Задание - Родионов Станислав Васильевич (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗

— Что тут странного? Она же организовалась.

— Но материи как таковой не может быть больно. Значит, больно не материи, а чему-то другому.

— Духу, — подсказал Леденцов.

— Духу, — согласилась она. — Но с другой стороны, какой дух, например, у курицы? А ей больно.

И может быть, впервые за все их беседы о милицейской профессии его задело сомнение, даже не сомнение, а далекая отлетающая зависть. Сколько в мире интересного, сколько в мире непознанного… И сколько останется им неузнанного, потому что он будет искать, ловить и перевоспитывать?

— А как с дедовой обратинкой? — отмел он ненужные сомнения.

— Была я на собеседовании с абитуриентами, — задумчиво вспомнила Людмила Николаевна. — Человек двадцать прошло передо мной. Каждому будущему биологу задавался вопрос: «С какой скоростью должна бежать кошка, чтобы она слышала звон привязанной к ее хвосту консервной банки?» Девятнадцать молодых людей добросовестно вычислили… И только один непонимающе спросил: «Зачем издеваться над животным?» Только его бы я и приняла на факультет.

— Он поступил?

— Нет, тройка по математике.

Леденцов насупился. Чего бы стоило этому абитуриенту тоже вычислить кошачью скорость — ведь не банку велели к хвосту привязать? Вон его шатровые не кошку — людей не жалеют.

— Мам, как его найти?

— Могу попросить в деканате адрес…

— Ну, а про обратинку?

— Видимо, дед говорил, что душа есть у того, кто отзывается на чужую боль.

Выходило, что курица бездушная — отзывалась только на свою боль. И выходило, что человек…

Долгие размышления, разговор с дедом о душе, беседа с матерью о боли, жалостливый абитуриент — все это соединилось для Леденцова в ясную, может быть, другим известную мысль; но он пришел к ней сам, и казалась она своей и свежей…

Если знаешь про боль и все-таки причиняешь ее людям, то не человек ты, а курица без обратинки. Короче, подлец.

Не ошибся ли законодатель, придумав для подростков всякие снисхождения, как к умственно неполноценным? Допустим, ребятам еще неведома жизнь и законы, но что больно избитому — они знают. Потому что душа есть у всех. Потому что они сами живые. Он это видел в Шатре. Да разве они знают только про боль? Каждому малолетнему правонарушителю, каждому разболтанному мальчишке отлично известно, что такое хорошо и что такое плохо. Каких-то восемь лет отделяли Леденцова от юности и отрочества, которые жили в нем без всякого усилия памяти. Был ли в его школе хоть один парень, не понимавший пагубности лени, шалопайства, курения или хулиганства? Нет, подростки есть подростки, но не дураки. Если так…

Если это так, все учителя мира делают пустую работу. Они ведь чем заняты? Растолковывают подросткам, что бить слабых и стекла, грубить старшим и родителям, не делать уроков и не застилать свою постель — плохо. Толкуют об известном, толкуют о том, что ребята давно знают… Хорошо, а что же делать? Или здесь педагогический тупик?

Леденцов посмотрел на часы.

— Опять? — печально спросила Людмила Николаевна.

— Опять, — согласился он с ее печалью.

20

Листья сирени опадали не желтея. Зеленая стена Шатра истончилась так, что горевший в нем фонарик был заметен издали. Леденцов прикрыл ладонью глаза и вошел…

Что-то мягкое и крепкое пало ему на голову, с шорохом скатилось по плечам на грудь и на живот, стянув тело так, что руки оказались прижатыми к бедрам. По ногам хлестнула веревка. Падая, он думал только об одном: не треснуться бы черепом о скамейку. Но и удар плашмя об утрамбованную землю вызвал боль в затылке и секундную тошноту. Ноги связывали неумело, но крепко. Мрак, запах пыли… Не хватает воздуха. Что у него на голове — мешок?

Подростки, перевоспитание, душа, боль… Это все идет мальчишкам-озорникам, которые мнут газоны да гоняют кошек. А тут сила, тут преступники. Против силы нужна сила, иначе предаешь справедливость.

Леденцов рванулся.

— Рыпается, — буркнул Шиндорга.

— Открой дыхало, — велел Бледный.

Мешок поддернули вниз, и на лицо ему съехала прорезь.

