражении, он даже задумался, отчего бы это. Допрашивая его, Арбатнот, помощник Хейзелдина, убедительно показал, что если только Уиллоутон не умудрился спрятать оружие в пустом кальдарии, он должен был вынести его в полотенце. Арбатнот вытянул из массажиста твердое заявление, что он видел, как Уиллоутон положил полотенце около массажной скамьи, и что он побежал в кальдарий сразу за Уиллоутоном, вернулся один, оставив Уиллоутона там обсуждать преступление, и нашел полотенце лежащим точно в том же положении; ни оружия под ним, ни крови на нем не было.
Поскольку инспектор уже исключил возможность существования сообщника, который проник бы в помещение, забрал оружие из полотенца и выскользнул с ним из бани, то из показаний массажиста явственно следовало, что оружие вовсе не покидало кальдария.
Обвинение представило доказательства плохих отношений между Келстерном и Уиллоутоном. Три известных и влиятельных джентльмена рассказали присяжным о том, как Келстерн пытался очернить Уиллоутона в их глазах, и о порочащих Уиллоутона заявлениях, которые он делал. Один из них счел себя обязанным рассказать об этом Уиллоутону, и тот очень разозлился. При перекрестном допросе Арбатнот обратил внимание на тот факт, что ни одно клеветническое заявление Келстер-на не принималось всерьез, поскольку все его знали как в высшей степени вздорного человека.
Я заметил, что в конце допроса массажиста и при даче этих показаний Руфь беспокойно ерзала и все время поворачивалась ко входу, словно ждала кого-то. Как раз когда ее вызвали на свидетельскую трибуну, в зал вошел высокий сутулый седой человек лет шестидесяти, в руках он держал какой-то предмет в оберточной бумаге. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог понять откуда. Он поймал взгляд Руфи и кивнул ей. Она облегченно выдохнула, наклонилась и передала записку, которую держала в руке, поверенному Уиллоутона, указав ему на седобородого человека. После этого она тихо прошла на свидетельскую трибуну.
Хэмли прочитал послание, сразу же наклонился к Хейзелдину и что-то зашептал ему на ухо. По тону было слышно, что он взволнован. Хейзелдин прочитал записку и тоже заволновался. Хэмли соскользнул со своего места, подошел к седому мужчине, который так и стоял у входа, и повел с ним оживленную беседу.
Грэйторекс начал допрос Руфи, и я, естественно, переключился на них. Прокурор старался еще раз показать, в каких плохих отношениях состояли Келстерн и Уиллоутон. Он попросил Руфь рассказать присяжным о том, какие именно угрозы высказывал Келстерн. Затем — это просто поразительно, как мало полиции удается накопать в действительно важных расследованиях, — допрос принял любопытный оборот. Грэйторекс стал расспрашивать Руфь о ее собственных отношениях с Уиллоутоном, явно пытаясь показать, что они были не просто помолвлены, а находились в любовной связи.
Я тут же понял, к чему клонило обвинение. Оно пыталось воспользоваться инстинктивным стремлением британских присяжных и британских судей к защите нравственности: они всегда готовы повесить человека, обвиняемого в убийстве, за аморальные отношения с противоположным полом. Лучшего способа восстановить присяжных против Уиллоутона, чем доказать, что он соблазнил Руфь, обещая жениться, просто не существовало.
Конечно, Хейзелдин тут же вскочил с протестом, что, мол, эти вопросы не имеют отношения к делу и неприемлемы. И конечно же Гарбульд не поддержал его, не зря молодые адвокаты дали ему обидную кличку. Хейзелдин был великолепен. За ним числилось немало ссор с Гарбульдом, но эта перепалка превзошла их все. Гарбульд просто дурак, что ввязывается с ним в споры. Хейзелдин всегда одерживает верх, или, по крайней мере, так кажется. А значит, на его стороне и симпатии присяжных. Впрочем, Гарбульда на место судьи поставили не за мозги, а за политические заслуги. Он постановил, что вопросы вполне приемлемы, и сам задал Руфи парочку.
