Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена (серия книг TXT) 📗
Спешно переодеваюсь в такие же, как у Николь, брючки – писк моды, я их купила уже здесь, не смогла удержаться, только не в клетку, а в полоску, зато мои длинные ноги кажутся в них еще длиннее. И натягиваю майку – тоже писк, тоже куплена уже здесь. Кстати, об этой майке. Я ее (и не только ее, каюсь) купила в чудненьком магазинчике по имени «Буртон». Самый модный цвет в этом сезоне – цвет хаки. По-французски он называется так: kaki. Мило, не правда ли? Спасает только ударение, которое ставится на последний слог. Кстати, когда мы с Николь болтали о разных русско-французских лингвистических приколах, она меня уведомила, что мой любимый фрукт – хурма – здесь тоже называется kaki. Невольно задумаешься, чем набиваешь желудок…
Вот уже пришла Гленда, вот мы с ней расцеловались… Французы беспрестанно целуются со всеми подряд, в том числе и со слугами. Какой-то просто-таки разгул демократии! Ладно Гленда – она миленькая и даже не слишком смуглая, но я сама видела, что здесь целуются и с неграми! Вот ужас-то… И Николь уже попросила ее в процессе уборки иногда посматривать на крепко спящую Шанталь, а если проснется и раскричится, немедленно позвонить Николь на портабль (как Николь – русизмов, так и я нахваталась галлицизмов: портабль – это по-нашему «сотовый»), и мы выскочили из дому, а буквально через полторы минуты оказались в здании аукционов «Друо».
Жара в Париже усиливается с каждым днем, а здесь прохладно, приятненько так… В уголке стойка reception, заваленная проспектами. Хочу посмотреть один из них, однако Николь хватает меня за руку:
– Это каталоги дорогих продаж, нам не по карману. Коллекции книг, драгоценностей и всякое такое. Посмотри, вот любопытные стенды.
Я оглядываюсь. Кругом застекленные витрины, в которых чего только нет! Ковры, какие-то африканские божки, гербарии и коллекции бабочек, десятка два сумок, шарфы и платья…
– Эти сумки и платья кому принадлежали? – спрашиваю с придыханием. – Наверное, какой-то великой кинозвезде?
– Вряд ли, – хихикает Николь. – Просто женщине, у которой собралось столько барахла, что захотелось от него избавиться.
– Ничего себе барахла! – Я, как зачарованная, не могу отвести глаз от витрины, в которой выставлена тончайшая – наверное, это ягненок! – дубленочка, украшенная меховой шелковистой даже на вид бахромой. Вот бы купить такую! И я немедленно представляю себя в этой дубленочке в маршрутке, которая идет от вокзала до роддома… Может, к концу поездки от нее что-нибудь и останется, но бахрому уж точно всю оборвут! – Да ведь это все совершенно новое!
– Определенно хоть раз она это надела, – не соглашается Николь. – И, конечно, на аукционе продают вещи самых дорогих марок или ручной работы. Иногда можно купить платье от кутюр просто по никакой цене. Да ты сама увидишь сегодня.
– Как – платье? – разочарованно спрашиваю я. – Ты хочешь купить платье?! А я думала… – Красноречивым жестом показываю на витрины с фарфором и с вышивками, потускневшими от времени. – Я думала, это будет антиквариат…
– О мон Дье, да у нас дома и так плюнуть негде! – выдает Николь. – Нет, меня интересует обувь. Здесь должны быть сапоги от Шанель и от Селин, это мои любимые марки. В магазине они дороги просто неприлично, а здесь… посмотрим.
Смотрю с уважением. Николь из очень состоятельной семьи, к тому же вышла замуж за «нового русского», богача, которому перепала часть того же наследства, которое превратило мою подругу Леру в миллионершу. То есть денежек у Николь не в пример больше, чем, к примеру, у меня. Однако, представляя себя богатой – очень богатой, супер-экстра-богатой! – я почему-то вижу себя в первую очередь в каком-нибудь бутике Армани или той же Шанель, примеряющей безумно элегантное и безумно дороженное платьишко… А настоящие-то миллионерши вон где одеваются – на аукционах! Потому что денежки берегут! Или все дело в пресловутой практичности французов?
