Дама в автомобиле в очках и с ружьем - Жапризо Себастьян (прочитать книгу .TXT) 📗
Я захлопнула крышку багажника, ноги у меня подкосились, и я рухнула на нее. Я помню, что пыталась встать, старалась перебороть себя, даже ощущала щекой и правой рукой раскаленный солнцем кузов машины. Потом до моего сознания дошло, что маленький мальчик Титу стоит рядом, что он напуган, и я хотела сказать ему: "Подожди, подожди, ничего страшного не случилось", – но не смогла выдавить из себя ни слова.
Он плакал. Я слышала, как он плачет, и слышала громкий смех, доносившийся издали, с пляжа. Девушки в бикини носились друг за дружкой по эспланаде. Никто не обращал на нас внимания.
– Не плачь. Все прошло, смотри.
Его карты рассыпались по песку. Стараясь удержать рыдания, он обхватил ручонками мои колени и уткнулся носом мне в юбку. Я нагнулась и, успокаивая, несколько раз поцеловала его в волосики.
– Видишь, уже все в порядке. Я просто споткнулась, у меня соскочила туфля.
Из закрытого багажника он едва ли мог чувствовать запах, который у меня все еще вызывал тошноту. Но на всякий случай я отвела мальчика к передней дверце. Он потребовал свои карты и монету в пятьдесят сантимов, которую я ему дала перед этим. Я подобрала их с земли. Когда я снова подошла к нему, он на крыле машины пальцем рисовал какие-то кружочки. Мне он объяснил, что это морские ежи.
Я села на край тротуара, чтобы не наклоняться к нему, притянула его к себе и спросила, как он смог увидеть, что находится в багажнике. Я говорила очень тихо, ласково и почти шепотом. Наверное, он лучше слышал удары моего сердца, чем мои слова.
– Ты ведь не мог сам открыть багажник? Кто его открыл?
– Другой мсье, – ответил Титу.
– Какой другой?
– Другой.
– Тот, который вел мою машину?
– Не знаю.
– И вы вместе смотрели туда?
– Нет, я был там, за этой машиной.
Он показал на желтый "дофин", стоявший рядом с "тендербердом".
– Давно это было?
– Не знаю.
– После этого ты ходил к своей маме? Мальчик подумал. Рукой я стерла следы слез на его щеках.
– Да. Два раза.
– А тот мсье, который открывал багажник, – он не видел, что ты смотришь?
– Видел. Он мне сказал: "Убирайся!"
Я была немного удивлена этим ответом, так как ожидала совершенно другого, потом вдруг, несмотря на жару, у меня пробежал мороз по коже. Я поняла, что Филипп в Кассисе, что он следит за нами.
– Он тебя видел, ты уверен?
– Он мне сказал: "Убирайся!"
– Послушай меня. Как выглядел этот мсье? У него был галстук? Волосы у него черные?
– У него был черный галстук. И чемодан.
– Куда он ушел? Мальчик снова задумался. Он по-взрослому пожал плечами и неопределенно махнул рукой то ли в сторону пристани, то ли городка, то ли еще куда-то.
– Идем, тебе пора к маме.
– А завтра ты придешь сюда?
– Непременно.
Я отряхнула юбку и, взяв мальчика за руку, повела его по эспланаде. Он показал мне свою маму, она была самая молоденькая в группе женщин, лежавших в купальных костюмах на пляже. У нее были светлые волосы и очень загорелая кожа, я слышала, как она смеется со своими приятельницами.
Вокруг них валялись журналы и стояли флаконы с кремом для загара. Увидев сына, она приподнялась на локте и позвала его. Я поцеловала Титу и помогла ему спуститься по ступенькам на пляж. Когда он подбежал к матери, я ушла.
У меня было такое чувство, что мои ноги стали негнущимися, как у манекенов в витринах магазинов.
Я не хотела возвращаться в машину, к этому человеку с пробитой грудью.
Я понимала: единственное разумное, что я могу сделать, – это пойти в полицейский участок. И уж во всяком случае нужно поскорее убраться с пляжа. Я рассуждала так: "Если Филипп знает, что маленький Титу видел в багажнике человека, он, должно быть, обеспокоен этим и сейчас бродит где-то поблизости, чтобы следить за мальчиком. Возможно, он еще здесь и следит за мной. Ну что ж, тогда я заставлю его выйти из засады".
И в то же время я понимала всю нелепость своих рассуждении. Ведь если он, Филипп, засунул труп в машину, которую считал моей, то ему уже плевать на то, что потом буду рассказывать я. И тем более ему наплевать на свидетельские показания пятилетнего ребенка.