Леденцов вздохнул и огляделся. Шиндорга опоясывал его веревкой, ворочая, как бревно. Бледный светил фонариком. Остальных не было.

— Что дальше? — спросил Леденцов, когда Шиндорга кончил.

— В воду, — деловито сообщил Бледный.

— Речка далеко, — усомнился Леденцов.

— А мы тебя в котлован.

— Понесете или как?

— Такси возьмем, — усмехнулся Шиндорга.

Шутят? В чувство юмора Шиндорги Леденцов не верил. И котлован был в ста метрах, вырытый года три назад под спортивную школу. Зимой там мальчишки катались на коньках, летом плавали на автомобильных камерах, а сейчас, осенью, в зеленой воде плескались еще не улетевшие утки. Шутят? Но тогда зачем связали? Бить могли и без мешка.

— К чему такое средневековье? — спросил он повеселее.

— У нас нет электрического стула, — отозвался Бледный.

— Будете казнить?

— Приговор подписан.

— Мочиным?

— Вся твоя рыжая морда не стоит его гаечного ключа, — заверил Бледный.

— Утопите? — все-таки не верил Леденцов.

— За тебя срок волочь? — скривился Шиндорга. — Положим на ночь отмокать в воду, одна голова будет торчать.

— А я закричу.

— Кляпик вставим, — засмеялся Бледный.

— К утру замерзну, — понял Леденцов.

— Зато вчера повыпендрючивался! — рассвирепел Бледный. — Взяли его, как мэна и клевого парня. Мочин такой-сякой, запчасти краденые, деньги нетрудовые… Собачий потрох!

Леденцов испугался. Не смерти, которую, как и всякий оперативник, теоретически допускал. Но смерть он допускал в схватке с хулиганом, бандитом или рецидивистом; от ножа, пули или, в конце концов, от какой-нибудь заточенной железки. Разве был испуг, когда кубарем катился под ноги Петьки-охотника? Или когда перевернул на ходу такси, чтобы обезоружить и задержать жутких пассажиров? Но погибнуть от сопливых подростков… Замерзнуть в глинистом котловане, как пишут в протоколах, «от переохлаждения организма»… Впрочем, его могут найти случайные прохожие, — например, влюбленные, которые обожают бродить у воды…

И Леденцов похолодел, но теперь не от страха и не от воображаемой температуры, а от стыда. Его, оперуполномоченного уголовного розыска, лейтенанта милиции, находят в грязной воде, в мешке, с кляпом во рту… И везут в райотдел, с сиреной, к начальнику. «Товарищ полковник, пропавший лейтенант Леденцов обнаружен в котловане, где лежал, погруженный в воду». А он стоит мокрый, в глине и утиных перьях, и не может слова сказать — не из-за кляпа, а от дрожи и звона зубов…

— Поставьте меня, — хрипло попросил Леденцов.

— Пусть стоит, — разрешил Бледный.

Шиндорга его поднял, как манекен, и привалил к скелетным рейкам. Леденцов изучил степень своей свободы: он мог лишь вертеть головой.

— Бледный, я хочу сказать две мысли…

— Заткнись! — приказал Шиндорга, подступая.

— Обвиняемый имеет право на последнее слово, — сообщил Леденцов.

— Пусть речет, — согласился Бледный.

— Ребята, спасайтесь от Мочина.

— Дать ему залепуху? — спросил Шиндорга у Бледного.

— Пусть напоследок выскажется… Он же все молчал.

— Ребята, Мочин вас погубит.

— Мэ-Мэ-Мэ трудяга высшего порядка, — убежденно сказал Бледный, соглашаясь на этот разговор.

— Он работает только на себя.

— А на кого надо работать?

— Он же хапает!

— А кто отдает?

— Мочин обманывает девочек вроде этой Крошки…

— Сами хотят.

— Мочин подстрекает вас к воровству! Вы же сядете!

— А жизнь — это борьба. Вот мы и боремся.

— Сам же золотые часы содрал, — напомнил Шиндорга.

— И больше век не буду!

— Значит, станешь честным, идейным и принципиальным, как советуют газеты? — ехидно спросил Бледный.

— Неплохо бы стать!

— Тогда скажи, кто из них лучше: идейный и честный или безыдейный и жулик?