Месть в коричневой бумаге - Макдональд Джон Данн (электронные книги без регистрации txt) 📗
Бидди изумила меня, заговорив нормальным громким голосом:
– Я хочу, чтоб она проспала, как минимум, шесть часов. О, она нас не слышит, пока включен “Дормед”.
Подвела меня к кровати, показала, о чем идет речь, и я разглядел тонкий электрический провод, тянувшийся от массивных очков к аппарату на тумбочке у кровати, похожему на маленький любительский радиоприемник. Три шкалы. Постоянно мигающий крошечный оранжевый огонек. Бидди объяснила, что этот электронный прибор, вызывающий сон, изобретен в Германии и поставляется в Англию и Соединенные Штаты одной медицинской торговой фирмой. В очки встроены электроды, покрытые пенопластом, два из них прикасаются к векам, два других, в наушниках, контактируют с сосцевидными отростками височных костей за ушами. Пенопластовые подушечки смачивают соляным раствором, очки надевают на пациента. Контролирующее устройство представляет собой импульсный генератор, посылающий в ответственные за сон центры в таламусе и гипоталамусе крайне слабые электрические импульсы, фактически в тысячу раз слабее, чем требуется для обыкновенной лампочки.
– Абсолютно безопасно, – продолжала она, – испробовано многими тысячами пациентов. Надо просто регулировать силу и частоту на вот этих двух шкалах. Третья включает и выключает прибор. Его достал для нас доктор Шерман и научил меня пользоваться. Понимаете, каким бы ни было ее состояние, он опасался давать ей снотворное из-за побочных эффектов. При чрезмерном возбуждении мы вынуждены делать уколы, но обычно аппарата вполне достаточно.
– Что при этом чувствуешь?
– Что-то.., странное. Никакого дискомфорта. У меня было только какое-то мерцание в глазах. Не то чтобы неприятное. Я пробовала сопротивляться. Говорила себе, что наверняка не усну.
А потом мерцание пропало, меня медленно охватило такое.., теплое и хорошее чувство, как будто погружаюсь в горячую пенную и душистую ванну. И заснула! А сон в самом деле чудесный. Освежающий, сладкий, глубокий. Как только заснешь, очки можно снять. Индуцированный “Дормедом” сон попросту превращается в абсолютно естественный. Или, вот как сейчас, я даю очень слабый импульс, и она будет спать, пока не сниму очки. Мимо может маршировать духовой оркестр, а она будет спать, как дитя. Замечательное изобретение. Этот прибор портативный, укладывается в серенький аккуратненький чемоданчик, где есть место для соляного раствора и прочего.
– Надо мне что-то делать, пока она спит?
– Ничего. Ну, то, что делаю я, совершенно необязательно. Просто захожу посмотреть на нее, проверяю, мигает ли маленький огонек. Он не должен ни гаснуть, ни постоянно гореть. Только однажды она так дернула головой, что очки съехали.
– Но вам будет спокойней, если я сделаю то же самое?
– Пожалуй.
– Тогда идите.
В холле она показала свою дверь:
– Стучите, пока не отвечу. Если просто что-нибудь пробормочу, не отступайтесь, ждите настоящего ответа. – Она бросила взгляд на часы. – И не давайте мне спать дольше пяти часов. Ладно?
– Разбужу в пять.
– Если проголодаетесь, захотите выпить или еще чего-нибудь…
– Знаю, где что найти. Отправляйтесь, Бриджит. Спите спокойно.
Через тридцать минут в доме установилась особая тишина воскресного сна. Легко пощелкивают и гудят маленькие реле и электроприборы – холодильник, морозильник, кондиционер, термостаты, электрические часы. Сквозь закрытые окна доносятся слабые звуки – дети катаются на озере на водных лыжах, жужжат моторные лодки.
Где искать, не имея понятия, что ты ищешь? Альков в гостиной явно служил Тому Пайку небольшим домашним кабинетом. На антикварном столе пусто. Ящики заперты на современные, великолепные, хитроумные замки, вскрыть которые можно только в телевизионных драмах. В коридоре на телефонном столике я увидел черно-белую фотографию в серебряной рамке. Хелена, Морин и Бриджит на фордеке “Лайкли леди”. Судовая одежда, свитеры для плавания в холодных водах. Девочки Майка Пирсона, стройные, уверенные, улыбающиеся, с глазами, полными любви, что может означать лишь одно: в объектив смотрит Майк, Майк держит палец на спуске.