Тем временем Николь берет меня за руку и тянет на эскалатор. Здесь обычных лестниц нет – только эскалаторы вверх и вниз. Мы поднимаемся на второй этаж, где вдоль красного бархатного коридора тянутся десятка полтора дверей. Точнее говоря, их четырнадцать. То в одну, то в другую дверь с деловитым видом заходят люди. Вот точеная дамочка в черном костюмчике от Шанель – не прибарахлилась ли на аналогичном аукционе? Еще две тетеньки, одетые слегка попроще, но тоже очень элегантные. Запыхавшийся толстяк – абсолютно лысый, голова как бильярдный шар! По коридору удаляется какой-то мужик в шляпе (в шляпе! в здании! Какое падение нравов в стране, которая всегда была образцом галантности и изысканных манер! С другой стороны, может, он тоже лысый и стесняется этого?) и в брюках с обшлагами. Вдобавок к шляпе он еще держит руки в карманах! И за это я ему многое прощаю. Сама не знаю, почему мне так нравятся мужские брюки с обшлагами и вот эта манера ходить, сунув руки в карманы. Разумеется, оные штаны должны не уныло свисать, а следует им завлекательно обтягивать попу, а над ними должен иметь место быть элегантный пиджак, чья шлица красиво расходится над этой самой попой. Совершенно как в данном конкретном случае.
Ой, что-то меня занесло… Сколько времени я не была с мужчиной? Всего лишь каких-то две недели? Ого, целых две недели! Воздержание мне явно не на пользу.
Обладатель сексуальных обшлагов (ха-ха!) исчезает в самых дальних дверях, и я унимаю стук сердца. Ну почему, почему вот такому мужчине не нужна русская жена с русским же ребенком? Даже не видя его в лицо, я уже готова выйти за него замуж.
Что? Я готова кинуться в этот «замуж»? И все из-за рук в карманах? Извращенка!
Предаваясь таким вот разнузданным фантазиям, я даже не заметила, что Николь уже завлекла меня в комнату, где будет проходить аукцион. Она напоминает красную бархатную коробочку, уставленную такими же красными бархатными стульями. На некотором возвышении стоит трибуна. Народу человек тридцать, все больше дамы постбальзаковского возраста и преуспевающего вида. Мы с Николь, одетые более чем демократично, кажемся на их фоне какими-то наивными простушками, которые забрели сами не знают куда. Поспешаем усесться в последнем ряду, подальше от холодных оценивающих глаз.
В это время на трибуне появляется очень высокий и очень бледный господин во фраке и с черными волосами, стриженными каре.
– Это мсье Дезар, – шепчет мне Николь. – Мне он очень нравится.
Да, симпатичный дядька. Более всего он напоминает дирижера классического оркестра. Правда, в руках у него не дирижерская палочка, а молоток.
Взойдя на трибуну, мсье Дезар несколько мгновений озирает зал, а потом делает знак какому-то дядьке в униформе с надписью на рукаве: «Drouot», то есть «Друо». Ох уж это французское произношение…
Дядька мигом выносит большущую черно-белую сверкающую коробку, при виде которой в зале начинается некоторый оживляж.
– Лот номер один – пара демисезонных сапог от Шанель, новые. Размер тридцать шесть.
Николь поворачивается ко мне и кивает. Значит, это те сапоги, которые ее интересуют. Да, они ничего себе. Помощник аукциониста открыл коробку и продемонстрировал нам обувку. Очень миленькие. Красно-коричневая кожа, которая обольет ногу, как может облить только очень дорогая и мягчайшая кожа. Высокий, изящный и в то же время удобный каблук. Полупрактичные, полувыпендрежные сапожки для женщины, которая не только много ездит в своем авто, но и много времени ходит пешком. Короче, сапоги вполне соответствуют своему «заслуженному имени».
Эх, если бы они были не тридцать шестого, а моего сорокового размера, я бы тоже на них положила глаз. А впрочем, цена их наверняка превосходит весь мой парижский бюджет. Поэтому дергаться не стоит. К тому же у меня очень высокий подъем, который доставляет мне массу хлопот. Вот такая модель мне бы точно не подошла, сапоги наверняка не застегнулись бы на щиколотке… «Зелен виноград!» – как сказала бы Лиса из басни Эзопа, а может, Лафонтена. А может, даже и дедушки Крылова. Теперь, когда я философски обосновала, что эти фасонные сапожки мне и даром не нужны, жить становится чуточку легче.