Я шагала по пристани, среди равнодушной толпы, и мое сердце замирало каждый раз, когда кто-нибудь случайно толкал меня. Потом я бродила по пустынным улочкам, откуда солнце давно уже ушло, и мне было холодно. В окнах сушилось белье. Я остановилась, чтобы посмотреть назад, и на лоб мне упала капля воды – я вздрогнула всем телом и чуть не закричала. Однако сомневаться не приходилось: за мной никто не шел.
Потом я спросила, как пройти к полицейскому участку. Он находился на маленькой площади, обсаженной платанами. Я издали посмотрела на здание, на пороге которого стояли два полицейских и курили. Мне казалось, что я насквозь пропитана омерзительным, тошнотворным запахом, исходившим от неизвестного мертвого мужчины, который лежал в "тендерберде". У меня не хватило смелости подойти к полицейским. Что я могла им сказать? "Я угнала машину своего хозяина, затем молодой человек, о котором я ничего не знаю, украл ее у меня, а потом я нашла ее здесь с трупом в багажнике. Я ничего не могу вам объяснить, но я невиновна". Кто же мне поверит?
В пиццерии напротив полицейского участка, сидя у окна на втором этаже, я дожидалась темноты. Я надеялась немного прийти в себя, попытаться представить, что же могло произойти за те два часа, пока машина была у Филиппа. Скорее всего, случилось что-то непредвиденное, неожиданное, потому что, когда он уходил от меня, его взгляд не выражал ни малейшей тревоги. В этом я уверена. Почти уверена. А впрочем, совсем не уверена.
Я заказала коньяку, но, когда поднесла рюмку к губам, мне стало нехорошо, и я его не выпила.
Если я сейчас перейду площадь, на которую я смотрю через окно, и войду в полицейский участок, то меня уже не выпустят оттуда до конца следствия, а оно может продлиться много дней или даже недель. Перед глазами у меня одна за другой возникали картины: меня отвозят в марсельскую тюрьму, меня раздевают, на меня напяливают серый халат, какие носят находящиеся в предварительном заключении, мне мажут пальцы правой руки чернилами, меня бросают в темную камеру. Начнут ворошить мое прошлое, выволокут из него на свет всего лишь один мой скверный поступок, такой же, какой наверняка лежит на совести многих женщин, но этого будет достаточно, чтобы очернить и моих знакомых, и человека, которого я люблю.
Нет, я туда не пойду.
Кажется, больше всего сил я потратила на то, чтобы убедить себя, что все случившееся со мной – не правда. Или, в крайнем случае, что сейчас вдруг что-то произойдет и этот кошмар кончится.
Я вспомнила один вечер в Рубе после сдачи устных экзаменов на аттестат зрелости. Результаты вывесили очень поздно. Я несколько раз просмотрела списки, но своей фамилии не нашла. Я долго бродила по улицам, на лице моем было написано полное отчаяние, но в душе я лелеяла безумную надежду: произошла ошибка, справедливость будет восстановлена. Шел уже одиннадцатый час, когда я заявилась к Матушке, в аптеку ее брата. Она дала мне вволю выплакаться, а потом сказала: "Пойдем посмотрим списки вместе, я вижу лучше тебя". И вот, в пустынном дворе лицея, в полной темноте, мы, зажигая спичку за спичкой, принялись снова перечитывать список в поисках моей фамилии, убежденные, что она должна там быть, что в конце концов она там обнаружится. И она обнаружилась, даже с хорошей отметкой.
Именно в тот вечер, в ресторане напротив вокзала, после ужина с эльзасским вином "в честь такого события", я дала Матушке обещание: когда ее не станет, советоваться с ней как с живой. И я всегда держала это обещание, нарушив его только один раз, четыре года назад, во время поездки в Цюрих, потому что мне было стыдно и я бы опротивела себе еще больше, если б усыпляла себя воспоминаниями о Матушке.
Сидя у окна в пиццерии, я думала о ней, (Цюрихе, думала о сыне того человека, которого люблю, и, конечно, о малыше Титу, и все это смешивалось в одну кучу, и я видела дочку Аниты, и даже девочку со станции техобслуживания в Аваллоне-Два-заката. Как же ее зовут, ведь ее отец говорил мне… И я подумала, что все дети, встретившиеся на моем пути, их взгляды, их игрушки – лысая кукла, колода карт – предвестники чудовищной кары, которая меня ждет.