Итак, в тишине вверх по мягко застланной лестнице с длинными низкими ступеньками, шагая через одну. В задней части дома закрытая дверь – не заперта, открывается в хозяйскую спальню. Окна во всю стену с видом на озеро, шторы задернуты. В одном конце камин, книжные полки. Огромная, сделанная на заказ кровать царствует в другом конце. Кажется чересчур сибаритской, не соответствует остальной обстановке дома. Две ванные, две гардеробные. Его и ее. В ее туалетной глубокая квадратная темно-синяя ванна, душевая отгорожена прозрачным стеклом. Стратегически расставлены зеркала, так же как и на ближайшей к огромной кровати стене.
Постель аккуратно застелена, значит, Бидди, как минимум, по воскресеньям служит горничной, домоправительницей и кухаркой. В ванной Морин отсутствуют личные вещи. В шкафах в гардеробной зимняя одежда. На туалетном столике пузырьки духов, бутылочки с лосьонами, лишь чуть-чуть запылившиеся.
А вот он здесь живет – и очень аккуратен. Тут спортивные рубашки, там официальные. На одной вешалке пиджаки, брюки. На другой костюмы. На встроенном стеллаже обувь. Шелк, кашемир, лен, ирландский твид, английская шерсть, итальянские туфли. Ярлыки с Уорт-авеню, Нью-Йорк, Сент-Томас, Палм-Спрингс, Монреаль. Вкус, цена, качество. Безличие, отчужденность, корректность, какая-то стерильность. Явно никаких сантиментов по поводу старых свитеров, древних поношенных мокасин, дряхлых спортивных слаксов, мягкого потрепанного халата. Все, на чем остаются наглядные признаки носки, изъято.
Я поискал еще ключики. Видно, все у него в порядке, ничего не требуется, за исключением аспирина и “Алка-Зельцер”. Записок в пиджачных и брючных карманах он не оставляет. Кажется, нет у него ни единого хобби, отсутствует оружие, книги только по экономике, законодательству, ценным бумагам, недвижимости.
Тогда я махнул рукой на Тома Пайка и тихо пошел вниз по коридору к комнате Морин. Она все так же глубоко дышала, даже не пошевельнулась. Руки вытянуты вдоль тела поверх одеяла. Маленький оранжевый огонек на контрольном приборе “Дормеда” по-прежнему помигивал. Я подошел сбоку к кровати, осторожно приподнял ее левую руку. Она была теплой, сухой, полностью расслабленной и поэтому тяжелой, как рука свежего трупа. Тыльная сторона исцарапана, искусана насекомыми. Перевернув руку, подставив под свет, я, наклонившись, сумел разглядеть белый шрам, пересекающий сеть голубых вен под чувствительной кожей. Уложил обратно, посмотрел на Морин. Из-за массивных очков казалось, будто глаза у нее завязаны. На горле медленно и размеренно бился пульс. Даже искусанная, исцарапанная, испещренная высохшими оранжево-белыми пятнами лосьона, она выглядела ухоженным и роскошным, сладостно-чувственным животным.
Милая изгнанница. Прелестные супружеские забавы в огромной постели с отражением в зеркалах буйной девчонки, волнующая возня со стройным возлюбленным-мужем. Потом рай искажается, образ становится смешным и страшным. Две внезапные катастрофы – вместо младенцев два маленьких окровавленных комка плоти, слишком быстро исторгнутых из безопасного, теплого, темного лона. Мир становится странным, как в быстро забытом полусне. Пружинистая кровать сменяется матрасом, брошенным на пол в чуланчике гаража для грузовиков, где ты, мертво-пьяная, охромевшая, искалеченная, служишь жестокую службу братьям Телаферро. Прости меня, милая, за обыск в комнате, куда тебя изгнали. Я ищу ответы на еще не придуманные мной вопросы. Один, впрочем, есть: правда ли, что тебе хочется умереть?
Ничего не нашлось. В ванной стоял на скамеечке железный шкафчик, надежно запертый. Несомненно, с лекарствами. Видимо, в ванной и в спальне не оставили ничего, чем она могла бы пораниться. Каждый выдох Морин заканчивался легким урчанием. Диафрагма вздымалась и опадала в глубоком дыхании глубокого сна.
Я вышел из комнаты, радуясь, что больше не слышу его. Чем-то похоже на кому, предшественницу смерти.
